[23], и его помощник Кузминский, и князь Щербатов с женой, все отнеслись с должным уважением и почетом ко мне, представительнице от Льва Николаевича.
В Румянцевском музее был только Георгиевский в отделении рукописей. Мы приехали четверо: помощник библиотекаря Исторического музея Кузминский, солдат, мой артельщик Румянцев и я. Забрав ящики, мы благополучно свезли их в Исторический музей и поставили в башне. Теперь я вся поглощена заботой о перевозке вещей и еще рукописей Льва Николаевича туда же. Надо спасти все, что можно, от бестолкового расхищения вещей детьми и внуками».
А неделей ранее, 10 января 1904 года Софья Андреевна рассказывала самому Льву Николаевичу о перипетиях с рукописями: «Была я сегодня в Румянцевском музее и в Историческом, куда и решила перевезти рукописи; но мне хочется прежде посмотреть помещение; в понедельник, в 12½ часов дня назначил мне кн. Щербатов осмотр помещения, и тогда во вторник свезу ящики. Впечатление от администрации с Цветаевым во главе – очень противное в Румянцевском музее. В Историческом же Щербатов и особенно его милая жена и дочь и старик Забелин произвели на меня очень хорошее впечатление…
Книги из Румянцевского музея тебе посылают, по моей просьбе, следующие:
1) Творения св. Василия Великого. Ч. 3 и 5.
2) Творения св. Иоанна Златоустого. Том III. Кн. 1 и 2.
3) Св. Василия Великого избранные нравственные правила.
4) Изречения св. отцов об охранении души и тела в чистоте целомудрия.
И больше ничего не прислали. Видно без Федорова там ничего никто не знает, а вместо Федорова какой-то молодой человек».
Мы привели это письмо неслучайно – в последнем предложении вновь словно воскресает Федоров, скончавшийся годом ранее, в 1903 году, – не нашлось ему замены в Румянцевском музее. Лишь спустя одиннадцать лет, в январе 1915 года толстовские рукописи вернулись в Румянцевский музей, позднее они были переданы в Государственный музей писателя. Что же касается Ивана Цветаева, то более века назад много шума произвело дело о краже из Пашкова дома. Украли, в том числе, и редкие гравюры. Всех собак повесили на Цветаева, отставив его от должности. А он, между прочим, отдал музею без малого тридцать лет жизни. Цветаев долго оправдывался, даже книгу написал в 1910 году: «Московский Публичный и Румянцевский Музеи. Спорные вопросы. Опыт самозащиты И. Цветаева, быв. директора сих Музеев». Суд снял с него подозрения, а в 1913 году в качестве компенсации Цветаева избрали почетным членом Румянцевского музея. В то время он уже трудился в основанном им же Музее изящных искусств на Волхонке. Но здоровье профессора было подорвано, в том же году он скончался. В 1940 году Марина Цветаева напишет: «Мой отец поставил Музей Изящных Искусств – один на всю страну – он основатель и собиратель. В бывшем Румянцевском Музее три наши библиотеки: деда, матери и отца. Мы Москву – задарили. А она меня вышвыривает: извергает. И кто она такая, чтобы передо мной гордиться?»
А подвижнику и просветителю Николаю Федорову хорошо бы установить памятник перед Пашковым домом – по праву (кому у нас только не ставят памятники!). Сам он к этой затее отнесся бы крайне отрицательно, хотя другим достойным людям памятники предлагал поставить. В частности, в свое время он высказал идею о создании на бельведере Пашкова дома скульптуры коленопреклоненного прусского императора Фридриха Вильгельма III, дочь которого Фридерика Шарлотта Вильгельмина стала супругой Николая I и известна у нас как императрица Александра Федоровна. Ее библиотека была размещена под тем самым бельведером, на котором однажды стояли прусские гости, и являлась одной из ценнейших книжных музейных коллекций, насчитывавшей девять тысяч томов произведений немецкой классической литературы. Фридрих Вильгельм III в 1818 году навестил Москву, пожелав как можно более полно осмотреть ее. Он обратился к главному распорядителю всех мероприятий графу Толстому и попросил, чтобы его проводили на крышу какого-нибудь высокого здания, откуда можно было бы обозреть панораму города. Толстой поручил генералу Павлу Киселеву найти такой дом и попросил его сопровождать прусских гостей. Киселев выбрал только что обновленный после пожара дом Пашкова.
Спустя много лет генерал вспоминал: «Я провел их (т. е. короля с двумя сыновьями) на Пашкову вышку – бельведер – в доме на Моховой, принадлежавшем тогда Пашкову, а ныне занимаемом Румянцевским музеем. Только что мы вылезли туда и окинули взглядом этот ряд погорелых улиц и домов, как, к величайшему моему удивлению, старый король, этот деревянный человек, как его называли, стал на колени, приказав и сыновьям сделать то же. Отдав Москве три земных поклона, он со слезами на глазах несколько раз повторил: “Вот она, наша спасительница”». Так прусский король выразил признательность Москве и России за спасение от наполеоновского нашествия. Ему было за что благодарить Первопрестольную – по Тильзитскому миру Пруссия лишалась до трети своих владений.
Вот и опять тема «Войны и мира». И в этой связи хочется сказать, что Пашков дом – истинно московское здание. Знаете почему? Потому что горело. Как Большой театр, Университет на Моховой, Манеж… Построенное к 1786 году, простояло оно почти четверть века, и было вместе со всей Москвой «французу отдано». Во время катастрофического пожара в сентябре 1812 года Пашков дом выгорел полностью, оставив взорам потрясенных москвичей лишь стены. Сгорели интерьеры, обрушилась крыша. Были утрачены скульптура, первоначально завершавшая бельведер, и герб Пашкова в обрамлении скульптурной группы, венчавший центральный портик со стороны Моховой улицы.
По рисункам XVIII века здание стали восстанавливать. Несмотря на то, что дом был частной собственностью Пашковых, деньги на реставрацию его – уже тогда ставшего самым красивым зданием Москвы – были отпущены из казны. Авторами реставрации Пашкова дома исследователи называют архитекторов О.И. Бове, С.И. Мельникова и И.Т. Таманского. Бельведер, восстановленный после пожара, имел уже не свободно стоящие колонны, а примыкающие к стене парные полуколонны. К 1817 году весь дом был возрожден. Вновь замаячила над Москвой и знаменитая круглая белая башня с зеленой шляпкой – Пашкова вышка.
Внешний вид нового Пашкова дома претерпел некоторые изменения, но, в основном, был воссоздан тот, допожарный баженовский проект. Хотя до сих пор спорят, был ли Баженов автором Пашкова дома: документальных свидетельств не сохранилось. Зато какая занятная легенда: якобы Баженов в отместку Екатерине II за отлучение от Царицынского дворца специально выстроил Пашков дом спиной к Кремлю (то, что мы видим сегодня с Моховой улицы, – это задний фасад, а парадный въезд во дворец находится со стороны Староваганьковского переулка). Многое здесь указывает на оппозиционность: белый цвет в отместку красному кремлевскому, Ваганьковский холм напротив Боровицкого, круглая Пашкова башня супротив храмообразных башен Кремля. Странные ассоциации, видимо, посетили и сына императрицы, Павла I. Приехав на коронацию в Москву в 1797 году, он приказал снять с купола здания венчавшую его статую богини Минервы, символа царствования его матери.
Да и личность заказчика была весьма специфична. Кто раньше жил рядом с Кремлем? Князья, да бояре. С подобострастием всякие там стольники и целовальники взирали из своих окошек на зубчатые кремлевские стены. Смотрели снизу вверх. А Пашков дом выстроили не Шереметев с Голицыным, а новый русский екатерининской эпохи, быстро разбогатевший на винных откупах сын петровского денщика. То был Петр Егорович Пашков, отставной капитан-поручик лейб-гвардии Семеновского полка. О нем и рассказать-то особо нечего, потому как в истории Москвы он остался исключительно благодаря дому. А Лев Николаевич откупщиков ох как не любил, вспомним хотя бы случай с Кокоревым…
Пашкову показалось мало заказать проект у самого Баженова, рядом со своим дворцом он еще разбил парк, естественно, на аглицкий манер, устроил зоосад с фонтанами. Украшением сада был прекрасный пруд, выстланный камнем. По пруду плавали лебеди, в саду расхаживали журавли, павлины, бегали кролики. Москвичи специально приходили к ограде дворца, чтобы поглазеть на диковинку. Был среди них и маленький Петя Вяземский: «На горе, отличающийся самобытной архитектурою, красивый и величавый, с бельведером, с садом на улицу, а в саду фонтаны, пруды, лебеди, павлины и заморские птицы; по праздникам играл в саду домашний оркестр. Как, бывало, ни идешь мимо дома, так и прильнешь к железной решетке; глазеешь и любуешься; и всегда решетка унизана детьми и простым народом».
Да что там свои! Иноземцы приезжали и изумлялись, глядя на это диво-дивное. Немецкий путешественник Иоганн Рихтер, посетивший Москву в конце XVIII века, писал: «В многолюдной части города, на Моховой, недалеко от Кремлевского моста, на обширном холме возвышается волшебный замок… В глубине видишь дворец… Два входа ведут в верхний этаж и на просторную вышку в куполе, с которой открывается прелестнейший вид на Москву. Дом состоит из главного здания и двух флигелей, соединяющихся с ним галереями. В середине сделан выступ с громадными сводчатыми окнами и двумя парадными выходами в сад. В первом этаже этот выступ образует балкон, покоящийся на тосканских колоннах. На одной стороне балкона стоит богиня Флора, на другой – Церера. Вверху купол оканчивается бельведером, окруженным двойными колоннами. Рядом красивых колонн украшены также и флигеля. И все это образчик эвритмии и симметрии. На самых возвышенных пунктах пред домом красуются две колоссальные статуи Минервы и Марса, принадлежащие, как и прочие фигуры, к лучшим произведениям резца. Внизу два каменных бассейна с фонтанами в средине. От улицы дом отделяется решеткою чудного узора. Сад, как и пруд, кишит иноземными редкими птицами. Трудно описать впечатление, производимое домом при освещении…»
Денег у откупщика Пашкова было много, а вот детей Бог не дал. Умер хозяин «волшебного замка» бездетным. Жена ненадолго пережила его, и все наследство отошло к его двоюродному брату А.И. Пашкову, который расширил и еще более украсил дом. С 1831 года последней владелицей дома была внучка брата, по мужу Д.А. Полтавцева. К этому времени журавли разлетелись, иссякли фонтаны, а здание представляло печальную картину: «Не спешите ныне к сему дому, вы увидите все в жалком состоян