В 1894 году в Манеже прошло прощание с безвременно скончавшимся в Ливадии на 50-м году жизни императором Александром III. Покойного государя привезли в древнюю русскую столицу из Севастополя, чтобы затем направиться в Петербург, место его последнего упокоения. А с конца XIX века Манеж служил московской полиции очень удобным местом для содержания в нем буйствующих революционных студентов Московского университета. «С каждым годом все чаще и чаще стали студенты выходить на улицу. И полиция была уже начеку. Чуть начнут собираться сходки около университета, тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и жандармов все переулки, ведущие на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного ряда и Воздвиженки. Тогда открываются двери Манежа, туда начинают с улицы тащить студентов, а с ними и публику, которая попадается на этих улицах», – свидетельствовал Владимир Гиляровский.
Эти факты нашли свое отражение в переписке Льва Николаевича. Когда в ноябре 1896 года московские студенты задумали отслужить панихиду в память о жертвах Ходынской давки (через полгода после трагедии), писатель сообщал дочери о студентах, «служивших по ходынским панихиду и собиравшихся на сходки, и которых забрали в манеж, а потом в тюрьмы». Среди них и был родственник писателя: «Вчера взяли и Колю Оболенского, который пошел с тем, чтобы его взяли. Нынче утром узнали, что он вместе с 600 человек студентов в Бутырской тюрьме. Говорят, что еще 500 человек в разных других местах».
С распространением в России кино Манеж превратился еще в самый большой кинотеатр. А в 1917 году наступила и новая эпоха в истории Манежа: отметив вековой юбилей, здание стало использоваться как гараж для правительственных автомобилей. Новое предназначение Манежа, атмосфера бензиновых выхлопов не способствовали сохранению его как памятника русского зодчества. Ветшала кровля, пришли в негодность и знаменитые лиственничные стропила, которые уже не защищались от порчи махоркой, растащенной на самокрутки победившим пролетариатом. Осенью 1941 года Манеж опустел, а бомбежки Москвы стали еще интенсивней. Тогда многие московские здания снаружи и сверху преобразились, а на площадях было начерчено некое подобие жилых кварталов, чтобы ввести в заблуждение немецких пилотов. Значительные габариты создавали определенную сложность для маскировки Манежа. Его накрыли защитной сеткой, фасад и крышу частично закрасили черной краской. Принятые меры позволили Манежу пережить тяжелые времена.
После войны никаких машин в Манеже уже не было, а с 1957 года он стал Центральным выставочным залом, в котором устраивались художественные выставки. В 2004 году Манеж пережил грандиозный пожар, почти полностью уничтоживший его интерьеры, после чего здание стало по-настоящему московским, ибо у нас что ни возьми – все горело. Ныне Манеж открыт после долгого восстановления.
Что же касается темы «Толстой в манеже», то закончить ее хочется воспоминанием о замечательном рассказе Льва Николаевича «Как я выучился ездить верхом (рассказ барина)», как троих братьев учили выездке: «Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж…».
Глава 18. «Как не сойти с ума?»Смоленский бульв., д. 11/2
В 1886 году Толстой пришел в этот дом (построенный в 1810-е годы) на спиритический сеанс к помещику Николаю Александровичу Львову, которого знал и ранее. В дневнике от апреля 1884 года Лев Николаевич отметил: «Обедал мирно, заснул. Пошел ходить. Львов рассказывал о Блавацкой, переселении душ, силах духа, белом слоне, присяге новой вере. Как не сойти с ума при таких впечатлениях?»
Николай Львов слыл в Москве медиумом, увлекался весьма модным тогда спиритизмом. К Львову Толстого уговорил прийти Николай Васильевич Давыдов, близкий знакомый писателя, воспоминания которого уже цитировались в этой книге в прежних главах. На сеансе также присутствовали П.Ф. Самарин, К.Ю. Милиоти и прочие.
«Сеанс не удался; мы сели, как оно полагается, за круглый стол, в темной комнате, медиум задремал, и тут начались стуки в стол и появились было фосфорические огоньки, но очень скоро всякие явления прекратились; Самарин, ловя в темноте огоньки, столкнулся с чьей-то рукой, а вскоре медиум проснулся, и дело этим и ограничилось… На другой день после сеанса Лев Николаевич подтвердил мне свое мнение о том, что в спиритизме все или самообман, которому подвергаются и медиум, и участники сеанса, или просто обман, творимый профессионалами», – вспоминал Давыдов. «Ведь это все равно, – говорил Толстой, – что верить в то, что из моей трости, если я ее пососу, по течет молоко, чего никогда не было и быть не может».
Спиритический сеанс не убедил Льва Николаевича в способностях медиевистики, но вдохновил на создание комедии «Плоды просвещения». Ее прототипами послужили два участника спиритического сеанса – Львов и Самарин. Львова писатель вывел под фамилией Звездинцев, а вот Самарина в ранней редакции пьесы он назвал подлинной фамилией, и даже инициалы придал ему П.Ф. Затем Толстой все же изменил фамилию героя. Имя исправил на Сергей Иванович, а фамилию – на Сахатов. В окончательной редакции пьесы читаем: «Сахатов – бывший товарищ министра, элегантный господин, широкого европейского образования, ничем не занят и всем интересуется».
Участник того сеанса на Смоленском бульваре Петр Федорович Самарин – родной брат известного славянофила и публициста Юрия Самарина. С братьями Самариными Толстой познакомился в середине 1850-х годов. Петр Самарин, в прошлом участник Крымской кампании и тульский губернский предводитель дворянства, в 1880-х годах отошел от дел, часто наезжая в Москву. Это был образованный и весьма начитанный человек, обладавший широкой эрудицией знатока и любителя искусства. Он собрал богатую коллекцию редких офортов и гравюр. Особенно славилась его коллекция работ Рембрандта.
У Толстых Самарин бывал часто. С Львом Николаевичем их объединяло общее увлечение – охота. А когда они встречались вне любимого занятия, убивая не дичь, а время, то рандеву эти заканчивались, как правило, горячими спорами на тему окружающей действительности: смертной казни, собственности на землю и пр. Тот же Давыдов свидетельствовал: «После обеда между Львом Николаевичем и Самариным обычно завязывался разговор на ту или иную серьезную тему, причем разговор этот каждый раз обязательно переходил в спор… так как Самарин радикально расходился с Львом Николаевичем во взглядах почти по всем вопросам принципиальной и реальной жизни».
Так случилось и 15 мая 1881 года, когда Самарин навестил писателя в Ясной Поляне. Поговорили о казни участников убийства Александра II. Вечером Толстой записал в дневнике: «Самарин с улыбочкой: надо их вешать. Хотел смолчать и не знать его, хотел вытолкать в шею. Высказал…»
А благодаря Николаю Васильевичу Давыдову, приведшему Толстого на спиритический сеанс, родились не только «Плоды просвещения», но и «Власть тьмы» и «Живой труп». Давыдов познакомился с Львом Николаевичем в 1878 году, служа в тульской губернии прокурором. Позднее уже в Москве он занял должность председателя Московского окружного суда, преподавал в Московском университете. В основу упомянутых толстовских пьес положены случаи из судебной практики Давыдова, давшего Толстому материалы для его драматических произведений.
Кроме того, Николай Давыдов был поклонником и большим знатоком театра. В доме Давыдова в Туле в 1893 году состоялось первое знакомство Толстого со Станиславским. А в 1889 году бывший прокурор участвовал в знаменитом домашнем спектакле в Ясной Поляне, когда впервые, по только что набросанной рукописи автора, была поставлена комедия «Плоды просвещения». В этом спектакле Давыдов играл роль профессора. Позже он состоял в Москве членом репертуарного комитета Малого театра, хорошо знал многих актеров и актрис, а с директором театра и знаменитым актером А.И. Сумбатовым-Южиным и вовсе был накоротке.
После смерти Толстого Давыдов был избран председателем созданного в Москве Толстовского общества, организовавшего сначала выставку, а потом и постоянный музей писателя.
В советское время духов в этом особняке уже не вызывали, а вызывали сюда служителей культа – здесь работал Совет по делам религий при Совете министров СССР.
Глава 19. «Погодин – славная старость и жизнь»Погодинская ул., д. 10–12[26]
Историк, публицист, коллекционер и издатель Михаил Петрович Погодин был одним из тех ценных для Толстого современников, с которыми он неоднократно встречался, приезжая в Москву. Фамилия историка часто упоминается в дневниках и письмах писателя, причем под разным углом зрения. И в позитивном плане, и в негативном. Про свое желание «прибить» Погодина-славянофила по щекам Толстой пишет 13 мая 1856 года, а 22 апреля 1861 года они едут вместе из Петербурга в Москву: «Дорога – Погодин – суета». 25 Августа 1862 года Лев Николаевич приходит к Погодину в гости: «Дома тоска. Писал статью. Пошел ходить и ездить… Погодин – славная старость и жизнь. Чудная ночь». В свою очередь, и Погодин считал нужным фиксировать в своем дневнике встречи с Львом Николаевичем, взять хотя бы тот самый визит писателя 14 апреля 1868 года, во время которого Толстой признался Михаилу Петровичу в желании «писать жизнь Суворова и Кутузова», гость «очень был рад. Много толковали». А 14 декабря 1863 года Погодин отметил: «Лев Толстой за материалами для 1812 года».
Когда они могли познакомиться? В примечаниях к переписке Толстого, опубликованной в 90-томном собрании сочинений писателя, говорится, что знакомство Толстого с Погодиным состоялось в начале 1860-х годов в связи с историческими работами Толстого. Однако, они могли встретиться и раньше – к примеру, на том самом обеде 28 декабря 1857 года в Купеческом клубе, о котором мы рассказывали в третьей главе.