Когда я уже настиг границы поляны и входил в обрамляющие ее заросли, внезапно мою тень перекрыла другая. Я остановился. Возле меня возвышался Буллит.
Я испытал необычное и мгновенное ощущение свежести: он был такой огромный и широкоплечий, что закрывал меня от солнца. Но в то же время я почувствовал беспокойство. Зачем Буллит пошел за мной и настиг в этом месте своей бесшумной, всякий раз поражавшей меня походкой? Что ему понадобилось?
Буллит, явно избегая моего взгляда, смотрел поверх моей головы на колючие деревья. Руки его висели неподвижно вдоль тела, но кончики пальцев с широкими, короткими и обстриженными до мяса ногтями нервно постукивали по бронзовым ляжкам. Похоже, он был смущен.
— Если не возражаете, — наконец сказал он, откашлявшись, — я пройдусь с вами. Мне надо в деревню, она рядом с вашим лагерем.
Он шел, как охотник в зарослях: немного наклонившись вперед, уверенными быстрыми шагами. Я едва поспевал за ним. Мы почти сразу же оказались в центре зарослей. И тут Буллит повернулся и преградил мне узкую тропу. Он уперся сжатыми кулаками в бедра. Глаза его с красными искорками внимательно изучали меня. Глубокие морщины обозначились на лбу между волосами и взъерошенными рыжими бровями. У меня мелькнула мысль, что сейчас он кинется на меня и убьет одним ударом. Дикая, конечно, мысль. Но мне уже начинало казаться, что Буллит ведет себя как ненормальный. Нужно было как-то прервать наше молчание, слившееся с безмолвием земли и зарослей.
— В чем дело? — спросил я.
Буллит медленно сказал вполголоса:
— Этим утром вы были совсем рядом с большим водопоем.
Передо мной стоял человек устрашающей физической силы, и я не мог понять, не мог предвидеть его намерения. Однако первое, о чем я подумал, это о Патриции и о том, что она меня предала. Мне было так обидно, что я невольно спросил:
— Значит, ваша дочь донесла на меня?
— Я не видел ее со вчерашнего дня, — ответил Буллит, пожимая плечами.
— Однако вы знаете, что я был с нею там, где мне быть не положено.
— Вот об этом я и хочу с вами поговорить, — сказал Буллит.
Он колебался. Складки на лбу под его всклокоченной шевелюрой стали еще глубже.
— Не знаю даже, как вам объяснить… — наконец проворчал он.
— Послушайте, — сказал я. — В любом случае я просто не знал, что это место запрещено для посетителей. Но если вы считаете, что ваш долг немедленно выдворить меня, — ничего не поделаешь! Я уеду не завтра, а через час, вот и все.
Буллит покачал головой и улыбнулся едва заметной, робкой улыбкой, от которой его львиная морда приобрела какое-то странное очарование.
— Даже если бы мне хотелось выкинуть вас отсюда, я бы не смог, — сказал он. — Сибилла уже вся в мечтах о своем приеме. У бедняжки немного таких развлечений.
И сразу освободившись от всякого стеснения, Буллит сказал мне с предельной высокой простотой, которая наконец-то была естественна для всего его облика:
— Благодарю вас!.. Искренне благодарю вас за то, что вы не сказали моей жене, что видели на рассвете Патрицию там, где вы ее видели.
Буллит отер тыльной стороной ладони взмокшее лицо. Я видел, как он вернулся после долгой поездки под палящим солнцем без единой капли пота на лбу. А сейчас мы стояли в тени гигантских колючих кустарников. Я не знал, что ему сказать.
В нескольких метрах от нас антилопа-импала одним прыжком пересекла тропинку. Какие-то птицы взлетели из подлеска. Слышалось верещание обезьян.
— Если моя жена узнает о том, что делает Патриция каждое утро, — заговорил Буллит, — тогда…
Он мучительно подыскивал слова, снова отер пот со лба и наконец глухо закончил:
— Тогда всем нам будет очень плохо.
Он взъерошил свою жесткую рыжую гриву и перенес тяжесть тела с одной ноги на другую.
— Я только хочу понять, — продолжал Буллит, — почему вы промолчали? Вы ведь ничего не знали. Неужели Сибилла сказала вам что-то такое, что вас насторожило?
— Вовсе нет, — ответил я. — Да и я сам не могу объяснить, какое чувство помешало мне заговорить. Сказать правду, встреча с вашей дочерью показалась тайной, о которой никто не должен знать, кроме нас двоих.
— Но почему?
— Почему?
Я умолк, боясь показаться смешным. А затем, — наверное, потому, что вокруг дышали и невнятно потрескивали заросли и потому, что в маске Буллита было нечто от звериной простоты, — я решился. Я рассказал ему об инстинкте, который влек меня к диким животным, так чудесно собравшимся у подножья Килиманджаро, о том, как мне хотелось удостоиться их запретной для меня дружб как маленькая девочка в сером комбинезончике на несколько мгновений приоткрыла мне дверь в это царство.
Вначале, смущенный этой своей исповедью, он не поднимал глаз от земли, покрытой сухой травой и колючками, и видел только ноги Буллита — цвета темной глины, высокие и мощные, как колонны. Однако он слушал с напряженным вниманием, о чем я мог судить по глубокому ритму его дыхания, и это избавило меня от робости. И я продолжал говорить, уже глядя ему в глаза. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но взгляд выражал счастливое недоверие. Когда я кончил, он медленно, с трудом произнес:
— Значит… вы тоже думаете… вы, городской человек… что у Патриции с животными что-то такое… такое, чего нельзя… к чему нельзя прикасаться?
Буллит умолк и, сам того не замечая, взъерошил свою рыжую шевелюру. Он смотрел на меня совсем по-другому, словно мучительно пытался отыскать во мне признак какого-то уродства или скрытого порока.
— Но если так, — спросил он, — если так… как же вы можете быть другом Лиз Дарбуа?
— Я совсем ей не друг, — отрезал я. — Отнюдь нет. Я с ней едва знаком и не претендую на большее.
Та же улыбка, которую я уже заметил, — неуверенная, робкая и такая теплая! — появилась на губах Буллита.
— Признайтесь, — продолжал я, — из-за этой молодой особы вы бы, наверное, с удовольствием попотчевали меня своим хлыстом.
— О, еще как — бог свидетель! — просто ответил Буллит.
И вдруг разразился громовым и наивным хохотом — хохотом ребенка и людоеда. Его раскаты, казалось, заполнили все колючие заросли. Между приступами смеха ему удалось проговорить:
— Бог свидетель! Я бы с удовольствием попотчевал вас кибоко!
И он опять захохотал и, задыхаясь, повторял:
— Кибоко!.. Кибоко!.. Кибоко!..
Это было так заразительно, что я не мог удержаться. Само слово «кибоко» казалось мне таким смешным! И я тоже хохотал на этой тропе между зарослей, глядя в лицо Буллиту, хохотал до слез! Вот тогда мы и стали друзьями.
Когда этот приступ миновал, Буллит заговорил со мной снова, но теперь уже как с близким человеком, которому известны все сокровенные тайны его семьи.
— Просто нельзя представить, — проговорил он с еле сдерживаемой яростью, — сколько мук, сколько горя может причинить такая самодовольная, пустая кукла, как эта Лиз, — на расстоянии в десять тысяч миль!
— И даже не зная, и даже не желая этого, — добавил я.
Буллит упрямо мотнул своей львиной мордой и проворчал:
— Мне наплевать. Я ее ненавижу. Я думаю только о Сибилле и о малышке.
Он развернулся на пятках и пошел вперед. Однако не так быстро, и голова его, — я это видел, — то и дело склонялась. Он раздумывал. Затем начал говорить, не оборачиваясь. Спина его заслоняла мне горизонт. Фраза следовала за фразой в ритм наших шагов. Он говорил:
— Не считайте меня совсем сумасшедшим, потому что я разрешаю Патриции бегать одной в зарослях и приближаться к диким животным, как ей хочется. Прежде всего, она обладает над ними властью. Это есть у человека или этого нет. Можно знать животных до конца, но это совсем другое. Вот я, например. Я провел всю жизнь среди животных, и все разно ничего похожего. Власть — это от рождения. Как у малышки.
Я следовал за Буллитом, стараясь ступать в такт его шагов, чтобы не помешать, не спугнуть этот хриплый медлительный голос, который вновь вводил меня в таинственный мир Патриции.
— Я знал несколько человек, которые обладали властью, — говорил Буллит. — Белых и африканцев… особенно африканцев. Но ни одного такого, как Пат. Она родилась с этим даром. И еще — она выросла с животными. А потом, — тут Буллит на миг заколебался, — она никогда не делала им зла. Она их понимает, и звери ее понимают.
Я не удержался от вопроса:
— И этого достаточно для ее безопасности?
— Она в этом уверена, — ответил Буллит, не сбавляя шагу. — А она должна знать лучше, чем мы. Но я не такой доверчивый. Кихоро охраняет ее по моему приказу.
— Это тот калека? — спросил я.
Буллит немного ускорил шаг и ответил:
— Не заблуждайтесь… Кихоро узувечен, но он ловок, как леопард. Будь я на его месте, Патриция сразу бы услышала, что я иду за ней или брожу где-то поблизости. А я, слава богу, знаю свое ремесло. Кихоро же следует за ней тенью, и она ни о чем не подозревает. И пусть у него всего один глаз, он стреляет быстрее и точнее меня. Хотя я считаюсь одним из лучших стрелков во всей Восточной Африке.
Буллит обернулся. В глазах его загорелся странный огонек, а голос сразу помолодел.
— Знаете, раньше, когда Кихоро шел на самого опасного зверя — льва, слона и даже буйвола, — он всегда брал только один патрон. И когда-то…
Буллит резко оборвал фразу и, словно чтобы наказать себя за оплошность, смысл которой от меня ускользнул, сильно прикусил нижнюю губу.
— Но когда он охраняет малышку, — сказал он, — у Кихоро всегда полный патронташ.
Тропа расширилась. Мы прошли несколько шагов рядом.
— И конечно, это Кихоро рассказал вам о моей встрече с Патрицией? — спросил я.
— Да, — ответил Буллит. — Только смотрите, чтобы она не узнала, что за ней следят. Это испортит ей всю игру. А игра — ее единственная радость, которая у нее здесь есть.
Мы приближались к группе хижин, не похожих на лагерь посетителей. Незаметно для себя я дошел вместе с Буллитом до африканской деревни.
VII
Здесь, в двух десятках соломенных хижин, жил весь персонал заповедника: рейнджеры, клерки, слуги и их семьи. В более основательных зданиях размещались электростанция, ремонтная мастерская, склад горючего и отдельно — с