Глубочайшая пропасть разделяет постсоветских левых на две непримиримые идейно-политические и культурно-психологические общности. Причём различия мировосприятия, стиля жизни и саморепрезентации зачастую имеют куда большее значение, чем идеологические разногласия. Было бы неверно отождествлять эти группы с троцкизмом и сталинизмом, интернационализмом и национал-патриотизмом, радикализмом и реформизмом. Скорее, можно говорить о реконструкторском и критическом течениях, взаимодействие и противоборство которых определяют облик современной российской левой сцены.
Однако времена меняются, и левые вынуждены либо меняться вместе с ними, либо перейти из призрачного полубытия в небытие. На развалинах деморализованного и разбитого советского рабочего класса постепенно оформляется новая, гораздо более независимая и дееспособная генерация трудящихся. Медленно, очень медленно, происходит становление новых профсоюзов. Слабые, очень слабые очаги социального протеста объединяются в коалиции — координационные советы. В молодёжной среде развивается левая субкультура антифа. Под влиянием антикапиталистического движения на Западе «левизна» входит в моду среди интеллектуалов. Мировой кризис пока не привёл в России к сколько-нибудь массовым выступлениям, однако он создаёт широкое аморфно-оппозиционное брожение, которое пугает власти, заставляя их выбирать между всё более чёрствым пряником и всё менее устрашающим кнутом.
В этой ситуации левые вновь становятся востребованными — пока ещё не обществом в широком смысле, а общественниками: активистами социальных движений и боевых профсоюзов, где радикальные левые играют заметную роль. Эта востребованность объясняется не столько успехами левой пропаганды, сколько объективными обстоятельствами. Первое из них — это слабость социально-протестного движения, которое переживает трудный период становления. Свободным профсоюзам и социальщикам нужны люди, готовые оказывать бескорыстную поддержку их борьбе: активисты, организаторы, публицисты, агитаторы и т. д. Опыт показывает, что сегодня ни одна из статусных партий не способна дать социальным движениям такие кадры. За редкими исключениями, респектабельные политиканы желают лишь одного: манипулировать, чтобы пиариться, пиариться, чтобы манипулировать. Отсюда — характерное для социальщиков недоверие к «партиям» и ассоциирующейся с ними «политикой». Однако если всмотреться в эту декларативную «аполитичность», то в ней обнаруживается не столько узость мышления, ограниченного лишь частными, групповыми проблемами, сколько радикальное отрицание официальной псевдополитики, прежде всего, с моральных позиций. Леворадикальные активисты, доказавшие свою самоотверженность и компетентность, всё чаще рассматриваются социальщиками как «свои» — товарищи и соратники по борьбе, чьи взгляды вызывают уважение и симпатию, а «экстремистские» методы — одобрение.
Опыт показывает, что только выход за тесные рамки бюрократически дозволенного, способен обеспечить протестным группам как резонанс в СМИ, так и уступки со стороны властей. В условиях информационной блокады, дефицита ресурсов, пассивности населения и противодействия властей низовые инициативы вынуждены заявлять о себе актами демонстративного неповиновения. Одной из форм подобного бунта является то, что трансляторами, в сущности, весьма умеренных, неполитических, требований социальщиков выступают откровенно «нелегитимные» с точки зрения Кремля группы и деятели.
Некоторые левые, претендующие ни много, ни мало на роль «авангарда масс», видят в этом «инструментализацию», прагматичное использование «политиков» социальщиками, блюдущими лишь свои групповые интересы. «Неблагодарность» часто усматривают в том, что, даже работая бок о бок с левыми организациями, общественники, как правило, не вступают ни в одну из них и не проявляют должного интереса к тонким различиям революционных оттенков. Но разве не является левая политика инструментом в руках угнетённых?
Разве левая программа не должна быть «дорожной картой» широкого движения трудящихся, ответом на его актуальные запросы?
Сектанты рассматривают марксизм не как «теоретическое выражение пролетарского движения», но как истинную веру, в которую они призваны обращать пролетариат. Этим «ортодоксам» было бы полезно перечитать «Манифест коммунистической партии»: «Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям. У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом. Они не выставляют никаких особых принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение (и т. д.)»6. То, что «символический капитал», приобретаемый левыми, участвующими в социальной борьбе, утекает сквозь пальцы, никак не способствуя росту их численности и известности; что, несмотря на все свои заслуги, левые не воспринимаются широкой публикой в качестве политических представителей социально-протестных движений, является проблемой и виной самих левых, неспособных преодолеть свою сектантскую ограниченность.
Попытки создать широкое левое объединение, предпринятые по инициативе ряда лидеров боевых профсоюзов, провалились именно по этой причине. Проект Движения трудящихся, первоначально поддержанный многими рабочими активистами, был утоплен в бесконечном «эзотерическом» словоблудии «true марксистов». Пришедший на смену ДТ РОТ Фронт рискует разделить ту же судьбу. Разница лишь в том, что бесплодные дискуссии о принципах заменены столь же бесплодными попытками официальной регистрации. И всё же, тенденция налицо, и некоторые основания для оптимизма есть. Объединённые общим делом, общей проблематикой, дееспособные российские левые всё более остро осознают необходимость широкой антикапиталистической активистской организации, способной эффективно содействовать развитию структур рабочей солидарности или, говоря словами «Коммунистического манифеста», «формированию пролетариата в класс»7.
Раскол в КПРФ: начало объединения левых?
Алексей Симоянов
В России нет классовой левой партии, но есть оппозиция, претендующая на звание левой. Естественно, речь идёт о Коммунистической Партии РФ. Многие считают, что она уже давно не коммунистическая, не оппозиционная и даже не левая партия, да и вообще ей никогда не была. Там преобладают националисты, монархисты, с которыми не о чем говорить и нельзя иметь ничего общего. Другие полагают, что раз уж на прореженной администрацией президента политической грядке из семи оставшихся овощей КПРФ — самый красный, а большего мы не имеем, то работать надо с ним. Даже если этот овощ, будучи снаружи красным, как редиска, внутри белый, он может предоставлять левым активистам некоторое поле для деятельности. Так, через партийный список КПРФ практически любой может баллотироваться кандидатом в муниципальные/ городские/ областные депутаты, заниматься серьёзной политикой, решать реальные проблемы населения, помогать людям и т д. На локальном уровне многие региональные отделения КПРФ вполне успешно контактируют с социальными движениями, стоят в авангарде протестных действий. Более того, в некоторых головах сохраняется призрачная надежда, что Зюганов не вечен, а партию можно перестроить, поменять, обновить.
Однако недавние события в московской КПРФ ставят под сомнения даже такие весьма скромные надежды. Раскол в городском комитете партии произошёл летом 2011 года в связи с тем, что высшее руководство решило снять с должности секретаря МГК Владимира Дмитриевича Уласа. За этим последовало исключение из партии Уласа и многих членов его команды. Аналогичные расколы во многих региональных отделениях КПРФ по стране — наиболее драматичные конфликты разгорелись в Челябинске и Красноярске, где всё также закончилось массовыми исключениями и публичным расколом.
О масштабах конфликта в Красноярске, продолжавшего полыхать даже после того, как лидер местных коммунистов Владисдав Юрчик и его ближайшие соратники были исключены из партии, можно судить по рассказу областной газеты о ходе партийной конференции: «Делегаты конференции трижды голосовали за выдвижение партийного списка и кандидатов по одномандатным избирательным округам на выборах в Законодательное Собрание края. Дважды счётная комиссия конференции объявляла выборы недействительными, так как оба раза были выявлены вбросы бюллетеней в урну для тайного голосования. Выдвинуть кандидатов в депутаты Законодательного Собрания края удалось только с третей попытки, правда, для этого пришлось фактически нарушить принцип тайного голосования»1.
Фактически можно говорить об одном едином кризисе, тянувшимся со знаменитого «ленинградского дела — 2008».
Всё началось с доклада председателя Центральной контрольноревизионной комиссии Владимира Никитина XVII Пленума ЦКРК КПРФ «Об опасности неотроцкистских проявлений в КПРФ». Это был ответ на раскол в комсомоле КПРФ 2006 года и на растущую оппозиционность курсу Зюганова внутри партии. Никитин определил неотроцкизм в четырёх пунктах:
1) Это отсутствие настоящей партийности и нежелание связывать себя нормами Программы и Устава партии.
2) Склонность к левой революционной фразе при упорном стремлении к союзу с крайне правыми силами.
3) Игнорирование коренных интересов и прав русского народа.
4) Стремление породить недоверие к руководителям партии и избавиться от стойких коммунистов.
Под угрозой быть обвинённым в неотроцкизме со всеми вытекающими последствиями в партии практически запрещались свободные Дискуссии и критика руководства, Поощрялось строгое безальтернативное следование рядовых коммунистов заданиям и требованиям из центра. Дабы не получить ярлык неотроцкиста, коммунистам запрещалось и думать о возможном участии в Марше несогласных, о единстве оппозиционных сил. Кроме того, никитинская парадигма мышления насаждала в партии махровый национализм, который полностью вытеснял всякие остатки марксизма в идеологии, по Никитину это называлось: «переход от революционно-классовой борьбы к национально-освободительной».