Так называемое огосударствление экономики есть не что иное, как сращивание государства с корпорациями и его оформление как главного субъекта неолиберальных реформ. В свою очередь противостояние президентского и правительственного курсов оказывается ничем иным, как столкновением разных ситуационных политических интересов. Правительство делает ставку на быструю и агрессивную коммерциализацию большей части общественного сектора, а часть президентской команды стремится обеспечить некое подобие социального компромисса, причём на уровне видимости и общественного мнения. При этом предложения по пенсионной реформе или реформе здравоохранения, исходящие от президентской команды, отличаются только большей путаницей и непоследовательностью, но никакой особой «социальности» в них нет.
Поэтому сегодня актуальным является переосмысление многих объяснительных моделей и терминов — их очищение от неверных толкований.
Между тем тот социально-экономический кризис, который сегодня так часто констатируют, является кризисом системным, а не просто частью капиталистического цикла. Терминологическая путаница и бессилие многих объяснительных моделей в социальных науках — также следствие системности и комплексности кризиса. Именно поэтому есть две новости для представителей молодого поколения. Первая плохая — это их кризис. Большая часть их жизни пройдёт под его знаком. Вторая новость скорее хорошая: именно нынешняя молодёжь студенческого возраста станет тем поколением, которое будет преодолевать этот кризис, попутно решая острые актуальные проблемы, существующие до сих пор. По-настоящему хорошая новость: кризис можно разрешить путём обновления большинства социальных институтов, в том числе и системы институтов социального государства, которое является единственной социально-экономической моделью, адекватной потребностям общественного развития, как тактическим, так и стратегическим его целям.
Но и социальное государство сегодня переживает глубокий кризис, спровоцированный не только внешним давлением, коммерциализацией и бюрократизацией, но и внутренними противоречиями. Более того, адресуемые сегодня российскому государству упрёки в росте неэффективных социальных расходов справедливы. Однако траты эти не только неэффективны, но и, по сути, не социальны. Расходы государства на социальные нужды осуществляются сегодня в основном в двух направлениях. Во-первых, так называемая адресная помощь, траты на смягчение последствий растущего социального неравенства. Во-вторых — на реформирование социальной сферы, создание системы бюрократического контроля над образованием, здравоохранением и социальной защитой. То есть, по сути, часть социальных расходов направляются на реформы, сокращающие социальные права и гарантии для граждан.
Поэтому сегодня не может быть речи о восстановлении социального государства образца XX века. Необходимо конструировать социальное государство века XXI. И в первую очередь это должна быть модель, позволяющая раскрыть трудовой, творческий и человеческий потенциал общества, обеспечить развитие и воспроизводство этого потенциала. Такое социальное государство не должно сводиться к помощи и поддержке «слабых слоёв» населения и смягчению противоречий капиталистического общества. Необходимо социальное государство, ответственное за человеческое измерение экономики.
Сегодня российскому обществу нелишне вспомнить социальное государство позднего Советского Союза, эпохи так называемого застоя. Разумеется, нельзя говорить об СССР как об экономическом рае или торжестве демократии. Однако в социальной политике более или менее последовательно применились принципы, которые полезно вспомнить сегодня. С определёнными оговорками можно говорить о том, что социальное государство позднего СССР строилось на новаторских приёмах, которые, впрочем, по ряду экономических и политических причин до конца и не реализовали.
Прежде всего, это принцип подчинения всех структур социального государства задачам социального развития. Кроме того, советская модель welfare state — это модель интегрированного социального государства. Советское государство не было, по большому счёту, инструментом социального компромисса. Для этого в СССР, скорее, использовали причудливую комбинацию коммунистической идеологии и формирующегося с 60-х годов потребительского общества.
Советское социальное государство первоначально предназначалось прежде всего для формирования у общества качеств, необходимых для очередного прорыва, теперь уже инновационного, после Второй мировой войны. Потому оно и не сводилось только к социальной поддержке и помощи бедным (даже не ставило явно такой задачи) и органически включало в себя такие сферы, как образование, культура, наука, здравоохранение, то есть все сферы общественного производства, отвечающие за формирование и развитие человека. Оно ориентировалось на задачи развития потенциала общества в соответствии с требования НТР. Это была своего рода альтернатива мобилизационной экономике, которая уже не могла работать эффективно в условиях более свободолюбивого, более сытого и более образованного общества 60-70-х годов.
Однако консолидированное воздействие на социальную сферу в СССР, обеспечив существенный рост образовательного и культурного уровня, сформировало в конечном счёте слишком высокий уровень социальных потребностей и притязаний населения, которые, впрочем, не нашли выхода в социальном творчестве и политической активности, а обернулись завышенными потребительскими ожиданиями в сочетании с общим недовольством государственным строем.
Достижения, связанные с утверждением в СССР интегрированного социального государства, не трансформировались в общество более высокого качества, с точки зрения социальной ответственности и гражданской активности. Во многом это стало следствием того, что поздние советские поколения уже не воспринимали социальные права как свои завоевания, но даже принимали их как данность, а не как объекты постоянной борьбы. Кроме того, социо-творческий потенциал общества сильно сдерживался отсутствием подлинной демократии, свободы гражданской активности. С 1970-х годов в СССР установился своеобразный режим политической несвободы в сочетании с пассивной социальной демократией. Граждане постоянно ожидали от государства решения своих социальных проблем, вместо того чтобы организовываться самим и отстаивать собственные интересы. Государство превентивно вырабатывало собственную концепцию и стратегию, довольно, впрочем, адекватную генеральным социальным потребностям. Это и удерживало людей от социального протеста, подрывая основы самоорганизации. Такая зависимость от государства обеспечивала внешнюю политическую лояльность в сочетании с внутренним скрытым недовольством и растущими претензиями. Последние, кстати, часто предъявлялись именно к качеству обеспечения, а не к недемократичным принципам формирования социальной политики.
Именно поэтому социальному государству удалось развить общество, однако не получилось использовать его социально-культурные ресурсы для нового прогрессивного витка. Тем не менее принцип ориентации на цели социального развития и принцип интегрированности в сочетании с подлинной демократией — это очень продуктивные принципы, которые можно и нужно использовать для выхода из кризиса. По сути, социальное государство интегрированного и демократического типа является инструментом, но не самоцелью прогрессивных социальных преобразований. Очень важным принципом при формировании такого социального государства является общественный контроль над развитием и управлением социальным сектором общественного производства. Такие сферы, как образование, здравоохранение, культура и так далее не могут более управляться непрозрачным бюрократическим способом — в управлении ими должны участвовать все структуры гражданского общества.
Сегодня реформы приводят к дефрагментации социального государства, к выдавливанию из него стратегической, развивающей составляющей. Инструментами такого давления на социальные права и гарантии являются коммерциализация и бюрократический контроль. Локальные социальные проекты, даже масштабные, не могут компенсировать ущерба от потери социальной политикой комплексности и системности. «Услуги», даже бесплатные, не заменяют права, как подачки не заменяют расширение жизненных возможностей, обеспеченных бесперебойным функционированием инфраструктуры, отвечающей за социальное развитие. Несколько дорогостоящих медицинских центров не заменят множества поликлиник, закрываемых и реорганизуемых сегодня повсюду в малых городах и районных центрах. Несколько крупных и достойных университетов не смогут удовлетворить потребность в образовании населения огромной страны. Адресная социальная помощь работает больше на консервацию и воспроизводство бедности, чем на её устранение. Ведь, необходима постоянная, довольно дорогая система проверки документов, подтверждающих бедность, границы которой оцениваются весьма формально. При сокращении возможностей социальной мобильности из-за дефрагментации и коммерциализации социальной сферы пособие становится единственным источником существования для бедных слоёв. Найти работу с заработком выше пособия трудно, если недоступно образование, отказаться от льгот невозможно из-за роста цен на медицину, транспорт и т. д. Получается, необходимо изо всех сил сохранять свою бедность, держаться за неё как за единственное средство существования. Вот такой парадокс.
Таким образом, реформы социальной сферы подрывают саму основу воспроизводства общества, сокращая его шансы на развитие. Это обуславливает длительность и системность текущего кризиса — сегодня не просто подорван человеческий потенциал общества, но и в значительной степени разрушены механизмы его накопления.
Неконструктивность исходных концепций губит любые попытки социального проектирования, а отсутствие осознанных стратегически и тактически операционализированных целей социального развития делает социальные расходы неэффективными даже тогда, когда они вроде нацелены на конкретный социальный результат. Было бы неправильно обвинять во всём только коррупцию, которая у нас, как правило, отвечает за всё. Разумеется, нецелевое «освоение» бюджетов социальных проектов происходит постоянно, но коррупция не есть исходная причина неэффективности социальных расходов. Более того, сама эта неэффективность, бессистемность и произвол в социальном проектировании становится естественной базой коррупции.