о и каркасом жизненных ценностей и ориентаций многих людей в их повседневной жизни. Разумеется, под влиянием обстоятельств эти принципы нарушались, но они зримо, отчётливо для всех существовали в общественном сознании как критерии индивидуального и коллективного поведения, порой даже как альтернативная шкала измерения социального статуса (наравне с карьерой, достатком, профессией и т.п.). Кроме того, эти идеи могли служить аргументом в борьбе за свои принципы даже с партийной бюрократией. Обращение к идеологии, даже в демагогическом варианте, было довольно сильным ходом индивидуальной защиты. Вспоминаю курьёзный случай. Однокурсник моей сестры подрался с оскорбившем его преподавателем, а избежал исключения из университета, заявив: «Я ударил его не как студент преподавателя, а как коммунист коммуниста». Идеологема «в партии нет иерархии, все коммунисты равны» сработала.
Несмотря на пропагандистское сопровождение многих культурных инициатив, советское руководство склонно было рассматривать культуру как более или менее автономную сферу, чьё развитие подчиняется собственной логике. Культура как особая управляемая подсистема нуждалась и в особом управляющем субъекте. О таком уникальном в своём роде субъекте культурного строительства - министерстве Культуры - пишет Руслан Хестанов. «У Советского Союза в области культуры есть один неоспоримый приоритет, - пишет он в своём тексте «Чем собиралась управлять партия, создав министерство культуры СССР», - изобретение государственной культурной политики» (с. 35).
Р. Хестанов поясняет, что этот факт был изумителен: «...вдруг в 1953 году КПСС превращает безграничное и едва ли определённое поле культуры в объект государственного администрирования. Советская бюрократия приступает к разработке нормативов и параметров управ-108 ленческой вертикали, квалификационных требований к специалистам и кадрам, критериев оценки текущего состояния культуры. Затем эта инновация подхватывается другими государствами. «Эфирная» и едва уловимая природа нового объекта правительственной заботы не мешает государственным машинам осваивать новое поле деятельности». Этот факт стал и судьбоносным для культурного строительства: «...учреждение Министерства культуры СССР было актом эмансипации культуры от идеологии. Однако освободившись от идеологии и пропаганды, культура попала в зависимость от механизированного администрирования государства и обрела характеристики массовой культуры» (С. 49).
Информационные, кадровые и художественно-идеологические приёмы воздействия на сферу культуры имели на общество воздействие, по своей силе и последствием гораздо более значимое и долговременное, чем предполагалось при решении конкретной культурной задачи. Но нередко масштабные инициативы с целями радикального преобразования той или иной сферы культуры не справляются с идеологическими времянками, вязнут в бюрократической трясине, становятся жертвами пропагандистских кампаний с неизбежными «перегибами», а то и попросту карьерными устремлениями отдельных управленцев от культуры.
Бытие культуры в качестве сознательно обособленного, но целостного и единого объекта управления обусловили проникновение базовых идей культурной политики - идей Просвещения - во все практики культурного строительства. Эти практики при всём их пропагандистском сопровождении содержали себе элементы всеобщего, сущностного человеческого развития и совершенствования. И потому так часто приносили эффект, далеко выходящий за рамки текущих политических задач, поставленных конкретными руководителями. Именно поэтому целое под названием «культурная политика в СССР» не было безоблачно непротиворечивым, её «всеобщие» компоненты были часто непримиримо противоположны компонентам прагматическим, политически сконструированным в ответ на вызовы времени.
Наглядным примером того, как выстраивалось взаимодействие государства и общества в сфере культурной политики, является сюжет, исследованный Ириной Глущенко в статье «Солдат как читатель. Исследование читательских интересов красноармейцев в 1920 г.». Признаюсь, что, пока я не поняла единство и целостность замысла книги, я начала именно со статьи о солдатах-читателях. Ведь она поражает уже самим названием! Вдумайтесь: «В 1920 году Просветительский отдел Политического управления Реввоенсовета (ПУР) провёл одно любопытное исследование. ПУР захотел узнать, что читают красноармейцы» (с. 64). Во время гражданской войны только что родившееся, измученное экономическими и политическим катастрофами государство заинтересовалось чтением солдат! И как заинтересовалось: подробно разработаны инструкции для проведения анкетирования и интервью, составлена вполне профессиональная анкета, библиотекарям даны исчерпывающие разъяснения, и они провели работу вполне добросовестно. «При проведении опроса учитываются и такие тонкости, как степень усталости людей и их состояние» (с. 69). «Архив сохранил 11 200 анкет» (с. 71). Насколько же масштабным и одновременно продуманным был замысел по культурному переустройству общества, если молодая советская власть так профессионально и обстоятельно изучала во время войны читательские вкусы своей армии. Разумеется, любопытство это было политически и практически оправданным: «...поскольку речь идёт об армии мобилизационной, причём к концу Гражданской войны пополнявшейся призывниками со всех концов России, именно изучение читательских интересов солдат давало возможность получить информацию о положении дел в стране в целом. ... Исследователи не просто хотели узнать, что читают солдаты, но и видели в своих респондентах представителей народа, которые высказывали своё мнение о литературе» (с. 66).
Советская власть не только изучала, но и формировала читательскую аудиторию, «...пропагандистские задачи новой власти решались в тесной связи с культурными и решались - для того времени - успешно» (с. 80). Однако при очевидной авторитарности культурной политики советская власть всё же была озабочена «обратной связью». Идеологические задачи, которое решало исследование 1920 года очевидны: для того, чтобы убедительно говорить с людьми, власть стремилась этих людей понять. «Таким образом, выстраиваемая культурная политика представляет собой не односторонний процесс насаждения определённых норм, идей и представлений, а попытку найти некий баланс между продвигаемыми сверху правилами и ценностями, с одной стороны, и стихийно формирующимися снизу потребностями - с другой» (с. 78).
Авторы сборника последовательно рассматривают разные сферы и проблемы культурной политики, начиная от развития экскурсионного дела и государственного регулирования частных кинотеатров в ранние годы советской власти, до организации школьного обучения, от военно-национального строительства в 1930-е годы, до подготовки 110 гидов-переводчиков и развитие музыкальной культуры.
Ориентированная в будущее стратегия культурного строительства реализовывалась более или менее в чистом виде при решении просветительских и художественно-эстетических задач. Там, где коррекция со стороны политики не была определяющей. Отсюда - самая читающая страна в мире и массовая культура, впитавшая в себя традиции высокой культуры. Отсюда же -успех пропаганды науки и научного знания, о котором рассказывается в статье Романа Абрамова «Популяризация науки в СССР как элемент культурной политики». При всей своей подчёркнутой привязанности к анализу эмпирического материала ушедшей эпохи статья является зеркалом социокультурных проблем современного российского общества, которое выступает как своего рода «доказательство от противного». Современная Россия - почти идеальный пример того, что может произойти с обществом, напичканным технологией, но лишённым сознательно воспитываемого уважения к науке и научному знанию.
Сегодняшнее российское общество, вроде бы нуждающееся уже не только в технически подкованных производителях, но и в информационно-инновационно «продвинутых» потребителях, отнюдь не поражает широким распространением не только научного мировоззрения, но и элементарной рациональности мышления. Смею предположить, что сочетания «высокой цели» созидания Человека Будущего с решением текущих просветительских задач не было проявлением романтической привязанности советских руководителей к коммунистической утопии, а диктовались вполне прагматическими соображениями. Ведь процесс образования, просвещения и «окультуривания» не может мотивироваться только утилитарно-прагматически, в этом случае и прагматические задачи развития определённых навыков не будут решены. Голое «надо» не создаёт необходимой познавательной мотивации, не будит любознательность, которая одна только и есть надёжный проводник в мире знаний.
Книга даёт массу интереснейшего фактического материала, позволяет систематизировать теоретические представления о социокультурных процессах в Советском Союзе, предлагает нашему вниманию целостный облик культурных преобразований страны. Если бы меня спросили, что больше всего потрясает меня в советской истории, я бы ответила: «её рукотворность». Ответ выглядит, наверное, почти по-детски наивным на фоне трагичности и масштабности нашего прошлого, но это только на первый взгляд. Именно созидание, сознательное и жёсткое воздействие на социальные, политические и культурные процессы было ядром советской истории. И даже её жестокость была не стихийным безумием, разбуженным глобальными переменами, а во многом - запланированным или закономерным следствием невиданного по дерзости плана: строительства нового общества с новыми людьми.
Заклинания близким коммунизмом, звучащие на протяжении всего советского периода, можно воспринимать либо как проявление фанатичной веры в утопию (в начале) или как пустые идеологические заклинания (в конце советской истории). Но такими они выглядят в отрыве от того, что можно назвать советской культурной политикой. Сформировавшись в самом начале существования советского государства, советская культурная политика оформлялась все 74 года существования СССР, довольно гибко реагируя на все зигзаги советской истории, интегрируя и адаптируя все её взлёты и провалы, победы и поражения. Несмотря на жёсткую сцепку с насущными задачами советского руководства, воздействие на культурную и нравственную сферы общества всегда имело собственные, независимые от актуальной политики цели. Эти цели формировались на основе текущих задач, но в то же время не утилитарно, не сиюминутно, а с большим замахом в будущее. И впитывали в себя общие, вымечтанные и выстраданные идеи о гуманистическом, свободном и просвещённом обществе. Впитывали одновременно и почти в чистом виде, и утилитарно, с чётким пониманием момента, что позволяло приспосабливать высокие идеи к текущим идеологическим и политическим задачам. Но великое не уничтожалось утилитарностью, упрямо действовало само по себе, творило свой собственный путь в раскуроченном, на глазах вылепляемом обществе. Именно потому, что в своём воздействии на культурную сферу общества советская власть далеко ушла от примитивного манипулирования и идеологического прессинга, и можно говорить о рукотворности нашей истории.