Следствие: здесь нет полового насилия, нет изнасилований. Как у всех крупных млекопитающих, за исключением человека, соединение может происходить только по личному согласию, в противном случае оно невозможно. Обольщение, видимо, возможно, но оно должно быть очень тщательно рассчитано по времени.
Следствие: человечество не делится на сильную и слабую половину, нет защищаемых, господствующих — подчиненных, владельцев собственности, активных — пассивных членов общества. В сущности, тенденции к дуализму, преобладающие в человеческом мышлении, ослаблены или изменены на Зиме.
Нижеследующее, возможно, будет включено в мой окончательный отчет. Встречая гетенианца, вы приписываете ему роль мужчины или женщины и начинаете вести себя соответственно. Но наши социально-сексуальные взаимоотношения здесь не существуют. Жители Гетена не видят в себе мужчину или женщину. Наше воображение не в состоянии понять это. Какой первый вопрос мы задаем о новорожденном?
Но к гетенианцам неприменимо местоимение «оно». Они не среднего рода. Они потенциально и он, и она. Поскольку у меня отсутствует кархидское «человеческое местоимение», применимое к индивидууму в период сомер, я должна говорить «он» по той же причине, по которой мы применяем местоимение мужского рода и к трехликому богу. Оно менее определенно, менее специфично, чем местоимение женского или среднего рода. Но само использование этого местоимения заставляет меня забывать, что кархидец — это не мужчина, а мужчина-женщина.
Если будет послан первый мобиль, то его следует предупредить, что, если он не крайне самоуверен или стар, его гордость будет страдать. Мужчина хочет, чтобы его мужественность была подтверждена, женщина — чтобы ее женственность оценили, как бы пи были косвенно слабы эти подтверждения. На Зиме всего этого не существует, каждый оценивается только как человеческое существо.
Вернемся к моей теории. Размышляя о причинах этого эксперимента, если бы он был осуществлен, и стараясь оправдать наших хейнских предков от обвинения в плохом отношении к людям, я сделала несколько предположений о том, чего они добились.
Цикл сомер-кеммер поражает нас, как деградация, как возвращение к периодам течки у высших млекопитающих, как подчинение человеческого существа механическому влечению пола. Возможно, эксперимент пытался установить, останутся ли человеческие существа, лишенные постоянной сексуальности, разумными и способными к созданию культуры.
С другой стороны, ограничение сексуального влечения определенными периодами и «приравнение полов» должно было предотвратить эксплуатацию полов и разочарование, связанное с полом. Конечно, все сказанное о половом влечении существует, но оно кончается, когда кончается кеммер. Конечно, в период кеммера бывают приступы безумия, но не в сомер. Что же заменяет им пол? Чего достигает общество евнухов?
Впрочем, они, конечно, не евнухи, скорее их можно сравнить с подростками.
Есть еще одно предположение о причинах эксперимента: прекращение войн. Считали ли древние хейнцы, что постоянная сексуальная активность ведет к агрессивным, не свойственным никому из низших млекопитающих, кроме человека, проявлениям? Или же, подобно Тумассу Сонг Анготу, они считали войну проявлением мужского начала, огромным изнасилованием, и поэтому стремились в своем эксперименте ограничить как мужественность, которая насилует, так и женственность, которая подвергается насилию?
Бог знает. Но факт: гетенианцы, хотя и очень склонны к соперничеству — оно осуществляется по многим социальным каналам и связано с престижем, — но не агрессивны. У них, во всяком случае, нет того, что можно назвать войной. Они способны к убийству по одному и по двое, редко десятками, но никогда сотнями и тысячами. Так почему?
Возможно, что это не имеет ничего общего с их двуполостью. В конце концов, их немного. И еще климат. Погода на Зиме так безжалостна, так близка к пределам выживания, что ее жители вынуждены, несмотря на свою адаптацию к холоду, направлять все усилия для борьбы с ним.
Окраинные народы, расы, удерживающиеся на краю существования, редко бывают воинственными. И в конце концов, на Гетене доминирует не пол или какое-нибудь свойство жизни, а окружение: холодный и жестокий мир. Здесь перед человеком более страшный враг, чем он сам.
Я женщина с мирного Чиффевера, а не специалист по насилию и войне. Кто-нибудь другой еще займется этими вопросами. Но я думаю, что мечтать о воинской славе и победе следовало бы, проведя зиму на Зиме и посмотрев в глаза Льду.
8
Я провел лето скорее как исследователь, чем как мобиль. Я бродил по Кархиду от поселка к поселку, от домейна к домейну, наблюдая и слушая. Мобиль в первое время, будучи и чудом, и чудовищем, не может всего этого делать. Я говорил своим хозяевам в деревенских очагах и в деревнях, кто я. Большинство из них немного слушало обо мне по радио и смутно представляло себе, кто я такой. Они были любопытны, одни больше, другие меньше.
Меньшинство пугалось, очень немногие не скрывали отвращения. Враг в Кархиде — это не незнакомец. Незнакомец — гость. Враг в Кархиде — это сосед.
Месяц Куш я прожил на восточном побережье в очаге Коринхеринг — в доме поселке-крепости, построенном на холме над вечными туманами ходаминского океана. Тут жило около пятисот человек.
Четыре тысячи лет назад я застал бы их предков, живших на том же самом месте в таком же доме. За эти четыре тысячелетия были созданы электродвигатели, радио, машины и все остальное, но машинный век шел неторопливо, без промышленной революции, вообще без революции. Зима за тридцать столетий не достигла того, чего достигла Земля за тридцать лет. Но Зима и не платила ту цену, которую заплатила Земля.
Зима — враждебный мир, наказание за неправильный поступок наступает быстро и определенно — смерть от холода или голода. Никаких промежуточных мер, никаких отсрочек. Человек может довериться своей удаче, но общество не может. Изменения в культуре, подобно мутациям, могут вызвать неожиданный результат. Поэтому они происходят очень медленно. Торопливый наблюдатель в любом пункте истории Гетена мог бы заявить, что всякий технологический прогресс остановился, но это не так. Сравните водопад и ледник: оба текут, но по-разному.
Я много разговаривал со стариками в Коринхеринге, а также с детьми. У меня впервые появилась возможность общаться с гетенианскими детьми, потому что в Эрхенранге они постоянно содержатся в частных или общественных очагах и школах. От четверти до трети взрослого населения занято уходом за детьми и обучением их. Но здесь, в клане, каждый сам заботится о себе и никто, в частности, не отвечал за детей. Они носились по окутанным туманом холмам и берегам. Когда мне удавалось задержать кого-нибудь для разговора, они оказывались стыдливыми, гордыми и невероятно правдивыми.
Родительский инстинкт, как и повсюду, варьируется в Кархиде, как правильно я сделал вывод. Обобщения невозможны. Я никогда не видел, чтобы ребенка ударили. Лишь однажды кархидец при мне гневно ругал ребенка. Их нежность к своим детям очень глубока, но совершенно лишена чувства собственничества. Этим, видимо, она отличается от так называемого материнского инстинкта.
Однажды я слышал в Коринхеринге по радио дворцовый бюллетень. Король Аргавен объявил, что ждет наследника. Не сына кеммеринга, а наследника по телу, королевского сына.
Король был беремен.
Я находил это забавным, жители Коринхеринга тоже, но по другим причинам. Они говорили, что король слишком стар, чтобы носить ребенка, шумно веселились и изрекали всякие непристойности. Старики хихикали и болтали об этом целые дни.
Они смеялись над королем, но не очень интересовались им. «Кархид — это домейн», — как-то сказал Эстравен, и эти его слова, как и многое другое, сказанное им, часто приходили мне в голову по мере того, как я узнавал все больше и больше. То, что внешне казалось нацией, единой уже несколько столетий, на самом деле было мешаниной княжеств, городов, деревень и псевдофеодальных племенных экономических союзов — варевом из яростно соперничающих, склонных к ссорам индивидуумов, над которыми не очень тяготело бремя центральной власти. Ничто, думал я, не сможет превратить Кархид в нацию. Повсеместное распространение связи, которое предположительно повсеместно должно было с неизбежностью порождать национализм, здесь этого не делало. Экумен не может обращаться к этим людям, как к социальному единству, скорее нужно учитывать их сильное, хотя и неразвитое чувство человечности, человеческого единства. Мысли об этом приводили меня в возбуждение. Конечно, я ошибался, но узнавал кое-что о гетенианцах. Впоследствии эти знания оказались полезными.
Я не хочу провести целый год в старом Кархиде, мне нужно вернуться на запад до того, как закроются переходы через Каргаз. Даже здесь, на побережье, в последний месяц лета было два небольших снегопада. Честно говоря, с неохотой я двинулся назад на запад и в начале Гора — первого месяца осени — достиг Эрхенранга. Аргавен находился в своем летнем дворце в Верревере и на время своего уединения назначил Пеммера Харт рем ир Тайба регентом. Тайб использовал свою власть, и через несколько часов после своего прибытия я понял, что допустил немало ошибок в анализе положения. В Эрхенранге я чувствовал себя неуютно. По-видимому, мне грозила опасность.
Аргавен был безумен, зловещее расстройство мозга накладывало отпечаток на столицу, он питался страхом. Все хорошее в его правление было достигнуто благодаря министрам и кноремми. Но он не причинял много вреда. Его ночные кошмары не приносили ущерба королевству. Двоюродный брат короля Тайб был совсем иным. В его безумии была логика, и Тайб знал, как действовать и когда действовать, он не знал лишь, когда нужно остановиться.
Тайб часто выступал по радио. Эстравен, находясь у власти, никогда этого не делал, и вообще это было не в кархидских обычаях. Их правительство, как правило, действует скрытно и не прямо. Тайб, однако, ораторствовал. Слыша его голос, я снова видел длиннозубую улыбку и лицо, покрытое сетью морщин. Речи его были длинными и громкими — восхваления Кархида и пренебрежительные замечания об Оргорейне, поношение «неверных друзей», крики о неприкосновенности кархидских границ, экскурсии в историю, этику, экономику — и все в напыщенном, манерном, эмоциональном тоне, перемешанном бранью и низкой лестью. Он много говорил о гордости за свою страну и любви к отечеству, но мало о шифгреторе, личной гордости и престиже. Неужели Кархид так утратил свой престиж в деле с долиной Синот, что от этой проблемы невозможно отступиться.