Я не очень удалился от ограды, когда взревела сирена и вспыхнули прожектора.
Густой снег скрывал меня, но все же его было недостаточно, чтобы за несколько минут начисто замести следы. Когда я спустился к реке, преследования еще не было. Я двинулся на север по ровной тропе под деревьями. Временами я шел прямо по воде. Речка, торопливый маленький приток Исагеля, все еще не замерзла.
Становилось светлее, и я еще ускорил шаги.
В состоянии доте посланник не казался мне тяжелым. Двигаясь вдоль ручья, я добрался до того места, где спрятал свои сани. На них я уложил посланника, сверху разместил груз, так что он совершенно скрыл Ая, а поверх всего набросил полотно палатки. Потом я переоделся и немного поел, потому что меня начал мучить голод, всегда преследующий в долгом доте.
После этого я двинулся на север по лесу. Вскоре меня догнали два лыжника.
Я был одет и снаряжен, как охотник, и сказал им, что догоняю отряд Мавризы, который в последние дни Тренде ушел на север. Они знали Мавризу и, бросив торопливый взгляд на мое снаряжение и разрешение, поверили моему рассказу. Они не думали, что бежавший направится к северу, потому что севернее Пулафена ничего нет, кроме леса и льда. Вообще они, видимо, были не очень заинтересованы в поимке бежавшего. Зачем им это? Они прошли дальше и час спустя снова встретились со мной, возвращаясь на ферму. Один из них был тем самым парнем, с которым я дежурил ночью.
Полночи мое лицо у него было перед глазами, и все же он меня не узнал.
Когда они ушли, я свернул с дороги и целый день шел по лесу, широким полукругом возвращаясь к ферме. Наконец с востока, из дикой местности, я пришел к долине под Туруфом, где прятал свое снаряжение. Идти по пересеченной местности, таща за собой груз, было нелегко, но снег лег толстым слоем и подмерз, а я находился в доте. Мне нужно было поддерживать это состояние. Если бы я из него вышел, я ни на что бы не годился. Раньше я никогда не впадал в доте больше, чем на час, но знал, что старые люди могли выдерживать доте сутки и даже больше, а необходимость вместе с тренировкой помогла мне. В доте не особенно заботишься о себе, но я беспокоился о посланнике, который должен был очнуться от легкой дозы ультраизлучення.
Он не шевелился, а у меня не было времени ухаживать за ним. Неужели организм его настолько чужд, что доза, которая у нас вызывает лишь кратковременный паралич, для него смертельна? Когда поворачиваешь колесо, следи за своими руками. Я дважды назвал его мертвым и нес как мертвого. Мне пришла в голову мысль, что он на самом деле мертв, что я тащу по лесу труп, и что моя удача и его жизнь кончилась. При этой мысли я покрылся потом и задрожал, а сила доте, казалось, вытекла из меня, как вода из разбитого кувшина, но я продолжал идти и силы не изменили мне, пока я не достиг долины в предгорьях, не разбил палатку и не сделал все, что можно, для Ая. Я открыл ящик с кубиками высококалорийной пищи, большую часть их я проглотил, но из нескольких приготовил для него похлебку, потому что он выглядел как умирающий от голода. На его груди и руках были язвы, от постоянного трения о грязный мешок они воспалились. Я очистил эти язвы, уложил его в тепло. Наступила ночь, и меня поглотила великая тьма. Это была плата за крайнее напряжение сил.
Я должен был доверить и себя, и его тьме.
Мы спали, шел снег. Все время шел снег, не метель, а первый настоящий зимний снегопад. Когда я, наконец, встал и заставил себя выглянуть наружу, палатка оказалась наполовину погребенной под снегом. На снегу лежали голубые нитки солнечного света. Далеко на востоке в небо поднимался серый столб дыма — это был Уденуштреке, ближайший к нам из Огненных Холмов. Горы, холмы, склоны, овраги — все было в снегу.
Все еще находясь в периоде восстановления, я был еще слаб и хотел спать, но время от времени я давал Лю глоток похлебки. На второй день он начал проявлять признаки жизни, но сознание еще не вернулось к нему. В редкие минуты просветления он садился и начинал с ужасом кричать. Когда я наклонялся к нему, он пытался убежать, а так как для этого требовалось слишком много сил, он снова терял сознание. Ночью он много говорил, но я не понимал языка. Странно было в тишине дикого леса слышать, как он произносит слова другого мира.
Следующий день был очень тяжелый. Он, по-видимому, принимал меня за охранника и боялся, что я дам ему какой-то наркотик. На орготском и кархидском языках он просил меня не делать этого и с силой отчаяния отбивался. Это повторялось снова и снова, и, поскольку я еще находился в периоде танген, я не мог справиться с ним. В тот день я подумал, что он не только испытал действие наркотиков, но и лишился рассудка. Тогда я пожалел, что он не умер на санях в лесу торе, что я выбрался из Мишпори, а не был сослан на какую-нибудь ферму.
Когда я проснулся в следующий раз, он смотрел на меня.
— Эстравен, — произнес он слабым измученным шепотом.
Сердце мое ожило. Я смог успокоить его и позаботиться о нем. В эту ночь мы спали спокойно.
На следующий день ему стало гораздо лучше, и он смог поесть сидя. Язвы на его теле заживали. Я спросил, от чего они.
— Не знаю, думаю, что от наркотиков. Мне постоянно делали уколы.
— Чтобы предотвратить кеммер? Я слышал об этом от человека, бежавшего с добровольной фермы.
— Да. И другие. Я не знаю, какие именно. Наверное, заставляющие говорить правду. Я от них болел, а они все делали и делали их мне. Не знаю, что они хотели от меня узнать.
— Они не столько спрашивали, сколько приручали вас.
— Приручали?
— Человек, привыкший к наркотику, становится послушным. Такая практика известна и в Кархиде. Или они проводили над вами и остальными эксперимент. Мне говорили, что они испытывают разные виды наркотиков на заключенных на фермах. Узнав об этом, я не поверил, теперь верю.
— В Кархиде тоже есть такие фермы?
— В Кархиде? Нет.
Он раздраженно потер лоб.
— Наверное, в Мишпори также утверждают, что в Оргорейне таких мест нет.
— Наоборот. Они хвастают этим, демонстрируют записи и снимки добровольных ферм, где получают убежище отклоняющиеся от обычного поведения и небольшие племенные группы. Они даже могут показать добровольную ферму Первого района совсем рядом с Мишпори. Отличное место для показа. Если вы считаете, что у пас в Кархиде есть такие фермы, мистер Ай, вы нас сильно переоцениваете.
Он долго лежал молча и смотрел на горящую печь Чейба, которую я включил и которая давала живительное тепло. Потом он посмотрел на меня.
— Вы разговаривали со мной сегодня утром, я знаю, но мозг мой еще болен. Где мы и как сюда попали?
Я снова все рассказал ему.
— Вы просто ушли со мной?
— Мистер Ай, любой заключенный мог уйти оттуда. Если бы вы не были голодны, истощены, деморализованы и пропитаны наркотиками, если бы у вас была зимняя одежда, если бы у вас было куда идти… Вот что главное: куда идти? В город? Нет документов. В дикую местность? Нет убежища. Летом, я думаю, на Пулафенской ферме бывает больше охранников. Зимой же сама зима сторожит заключенных.
Он почти не слушал.
— Вы не смогли бы пронести меня и сотни футов, Эстравен, а бежать несколько миль во тьме, таща меня…
— Я был в доте.
Ои колебался.
— Сознательно вызванном?
— Да.
— Вы жанндара?
— Я два года провел в крепости Ротерер. В земле Карм большинство населения жанндара.
— Я думал, что после доте, требующего крайнего напряжения сил, наступает упадок.
— Да. Мы называем его танген — черный сон. Он длится значительно дольше периода доте, и когда входишь в восстановительный период, очень опасно сопротивляться ему. Я проспал почти двое суток. Я и сейчас еще в периоде танген. Ходить я не могу, а из-за голода, который сопровождает период танген, я съел то, что рассчитывал растянуть на неделю.
— Хорошо, — торопливо проговорил он. — Верю вам. Что еще я могу сделать, как только поверить вам? Вот я, вот вы, но я не понимаю, зачем вы все это проделали?
Тут я не выдержал и долго смотрел на ледоруб в руке, а не на него, чтобы не выдать свой гнев. К счастью, у меня не было сил для действий, и я сказал себе, что он — невежественный человек, чужеземец, большой и испуганный. Поэтому я вернулся к справедливости и наконец произнес:
— Я чувствовал, что отчасти это моя вина, что вы оказались в Оргорейне и на Пулафенской ферме. Я стараюсь исправить свою вину.
— Вы не имеете никакого отношения к моему приезду в Оргорейн.
— Мистер Ай, мы видим одни и те же события разными глазами. Я неверно считал, что мы смотрим одинаково. Позвольте мне вернуться к последней весне. Я начал подбадривать Аргавена, подталкивать его к принятию решения относительно вас примерно за полмесяца до церемонии ключевого камня. Аудиенция была назначена, и я считал, что нужно пройти через нее, хотя никаких конкретных результатов пока не ожидал. Я думаю, что вы все это понимаете, и в том была моя ошибка. Я слишком многое считал само собой разумеющимся, я не хотел оскорблять вас советом. Я думал, что вы понимаете опасность неожиданного усиления власти Пеммера Харт рем ир Тайба в кноремми. Если у Тайба будут причины опасаться вас, он обвинит вас в служении фракции, и Аргавен, который очень легко поддается приступам страха, вполне может приказать убить вас. Я хотел, чтобы вы были в безопасности, пока у власти находится Тайб. Так случилось, что мы с вами пали вместе. Я ожидал этого, но не думал, что это произойдет в ту ночь, когда мы с вами разговаривали в последний раз. Но ни один из премьер-министров Аргавена не удерживается надолго. Получив приказ об изгнании, я уже не мог общаться с вами, не подвергая вас опасности. Я бежал сюда, в Оргорейн. Я убеждал тех из Тридцати Трех, кому верил меньше, чем остальным, пригласить вас в Оргорейн. Вы не попали бы сюда без их содействия. Они увидели — я помог им увидеть — в вас путь к власти, выход из усиливающегося соперничества с Кархидом, возврат к установлению открытой торговли, возможность вырваться из тисков Сарфа. Но они сверхосторожные люди, они боятся действовать. Вместо того, чтобы публично объявить о вас, они вас спрятали и тем самым упустили возможность. А потом они продали вас Сарфу, чтобы спасти собственные шкуры. Я слишком многого ожидал от них, и поэтому вся вина на мне.