— Но зачем все эти интриги, заговоры и попытки захватить власть? Что вам до этого, Эстравен, чего вы хотите?
— Я хочу того же, что и вы: союза вашего мира с нашим. А вы что думали?
Мы смотрели друг на друга через горящую печь, как два деревянных идола.
— Вы хотите сказать, что даже если бы Оргорейн вступил в союз.
— Даже если бы это был Оргорейн. Кархид вскоре бы последовал за ним. Вы думаете, я играл в шифгретор, рискуя всем? Какая мне разница, какая страна первая вступит в союз?
— Но разве я могу поверить вам! — взорвался Ай. Если это правда, вы должны были раньше объяснить мне все и избавить от поездки в Лулефен. Ваши попытки направить мое поведение…
— Не удались и принесли вам боль, позор и опасность. Но если бы вы попытались бороться с Тайбом, вы были не здесь, а в могиле в Эрхенранге. Но и в Кархиде, и в Оргорейне есть люди, которые прислушиваются ко мне. Они поверили вам и еще могут принести вам пользу. Самая большая моя ошибка в том, что я не поговорил с вами откровенно и совершенно ясно. Я не привык так делать. У нас не принято давать или принимать советы. Это вежливое оскорбление.
— Я не хочу быть несправедливым, Эстравен…
— Однако вы несправедливы. Странно. Я единственный человек на Гетене, который целиком поверил вам, и мне, единственному на Гетене, вы отказались доверять.
Он опустил голову на руки и после некоторого молчания сказал:
— Мне жаль, Эстравен.
Это было одновременно и извинение, и признание.
— Дело в том, — сказал я, — что вы просто не могли поверить в то, что я верю вам.
Я встал, потому что у меня затекли ноги, и почувствовал, что дрожу от гнева и слабости.
— Научите меня мозговой речи, — сказал я, стараясь говорить мягче и без злобы, — вашему языку, который не лжет. Научите, а потом спрашивайте, зачем я это сделал.
— С удовольствием, Эстравен.
15
Я проснулся. До сих пор необычно просыпаться в тусклом коконе тепла и слышать, как разум говорит мне, что это палатка и что я лежу в ней живой, что я больше не на Пулафенской ферме. На этот раз в моем пробуждении не было странности. Сидя, я зевнул и принялся расчесывать пальцами спутанные волосы. Я посмотрел на Эстравена, шумно спавшего в нескольких футах от меня. Он не укрылся, ему было жарко.
Во сне Эстравен выглядел немного глуповато, как и все во сне: круглое сильное лицо, расслабленное, ненапряженное, круглые капельки пота над верхней губой и над густыми бровями. Я вспомнил, как он стоял, потел в своей роскошной одежде на параде в Эрхенранге. Сейчас я впервые увидел его в холодном свете таким, каков он есть: беззащитным, полуобнаженным.
Он проснулся поздно и с трудом. Зевая, оделся, высунул голову наружу, чтобы посмотреть, какая погода, и спросил меня, хочу ли я чашку орша. Когда он увидел, что я согрел воду на печи, он принял чашку, неловко поблагодарил и выпил.
— Куда мы пойдем отсюда, Эстравен?
— Это зависит от того, куда вы хотите идти, мистер Ай, и какой путь вы сможете выдержать.
— Каков кратчайший путь из Оргорейна?
— На Запад. К берегу около тридцати миль.
— А дальше что?
— Гавани скоро замерзнут, если уже не замерзли.
В любом случае ни один корабль не выйдет в море зимой, придется спрятаться и ждать следующей весны, когда большие торговые суда пойдут в Сил и Перунтер. В Кархид не возьмет курс ни один корабль, если продлится политика торгового эмбарго. Мы могли бы уплыть на торговце. К сожалению, у меня нет денег.
— Есть ли другая возможность?
— В Кархид по суше.
— Не далеко ли? Ведь это тысяча миль.
— Да, по дороге. Но мы не можем идти по дорогам.
Первый же инспектор задержит нас. Наш единственный путь на север — через горы по восточной части Гобрина и вниз до границы по заливу Гутон.
— Через Гобрин? Ледяной щит?
Он кивнул в ответ.
— Разве это возможно зимой?
— Думаю, да. Если повезет. Впрочем, это условие всех зимних путешествий. В некоторых отношениях ледник лучше пересекать именно зимой. Над ледниками обычно удерживается хорошая погода. Лед отражает солнце, бури проходят по периферии. Отсюда легенда об области внутри бурь. Это нам благоприятствует. Впрочем, лишь немного.
— Вы серьезно думаете…
— Иначе не было бы смысла уносить вас с Пулафенской фермы.
Он по-прежнему был скован, сдержан, угрюм. Вчерашний разговор потряс нас обоих.
— И вы считаете, что пересекать лед менее рискованно, чем ждать весны и пытаться уплыть по морю?
Он кивнул.
— Одиночество, — лаконично пояснил он.
Я немного подумал.
— Вы приняли во внимание мою неприспособленность? Я не так привык к холоду, как вы. Я плохо хожу на лыжах, и я не в лучшей форме. Впрочем, в последние дни я чувствую себя гораздо лучше.
Он снова кивнул.
— Думаю, что сможем, — заключил он с той простотой, которую я так долго принимал в нем за иронию.
— Хорошо.
Он посмотрел на меня и отпил чай из своей кружки. Орш вполне можно назвать чаем, он готовился из зерна. Это коричневый кисло-сладкий напиток с большим количеством витаминов А и С и сахара. Он оказывает стимулирующее действие. На Зиме, если нет пива, пыот орш, там, где нет пива и орша, нет и людей.
— Будет трудно, очень трудно, — он поставил кружку. — Без удачи мы не справимся.
— Я готов скорее умереть во льдах, чем на этой помойке, из которой вы меня вытащили.
Он разрезал сушеное хлебное яблоко, предложил мне кусочек и сам стал сосредоточенно жевать.
— Нам потребуется много пищи, — сказал он.
— Что случится, если мы доберемся до Кархида… с вами, я хочу спросить? Ведь вы изгнаны.
Он повернул свое смуглое лицо ко мне.
— Да. Я думаю остаться на той стороне.
— А если они узнают, что вы помогли бежать заключенному?
— Не узнают, — он улыбнулся и задумчиво протянул: — сначала нужно пересечь лед.
Я решился.
— Послушайте, Эстравен, простите мои вчерашние слова.
— Иусут.
Он встал, продолжая зевать, надел хеб, пальто, сапоги и выскользнул через клапан палаточной двери. Затем снова просунул голову в палатку.
— Я могу задержаться или прийти даже завтра. Продержитесь здесь?
— Да.
— Хорошо.
Он исчез.
Я не встречал еще человека, который бы так быстро и точно реагировал на изменение обстоятельств, как Эстравен. Я восстанавливал свои силы и согласен был идти, а он вышел из периода танген и, как только все прояснилось, начал действовать.
Он никогда не суетился, не торопился, но всегда был готов. Несомненно, в этом заключалась тайна его исключительной политической карьеры, которой он рискнул ради меня. В этом же было объяснение его веры в меня и в мою миссию.
Когда я пришел в их мир, он оказался готов к этому. Только он один на всей Зиме. Но сам он считал себя медлительным и нерешительным в крайних ситуациях.
Однажды он сказал мне, что, будучи тугодумом, руководствуется в своих действиях интуицией, которая редко подводит его.
Он говорил серьезно. Возможно, что это и правда. Предсказатели в крепостях не единственные на Зиме, кто может заглядывать вперед. Они лишь усовершенствовали это умение. В словах йомештских легенд глубокий смысл. Дело не просто в предсказании, дело в возможности — пусть хоть на мгновение — видеть все.
Я увеличил до максимума подачу тепла, пока Эстравен отсутствовал, и впервые по-настоящему согрелся.
Должно быть, шел уже Ферн, первый месяц зимы и нового первого года, но я утратил счет дням в Пулафене. Печь принадлежала к тем великолепным и экономичным приспособлениям, которые создали гетенианцы в своих тысячелетних попытках победить холод. Ее батареи действовали в течение четырнадцати месяцев, выход тепла был очень значительным. Это одновременно печь, обогреватель и светильник, а весит она всего около четырех фунтов. Без нее мы не прошли бы и пятидесяти миль. На нее ушли почти все деньги Эстравена, те самые деньги, которые я так высокомерно вручил ему в Мишпори.
Палатка была сделана из пластика, хорошо выдерживающего зимние условия и поглощающего конденсируемую внутри влагу, — бич палаток в холодную погоду.
Спальные мешки были из шкур пестри. Одежда, лыжи, сани, запасы пищи — все было высшего качества, легкое, прочное и дорогое. Если Эстравен отправился за пищей, то как он надеялся добыть ее?
Он не возвращался до вечера следующего дня. Я несколько раз выходил в снегоступах, набираясь сил и опыта, карабкался по склонам оврага, скрывающего нашу палатку. Лыжами я владел неплохо, но не был знаком со снегоступами. Далеко я не уходил, опасаясь заблудиться. Местность была дикой, полной оврагов, ручьев, склонов и ущелий. Она быстро повышалась на восток, к видневшимся там горам. У меня было достаточно времени подумать, что я буду делать в этом заброшенном месте, если Эстравен не вернется.
Он пронесся по склону холма — Эстравен был великолепным лыжником — и затормозил около меня, грязный, усталый, тяжело нагруженный. На спине у него был большой заплечный мешок, полный свертков — дед Мороз, выскочивший из камина на Старой Земле, да и только. В свертках находились сушеные хлебные яблоки, кадик, орш и пластинки твердого красного с земляным привкусом сахара, который гетенианцы получают из местного растения.
— Как вы раздобыли все это?
— Украл, — ответил бывший премьер-министр Кархида.
Он держал руки над печью и не уменьшал накала. Даже он замерз.
— Я был в Туруфе, поблизости.
Это было все, что я от него узнал. Он не гордился своим поступком. И не способен был смеяться над ним. Кража считается самым низким преступлением на Зиме, более презирается только самоубийство.
— Все это используем в первую очередь, — говорил он, пока я ставил на печь кастрюлю со снегом. — Все тяжелое.
То, что Эстравен заготовил заранее, было денатурированной плотной высококалорийной пищей в форме кубиков, которую по-орготски называют гичи-мичи. И мы называли ее так, хотя говорили по-кархидски. При минимальном рационе фунт в сутки нам хватило бы ее на шестьдесят дней. Вечером, умывшись и поев, Эстравен долго сидел у печки и подсчитывал наши запасы. У нас не было весов, и он ограничивался приблизительной оценкой, используя в качестве стандарта фунтовый кубик гичи-мичи. Как и большинство гетенианцев, он знал калорийность и питательность каждого вида пищи, собственные потребности в различных условиях, знал, как приблизительно оценить мои потребности. Такие знания жизненно важны на Зиме.