На ужин Эстравен выдал полный рацион.
При таком расходе продовольствия оставалось всего на семь дней.
— Колесо поворачивается, — серьезно сказал он. — Чтобы хорошо повернуть его, мы должны хорошо поесть.
— Ешь, пей, веселись, — сказал я.
Меня еда привела в хорошее настроение. Я рассмеялся собственным словам.
— Все то же: еда, питье, веселье. Можно ли веселиться без еды?
Это казалось мне таким же чудом, как и полузачерненный круг. Но что-то в выражении лица Эстравена разочаровывало меня. Я посмотрел на него и заплакал. Эстравен оказался слабее меня, он уснул, опустив голову на колени. Впрочем, это хорошая мысль — спать.
На следующее утро мы проснулись поздно, плотно позавтракали и впряглись в сани, потащив их. к краю мира. А за краем мира, который круто обрывался вниз, лежал замерзший залив Гутон, замерзший от берега до берега, от Кархида до северного полюса.
Два дня у нас занял спуск на морской лед через Многочисленные трещины, разбитые льды и уступы. На второй день мы бросили сани и сделали две связки: большую составляла палатка, меньшую — спальные мешки. Пищу мы разделили поровну.
Получилось по двадцать пять фунтов груза за плечами каждого. Я добавил к своему грузу еще печь Чейба и все же сверток весил всего лишь тридцать фунтов. Хорошо было идти налегке, не тащить сани, не подталкивать их, не перетягивать через трещины и торосы. Я сказал об этом Эстравену. Он оглянулся на сани — маленькое пятнышко среди льда и красноватых скал — и ответил:
— Они хорошо нам послужили.
Его верность распространялась и на вещи, на терпеливые, послушные, удобные вещи, которые мы использовали и которые спасли нам жизнь. Ему было очень жаль саней.
Вечером на семьдесят пятый день путешествия в день Архад Аннер мы спустились с ледника Гобрин на ледяное море залива Гутон. Снова шли мы долго, дотемна.
Было очень холодно, но тихо. Идти по ровной поверхности без саней на лыжах было легко. Вечером, когда мы легли спать, было странно подумать, что под нами не мили льда, а всего несколько футов, а ниже — соленая вода. Но думали мы об этом недолго. Мы поели и уснули.
На рассвете снова было ужасно холодно, ниже минус сорока, но день был ясный. Посмотрев на юг, мы увидели береговую линию, из которой кое-где выдвигались в море языки льда. Вначале мы шли вдоль берега, но когда проходили мимо долины, оттуда подул такой сильный ветер, что мы упали. Пришлось отойти подальше в море. Там, по крайней мере, можно было идти.
— Лед Гобрина выплюнул нас изо рта, — сказал я.
На следующий день берег резко повернул на восток. Справа от нас был Оргорейн, а голубой изгиб впереди — Кархид.
В этот день мы съели последние крошки орша и кадика. У нас оставалось лишь два фунта гичи-мичи и шесть унций сахара.
Не могу подробно описать последние дни нашего путешествия, потому что помню их очень смутно. Голод может обострять восприятие, но не в соединении с крайней усталостью. Мне кажется, что все мои чувства омертвели. Я помню спазмы от голода, но не помню, чтобы они причиняла мне страдания. Все время у меня было ощущение освобождения, выхода за пределы радости. К тому же мне ужасно хотелось спать. Мы достигли берега двенадцатого, в день Росте Аннер, выбрались из замерзшего залива и оказались в скалистой снежной пустыне берега Гутон.
'Мы были в Кархиде. Мы, достигли своей цели. Пришлось отпраздновать прибытие кипятком.
На следующее утро мы пустились в поиски дороги, поселка. Это пустынный район, и у нас не было его карты. Дороги скрывались под пятью-десятью футами снега, и мы могли уже несколько раз пересечь их, даже шли на юго-запад, и весь следующий, а к вечеру этого не заметив. Ни следа цивилизации. Весь этот день мы дня мы увидели во тьме сквозь снегопад далекий огонек. Никто из нас ничего не сказал. Мы просто стояли и смотрели. Наконец мой товарищ прохрипел:
— Это свет?
Уже в глубокой тьме мы пришли в кархидскую деревушку: несколько темных домов, с высокими крышами, с плотно утоптанным снегом перед зимними дверями. Через щели в ставнях из трактира струился желтый свет. Мы открыли дверь и вошли.
Шел Одсорни Аннер, восемьдесят первый день пути. Наше путешествие длилось на одиннадцать дней дольше, чем рассчитывал Эстравен. Он очень точно рассчитал наши запасы пищи. Их хватило на семьдесят восемь дней. Мы прошли восемьсот сорок миль по измерителю расстояния на санях и плюс расстояние за последние дни. Многие из этих миль были потрачены на блуждания и возвращения. Если бы нам на самом деле пришлось преодолеть восемьсот миль, мы не смогли бы сделать этого. Получив хорошую карту, мы увидели, что расстояние между Пулафенской фермой и этим местом было меньше семисот тридцати миль. Все же эти мили пролегали по безлюдной пустыне: скалы, лед, небо и молчание — больше ничего в течение восьмидесяти одного дня.
Мы вошли в большую, теплую, ярко освещенную комнату, полную пищи и запаха пищи, людей и голосов людей. Я ухватился за плечо Эстравена. Незнакомые лица повернулись к нам. Незнакомые глаза. Я забыл, что существуют другие люди, не похожие на Эстравена. Я испугался. В сущности, это была небольшая комната, а толпа незнакомцев — семь или восемь человек, все не менее ошеломленные, чем я.
Никто не приходил в домейн Куркараст среди зимы с севера. Они смотрели на нас. Все голоса разом смолкли.
Эстравен заговорил, голос его был еле слышен.
— Мы просим гостеприимства домейна.
Шум, суматоха, смятение, тревога, приветствия.
— Мы пришли со льда Гобрин.
Шум еще громче, голоса, вопросы. Все столпились вокруг нас.
— Присмотрите за моим товарищем.
Мне показалось, что это сказал я, но на самом деле сказал Эстравен. Кто-то усадил меня. Нам принесли пищу. За нами ухаживали, мы были дома.
Невежественные, сварливые, неразговорчивые, суеверные люди бедной земли.
Их великодушие позволило нам благополучно закончить путь. Они давали обеими руками, не делили, не считали. А Эстравен так же принимал данное, как лорд среди лордов или нищий среди нищих, как человек среди своих.
Для рыбаков, которые живут на краю края, на пределе обитаемой земли и слабо населенного континента, честность так же необходима, как и пища. Они никогда не обманывают. Эстравен знал это, и когда через день или два они начали расспрашивать нас, косвенно и уклончиво, с должным вниманием к шифгретору, почему мы решили зимой пересечь лед Гобрин, он сразу ответил:
— Я не хотел бы избирать молчание.
— Хорошо известно, что благородные люди могут быть изгнаны, но тени их от этого не уменьшаются, — сказал хозяин трактира, второе после лорда лицо в деревне, чей трактир представлял собой нечто вроде клуба для всех жителей домейна.
— Один человек может быть вне закона в Кархиде, другой в Оргорейне, — сказал Эстравен.
— Верно, один может быть изгнан кланом, а другой — королем в Эрхенранге.
— Король не может сократить тень человека, как бы ни пытался, — заметил Эстравен.
Хозяин трактира выглядел удовлетворенным. Если бы Эстравена изгнал его собственный клан, это вызвало бы осуждение, но отношение к нему короля здесь не считали важным. Что же касается меня, то изгнание из Оргорейна говорило в мою пользу.
Мы не сообщили наши имена своим хозяевам в Куркарасте. Эстравен очень не хотел использования вымышленных имен, а наши настоящие имена раскрывать было нельзя. Ведь не только кормить Эстравена, давать ему одежду и кров, но просто говорить с ним — преступление. Даже в отдаленной деревушке на берегу залива Гутон имеется радио, и жители не смогут отговориться незнанием приказа об изгнании. Только подлинное незнание имени гостя может служить каким-то извинением.
Опасность, навлекаемая на жителей деревни, с самого начала угнетала Эстравена. На третью ночь нашего пребывания здесь он пришел в мою комнату, чтобы обсудить дальнейшие действия.
Кархидские деревни напоминают древние замки Земли: в них мало или вообще нет частных домов. Но в высоких зданиях очага, Высшем Доме, каждый из пятисот жителей мог пользоваться уединением в комнатах, к которым вели древние коридоры со стенами в три фута толщиной.
Нам отвели комнаты на третьем этаже Очага. Я сидел в своей комнате у огня. Жарко пылал торф из Шенвейских болот, распространяя сильный аромат, когда вошел Эстравен. Он сказал:
— Нам нужно уходить отсюда, Дженри.
Я помню, как он стоял в тени, босой в меховых брюках, которыми снабдил его лорд.
У себя дома и в том, что они считают теплом, кархидцы часто ходят босиком и полуодетые. За время пути Эстравен утратил свою гладкость и полноту, которые составляют отличительные черты физиологии гетенианцев. Он был очень худ, а лицо его было обожжено морозом, как огнем.
— Куда?
— На юго-запад, я думаю. К границе. Нам прежде всего нужно отыскать передатчик, и достаточно мощный, чтобы связаться с вашим кораблем. После этого мне предстоит отыскать укрытие или временно вернуться в Оргорейн, чтобы не навлекать преследования на тех, кто помог нам.
— Как вы вернетесь в Оргорейн?
— Как и раньше — пересеку границу. У орготов ничего нет против меня.
— Это не ближе, чем в Сассиноте.
Я моргнул. Он улыбнулся.
— Около ста пятидесяти миль. Мы прошли больше и в худших условиях. Здесь есть дороги, нам могут даже помочь с транспортом.
Я согласился, но перспектива нового зимнего путешествия угнетала меня. К тому же это было путешествие назад к проклятой границе, куда уйдет Эстравен и оставит меня одного.
Я подумал немного и, наконец, сказал:
— Есть одно обязательное условие, которое Кархид должен будет принять перед грядущим вступлением в Экумен. Аргавен должен отменить ваше изгнание.
Он ничего не сказал, но стоял, глядя в огонь.
— Я настою на этом, — добавил я.
— Спасибо, Дженри.
Голос его теперь был очень похож на женский. Он посмотрел на меня и улыбнулся.
— Но не думаю, чтобы я смог скоро увидеть свой дом. Двадцать лет я провел в изгнании. Приговор короля немного добавил к нему. Я позабочусь о себе, а вы — о себе. Это вам придется делать одному. Как можно быстрее вызовите корабль. Потом можно будет подумать и обо мне.