Мы расстались, я поехал на почту – а вдруг есть письмо от тебя? Почта закрыта. Начался вечер. Темно, холодно, неуютно. Идти мне некуда – друзей нет. Ах, если бы у меня в Лондоне была такая компания, как катморовская в Тель-Авиве. Но все мои здешние знакомые не подходят мне, все ж таки я, по сути дела, настоящий что ни на есть хиппи и богемщик. Мне бы сидеть в углу дымной комнаты, среди длинноволосых мальчиков и девочек, пить вино, или курить гашиш, или писать, или рисовать что-то, слышать музыку, короче говоря, ничего не делать в компании ничего не делающих людей, но в компании. Без компании я, как муравей без муравейника, живой, а руки-ноги не шевелятся. Нет никого у меня в Лондоне – а ведь где-то они есть, мои лондонские друзья, но как найти?
Яшенька, мой любимый сыночек, я очень соскучился по тебе и Златке, поцелуй ее вместо меня. Целую вас всех, очень люблю, скоро вернусь, ваш папа.
25 февраля. Лондон. Сейчас получил твое письмо (2-е), очень, очень рад и счастлив читать о детках. Напишу подробнее.
27 февраля. Лондон. Гринвич. Ирка, я, как уже сообщил тебе, получил твое письмо и был очень рад ему.
23 февраля я последний раз ночевал у Колина Нирса, но его не было дома, он еще не вернулся.
24 февраля я позвонил Куперману, мы встретились у него дома, смотрели его работы. Вещи он делает очень-очень слабые, хуже, чем когда-то, но теперь это все на шелковых серебряных холстах, в общем, ерунда какая-то. Я сказал, что, по-моему, ему лучше работать на бумаге или картоне. Потом мы с ним поехали в Тэйт галери, смотрели картины. Потом хотели что-то выпить, но в Англии с обеда до 7 ч. нельзя купить спиртных напитков. И мы сидели в каком-то кафе и беседовали о многом. Он рассказал, что он чувствовал, когда приехал в Израиль, почему уехал, в общем, о всем, о своих делах и настроениях сегодня. Видно, что он понял, что не так просто выйти в люди, и где-то примирился, но и в то же время надеется на свой будущий взлет. Его отношение ко мне тогда он так и не смог объяснить, но, в общем, мы встретились по-человечески и восстановили отношения, хотя, конечно, никакой дружбы между нами быть не может в силу разницы как людей, так и масштабов. Статья его (я ее привезу) очень-очень неглупая и точная.
В тот же вечер я был у Ильи и Эли Зильбербергов, это не в центре, но у метро. Они встретили меня, и мы ужинали у них вместе и рассказывали, хотя особенно не о чем. Есть надежда, что Гершуни к осени выйдет из тюрьмы. Дом у Ильи – 2 этажа, как у обычных англичан, стиснутый другими двумя домами. 4 с половиной комнаты, и очень мило. И в целом они себя чувствуют, как я понял, связанными тесно с Израилем. Кстати, Куперман сказал, что он надеется вернуться в Израиль, но художником с именем, чтоб не он кланялся, а его просили (имеется в виду вся эта публика торговцев картинами и пр.). Но я мало верю в его возврат.
28 февраля. Виндзор. Ирка, я с Кэтрин Мэррол и детьми в этот момент находимся в Королевском замке в г. Виндзоре, рядом с Лондоном. Прекрасный замок, чудесная природа, идиотские гвардейцы и я в роли идиота-туриста. В общем, все эти английские традиции страшно дегенеративны и противны. Увидели бы ругатели наших ортодоксов, сколько закостеневших и бессмысленных традиций на Западе, прикусили бы себе язык и меньше болтали бы. В общем, мы в Виндзоре, хожу за Кэтрин и детьми и скучаю. Но когда-нибудь мы с тобой погуляем в этих местах иначе.
28 февраля. Итон. Итак, осмотрев шикарный Виндзорский королевский дворец, пообедав, мы приехали в Итон. Сейчас я сижу в церкви знаменитого Итонского колледжа. Все очень старинное и красивое. Холодно. Спускается туманный вечер. Я хочу домой, в Иерусалим.
28 февраля. Вечер. Лондон. Гринвич. Только что я написал свое очередное стихотворение. Теперь продолжу рассказ о прошлых днях.
25 февраля мы с Кэтрин Мэррол утром развезли детей по их учреждениям и поехали в Британский музей. Она там по утрам работает над своей книгой. Я весь день был в этом музее, смотрел искусство Вавилона, Египта, Греции, готику, Восток и пр. Возникали во мне всякие мысли, что-то я себе записал и т. д. Устал как собака. Плюс там прекрасный кабинет (огромные залы) рукописей и книг. Потом я пошел на почту и получил твое письмо. Потом пошел в книжные магазины, но они уже закрывались, и я поехал к Мэрролам, мы выпили, как обычно, с Джеффри по стаканчику виски, ужинали, беседовали, пошли спать.
26 февраля я с утра и весь день был в Национальной галерее – это совершенно феноменальное собрание прекрасных картин, и я опять почувствовал вкус к старинной живописи и решил больше не быть к ней агрессивным. И у меня также возникли всякие мысли на будущее, не столько мое, сколько моей академии, о которой я теперь все время мечтаю и строю планы (и все сделаю, как только получу дом); итак, я бродил в этом мире всех времен и стилей (Европы), и был очарован, и устал как собака.
Потом мы встретились с Михаэлем Друксом, этим милым и несколько жалким евреем. Мы с ним искали одно артистическое кафе – не нашли. Искали, где принимают долларами, ибо я позабыл разменять их на фунты, нашли с трудом. Я пил пиво и поужинал, он пил кофе. Я писал ему лист – 100 раз «Нынешнее поколение сов. людей будет жить при коммунизме» – это его выставка в Голландии – разные люди в качестве «наказания» пишут много раз одну фразу, как в школе. Мы говорили с Друксом о жизни, об искусстве, он, наверное, хороший и небездарный человек, но слабый. Хотя, собственно говоря, а я не слабый? Взять мои стихи и настроения, скажем, в Европе, сплошные пессимистические сопли. И еще неизвестно, что будет с моей академией. Домой (к Мэрролам) я вернулся поздно, но Кэтрин еще не спала, она закончила варку джема и сказала, что это в первый и последний раз. И мы еще поговорили о том о сем, о тебе, о нас и т. д.
28 февр., т. е. вчера, мы с Кэтрин Мэррол поехали в Тэйт галери и встретились там с их приятелем Ричардом Morfet. Он куратор современного искусства, авангардист, очень милый человек. Мы сидели в кафе, потом были в залах, беседовали, и я ему высказал некоторые свои взгляды на всякие современные вещи в искусстве и т. д. Познакомился также с главным куратором – я забыл его имя. Потом я очень долго бродил в музее и все детально осмотрел, т. к. тогда с Куперманом я многого не видел. Устал как собака и пошел на Чаринг-кросс в книжные магазины, но не успел в них покопаться (впрочем, бесполезно, русских книг нет), они стали закрываться. Зашел я в какой-то бар съесть что-то мелкое, и неожиданно там со мной заговорили на иврите – оказалось, это заведение евреев из Израиля, но евреев восточного происхождения. Мы там беседовали о том о сем, а одна из них, официантка, некрасивая, говорит по-русски – 4 года училась в Ленинградской академии художеств, была в израильской компартии, вышла, но осталась идиоткой, как была, и место ей официанткой в кафе после академии – все верно – есть Бог на небесах. Одному пареньку из Израиля, Шимшону Перо, я дал свой адрес дома и поехал, попрощавшись с ними, домой к Мэрролам. И мы выпили с Джеффри по стаканчику виски, ужинали, беседовали, и на сон грядущий я неожиданно прочитал несколько страниц из «7 дней» Максимова и снова увидел, что книга хорошая, хотя с натяжкой на веру в Бога.
Сегодня с детьми, как я сообщил уже тебе во первых строках моего письма, мы ездили в Виндзор и Итон и видели всякие шикарности.
2 марта. Лондон. Моя дорогая, любимая жена!
Вчера – 1 марта – моя жизнь протекала так.
Утром я встретился (по рекомендации проф. Абрамского) с редактором «Студио интернэшнл» Питером Таунсендом – очень милым человеком, и Кэтрин Мэррол была переводчиком. Мы долго беседовали, и я обещал: 1) свою статью о московск. левых, 2) связать его с Шепсом и Барзелем (я их рекомендовал) на предмет написать об изр. искусстве, 3) мои схемы объектов-камер и – теория магич. символизма. Я показал ему слайды московских левых. Короче говоря, мы договорились о будущем сотрудничестве.
Дома: я ходил по книжным магазинам, русских книг нет, увы! Купил 2 гравюрки по 5 пенсов каждая, т. е. бесплатно, но мило.
Встретился с редактором «Джуши аффайрс!» – неким евреем Гиршовичем, и говорили с ним по-русски. Умный дурак и ничего не смыслит в искусстве, литературе и политике, тем не менее договорились о сотрудничестве. Боже мой, я договорился сделать столько работы, что при моих темпах хватит на 100 лет.
Встретился с неким Аликом Дольбергом, журналист, сбежал из СССРии в 1959 г. через Берлин. Довольно пошлый человечек. Я с ним встретился от Ильи Зильберберга, и Илья наговорил о нем черт знает что, а на самом деле это нуль без всяких прилагательных. Да к тому же фанфарон этот затащил меня в дорогой индийский ресторан, полный лакеев в тюрбанах, и мне за простую еду пришлось платить втридорога. Сплошное безобразие как со спиритической точки созерцания, так и с фунтово-стерлинговой. А потом он меня пригласил в пару баров, и мы там выпили виски, и видели всякую публику, и затем расстались. Домой к Мэрролам я вернулся поздно, да еще по пути в поезде пытался написать стихи.
Утром разбудила меня Сара, милое дитя, и мы с Кэтрин поехали на рынок Портобелло. Мы бродили по шикарному миру прекрасного барахла, великолепного барахла, по мечте Брусиловского, Плавинского, Краснопевцева, Гробмана и пр. местечковых собирателей прекрасного, т. е. изящного. Кэтрин уехала домой, а я все еще бродил и обглядывал все углы и закоулки. Очень живописно. И уж стало все закрываться, и я остановился послушать уличного комедианта, молодого и симпатичного парня. Он что-то декламировал на английском, я ничего не понял, но мне пришлась по душе ситуация. (А на Портобелло много хиппи-гитаристов поют прохожим и получают редкие монеты.) Он кончил, и люди разошлись, и через 10 минут в безымянном кафе сидела группа людей. Мартин Бессерман, комедиант, еврей; Нонни Кайзерман-Мишуга, еврей, живший 3 года в Израиле, родившийся в Калифорнии, милый мальчик; девочка (некрасивая) Масако из Токио, Нина из Швеции + еще одна девочка. И + Мих. Гробман, твой муж, турист (или работник?) из Иерусалима. Совершенно неожиданно Нонни заговорила на иврите в кафе, сюрприз! И т. д. Все очень мило.