Лина стояла в самом центре этого замершего ада, и в её венах разливалось нечто до боли знакомое. Не страх. Не отчаяние. Чистый, ледяной, почти оргазмический прилив адреналина. Мирная жизнь была для неё пыткой, тишина — вакуумом, в котором голоса прошлого кричали слишком громко. Хаос был её кислородом. И сейчас она дышала полной грудью. Мир, размытый и мутный, сжался до одной точки. Одной кристально ясной задачи. Не выжить. Нет.
Дать сдачи.
Она не стала взывать к их совести. Совесть давно сдохла и сгнила.
— Хватит дохнуть поодиночке!
Её голос, резкий, как треск ломающейся кости, прошил оцепенение. Все головы, как по команде, повернулись к ней.
— Видите это? — она ткнула пальцем в панель над головой. Индикатор давления воздуха, тускло-красный, медленно, но неумолимо полз вниз. — Эта херня нас сожрёт раньше, чем мы перегрызём друг другу глотки. Так что предлагаю сдохнуть вместе. Но по моей команде. Ясно?
Никто не ответил. Но они слушали. Их глаза, ещё недавно горевшие ненавистью друг к другу, теперь были пустыми зеркалами, отражавшими её фигуру.
Марк, оттирая с щеки полосу чужой, уже запекшейся крови, отделился от стены. Его глаза лихорадочно блестели — паралич апатии прошёл, словно кто-то щёлкнул тумблером, и мозг заработал на предельных оборотах. Он подошёл ближе. В его взгляде не было ни тени былого союзничества, только холодный, деловой расчёт. Он увидел в её словах не героизм, а голую, функциональную логику.
— Она права, — сказал он, обращаясь ко всем и ни к кому. Голос его был хриплым. — Индивидуально… шансов ноль. Система адаптируется к одиночным угрозам. — Он повернулся к Лине. — Но она не рассчитана на скоординированный, иррациональный сбой.— Что предлагаешь? — коротко бросила Лина.— Есть один протокол. Внешний. Аварийный. — Марк говорил быстро, его пальцы уже чертили невидимые схемы в густом воздухе. — Ручное управление шлюзами в седьмом техническом отсеке. Оно почти полностью механическое. Дублирующее. Если мы… если мы сможем его затопить… не просто сломать, а вызвать разгерметизацию контролируемой секции…— …то это вызовет сигнал тревоги, который не зависит от био-мозга, — закончила за него Лина. — Сигнал, который увидят снаружи.— Технически, да. Это единственный механизм, который по всем чертежам времён Холодной войны должен иметь прямой выход на поверхность. Наша единственная…
Он не договорил. Он не верил в это слово. Надежда. Она была таким же ядом, как и этот воздух.
— Отлично. — Лина обвела взглядом остальных. — Кто с нами?
Тишина. Затем из тени выступил Алекс. Его лицо сияло неестественным, почти безумным восторгом, как у проповедника, узревшего второе пришествие.
— Да! Да! Вот это я понимаю — командный дух! — он хлопнул в ладоши. Звук получился плоским, мёртвым, неуместным. — Наконец-то! Мы им покажем! Я знал, что мы сможем!
Его энтузиазм был отвратителен. Но он сработал как детонатор. Ева, стоявшая в стороне и обнимавшая себя за плечи, медленно кивнула. Её лицо было маской страха, но глаза, холодные и внимательные, уже оценивали новую расстановку сил. Джейк, тот самый, что пять минут назад был готов перегрызть глотку за каплю воды, тяжело поднялся с пола. За ним ещё один. И ещё.
Это был альянс обречённых, скреплённый не доверием, а общим билетом в один конец. И Лина, чувствуя, как адреналин поёт в её крови, была готова стать их билетёром.
— Тогда двигаем, — бросила она. — Отсек семь. Быстро.
Они двинулись. Скрип ботинок по металлу. Тяжёлое дыхание. Молчаливая, мрачная процессия, оставляющая за спиной смрад паники и сладковатый запах дыхания Левиафана.
(Точка зрения: Марк)
Сама станция, казалось, пыталась их выблевать. Это не было похоже на выверенные, садистские испытания Кассиана. Это было инстинктивное сопротивление организма, в теле которого завелись паразиты. В узком коридоре из стены медленно, с влажным, хрящевым хлюпаньем, выдвинулся толстый, скользкий нарост, похожий на язык гигантской улитки. Он перекрыл половину прохода, заставив протискиваться, пачкая одежду в липкой, дурно пахнущей слизи. За следующей переборкой дверь заклинило. Не заблокировало, а именно заклинило — агонизирующий скрежет металла, деформируемого изнутри, как кость, ломаемая под неправильным углом. Пришлось втроём навалиться на рычаг, пока тот не поддался с оглушительным треском.
Марк чувствовал, как его паранойя, на мгновение усыплённая общей целью, снова шевелится в затылке, как холодный червь. Каждое препятствие казалось ему не случайностью, а чьим-то злым умыслом. Но он гнал эти мысли. У него была задача. Чёткая. Техническая. Спасение в чистой логике.
Наконец, они добрались. Отсек управления шлюзами был тесным, клаустрофобным помещением, забитым ржавеющими трубами. Здесь пахло иначе — застарелой смазкой, холодной сталью и озоном. И в центре, как алтарь в заброшенной церкви, стояла единственная панель управления. Старая, клепаная, с огромными рычагами и стрелочными манометрами, чьи стёкла помутнели от времени.
— Так, — выдохнул Марк, его взгляд уже впился в панель. Он чувствовал себя как дома. Это был язык, который он понимал. — Лина, вот этот рычаг. Давление контура «Гамма». Держи его. Не отпускай, пока вон тот индикатор… видишь?.. не станет зелёным. Это снимет блокировку.— Принято, — Лина намертво вцепилась в рычаг. Мышцы на её предплечье вздулись тугими жгутами. — Сколько времени?— Секунд тридцать… может, сорок… — бормотал Марк, его пальцы порхали над рядами тумблеров, как пальцы пианиста. Он чувствовал, как система сопротивляется, как гидравлика гудит от перегрузки, словно стонет от боли. — Эта дрянь не хочет поддаваться. Алекс, не трогай красную панель! Я же сказал, блядь, не трогать! Там аварийная разгерметизация!— Спокойно, приятель! — Алекс стоял рядом, его широкая улыбка выглядела в тусклом свете безумной. — Я просто помогаю! Вижу, тебе тяжело, дай-ка я…— Нет! Не смей! Там…
Он не успел договорить.
— Вместе мы сила!
С этим радостным, идиотским воплем Алекс навалился всем весом не на тот рычаг, который указывал Марк, а на тот самый, запретный, красный.
Раздался не щелчок. Раздался оглушительный, раздирающий уши скрежет. Звук металла, который не открывали десятилетиями, и который теперь рвали с мясом. Сноп тускло-жёлтых искр ударил из-под панели, на секунду осветив перекошенное от восторга лицо Алекса. Что-то внутри с грохотом оборвалось.
Но шлюзы не открылись. Вода не хлынула. Вместо этого система, получив два противоречивых, взаимоисключающих приказа, встала в аварийный ступор. Замкнуло. Густой, едкий чёрный дым, пахнущий горелой пластмассой и отчаянием, повалил из-под панели.
Марк закашлялся, отступая назад. Он смотрел на это, и его мозг, его гениальный, параноидальный мозг, отказывался обработать информацию. Он ожидал предательства. Он ждал его от Евы, тихой и незаметной. От Лины, с её эгоистичным героизмом. Он готовился к тихому удару в спину, к саботажу, замаскированному под ошибку.
Но не к этому. Не к предательству, совершённому с громким, ободряющим кличем, как на корпоративном тимбилдинге.
Алекс отступил от дымящейся панели. Он не выглядел виноватым. Он сиял. Гордая, безумная улыбка коуча, только что доведшего свою команду до катарсиса. Он обвёл взглядом застывшие, задыхающиеся от дыма фигуры товарищей и произнёс фразу, которая убила в Марке последнюю каплю веры в человечество.
— Ребята, это вызов! Настоящая проверка команды! — его голос был полон искреннего энтузиазма. — Теперь посмотрим, как мы справимся с пожаром!
В мозгу Марка словно сгорел предохранитель. Не от сложности предательства, а от его оглушающей, невозможной простоты. Его система распознавания угроз, заточенная на поиск сложных алгоритмов и скрытых мотивов, дала сбой при столкновении с этим… с этим восторженным идиотизмом. Он был прав. Его всегда хотели предать. Но он никогда, никогда не мог представить, что предательство будет выглядеть так.
(Точка зрения: Ева)
Ева не видела ярости. Она видела лишь безэмоциональную геометрию насилия. Лина, похожая на демона из-за сажи, размазанной по лицу, преодолела разделявшее их пространство, казалось, в одно мгновение. Она схватила Алекса за воротник комбинезона и с силой впечатала в стену. Металл гулко отозвался, как удар похоронного колокола.
— Что. Ты. Сделал? — каждое слово было отдельным, твёрдым ударом.
Остальные смотрели на них. Ненависть в их глазах была иной, не той, что кипела во время драки за воду. Та была горячей, животной. Эта — холодной, чёрной, как вакуум. Это была ненависть к идее, к самой сути обмана.
Алекс не сопротивлялся. Он даже не пытался вырваться. Он смотрел на Лину с восторгом фанатика, которому явилось божество.
— Я… я помог вам, — выдохнул он, и в его голосе не было страха, только экстатическое возбуждение. — Разве вы не видите? Вы снова стали командой! Вы работали вместе! Кассиан… он бы гордился.— Кассиан? — прорычал Марк, заходясь в кашле. — При чём здесь этот ублюдок?!— Он не ублюдок! — Алекс почти кричал от обиды. — Он визионер! Я не предатель, я… я его партнёр. В этом… великом эксперименте. Моя задача — создавать для вас точки роста. Конструктивные кризисы. Чтобы вы… чтобы вы раскрыли свой истинный потенциал!
Тишина, нарушаемая лишь треском остывающего металла и шипением дыма, стала плотной, почти осязаемой. Ева стояла чуть поодаль, и её мозг, по привычке, работал в режиме анализа.
Объект «Алекс» проявляет признаки сектантского мышления. Полное принятие идеологии доминирующей фигуры («Кассиан»). Рационализация деструктивных действий через псевдо-позитивную терминологию («точки роста», «конструктивный кризис»).
Это был идеальный материал. Бесценный. Она должна была чувствовать профессиональный триумф.
Но она ничего не чувствовала. Кроме холода.
Слова Алекса были страшнее любого ножа в спину. Они обесценили всё. Их борьбу, их страх, их крошечную, отчаянную надежду. Всё это было не трагедией, не выживанием. Это был чужой, извращённый тренинг по личностному росту.