Держись, Сэм, держись, твою мать, слышишь меня?! Его дыхание, прерывистое, влажное, булькающее. И тот самый момент, когда оно прекратилось. Совсем. Тишина, которая была громче, оглушительнее любого взрыва.
Ее сердце заколотилось в ребра, разгоняя по венам ледяной огонь. Пульс — сто сорок, сто шестьдесят, сто восемьдесят. Зрачки расширились, поглощая темноту перед глазами. Дрожь в руках прошла, сменившись стальной, неживой твердостью.
Лина открыла глаза.
В них больше не было ни боли, ни вины. Только функция. Она посмотрела на черный зев туннеля не со страхом, а с холодным, профессиональным интересом хирурга, оценивающего сложность предстоящей операции.
Без колебаний, без единого лишнего движения, она шагнула в ледяную, темную воду. Ее зависимость, ее проклятие, ее персональный ад только что стал ее самым совершенным оружием.
---
Марк сидел перед единственной консолью, которую ему удалось привести в чувство. Но он не смотрел на строчки кода, бегущие по экрану. Он вывел на дисплей упрощенную, двумерную схему «Левиафана». Для других это был просто план помещений. Для него — рентгеновский снимок больного, злокачественного организма.
Его паранойя, его вечный спутник и проклятие, теперь работала на такой мощности, что, казалось, от черепа исходит жар. Он больше не думал как инженер. Он думал как вирус. Как хищник, выслеживающий другого хищника.
— Ладно, — бормотал он себе под нос, его палец летал над экраном, не касаясь его поверхности. — Ладно, ты хитрая сволочь. Но я знаю таких, как ты. Я всю жизнь с такими работал, чтоб вы сдохли.
Он больше не искал уязвимости в коде. Он искал признаки злой воли в архитектуре.
— Ты бы не поставил ловушку здесь, у главного шлюза, — его палец завис над крупным узлом. — Это… это очевидно. Это для идиотов. Ты поставишь ее там, где они почувствуют себя в безопасности. Вот здесь, — палец ткнул в небольшой, ничем не примечательный узел жизнеобеспечения. — Вентиляция. Все думают, что это просто воздух. Но ты можешь пустить по ней… что? Усыпляющий газ? Нейротоксин? Или просто изменить состав, чтобы вызвать легкую эйфорию, притупить бдительность перед главной атакой… Это в твоем стиле, ублюдок.
Он начал обводить на схеме не технические узлы, а «засадные места», «слепые зоны» для камер, которые на самом деле были идеальными точками наблюдения, коридоры, чья геометрия могла измениться за секунды, отрезав путь к отступлению. Он перестал доверять даже законам физики в этом проклятом месте.
Его врожденное недоверие к миру, его глубинная, иррациональная уверенность, что все и каждый хотят его обмануть и использовать, наконец-то нашла достойного противника. Он не пытался победить «Левиафан». Он пытался его перехитрить. Перепараноить. И в его воспаленных глазах горел безумный, радостный огонь человека, который всю жизнь ждал именно этой битвы.
---
Маска Евы осыпалась, как старая, потрескавшаяся штукатурка. Она нашла троих оставшихся в живых участников в жилом отсеке. Они сидели, сбившись в кучу в самом дальнем углу, как напуганные, мокрые животные, их взгляды были пустыми и не видели ничего. Один из них, Дэвид, тихо плакал, уткнувшись лицом в колени.
Прежняя Ева подошла бы, села рядом, приобняла бы за плечи, предложила бы воды, заговорила бы мягким, утешающим, профессионально-сочувствующим голосом.
Новая Ева остановилась в двух метрах от них. Она не скрестила руки на груди, не приняла угрожающую позу. Она просто стояла, и от ее абсолютной неподвижности веяло таким холодом, что плачущий Дэвид икнул и замолчал.
— Встать, — сказала она. Голос был ровным и твердым, как стальной прут. Не приказ, а констатация факта.
Они подняли на нее головы, не понимая.
— Кассиан считает вас мусором, — продолжила Ева тем же безэмоциональным тоном. — Расходным материалом. Он продал ваши жизни, он продал ваши смерти, а теперь он собирается продать ваши трупы. Вы это поняли?
Одна из них, женщина по имени Сара, замотала головой, ее губы дрожали.
— Мы… мы все умрем…
— Да, — кивнула Ева. — Вопрос не в том, умрете ли вы. Вопрос в том, как. Хотите закончить свой цикл как списанный актив в его статистической сводке? Или хотите стать ошибкой в его системе? Ошибкой, которая обрушит все к чертовой матери.
Она обвела их взглядом, холодным и точным, как лазерный прицел. Она больше не манипулировала их надеждами или страхами. Она манипулировала их полным, тотальным отсутствием надежды.
— Мне нужна помощь. Не героизм. Простое, тупое исполнение приказов. Сара, ты работала на складе. Ты умеешь обращаться с автопогрузчиком. Значит, поймешь, как управлять сервисным роботом. Дэвид, ты был электриком. Твоя задача — вызвать короткое замыкание в распределительном щите в секторе Гамма, ровно через двадцать минут. Не раньше, не позже. Это отвлечет внимание системы.
Она раздавала простые, четкие задачи, превращая их парализующий, липкий страх в топливо для последнего, самоубийственного бунта. Она больше не была «тихой мышью», социальным антропологом. Она стала тем, кем ее учили быть: полевым командиром в корпоративной войне, где линия фронта проходила прямо по человеческим душам.
Когда Лина вернулась, с нее ручьями стекала ледяная вода, пахнущая ржавчиной и тиной. Она не дрожала. Она принесла с собой холод из затопленных глубин станции. Марк и Ева ждали ее у консоли.
— Доступ есть, — коротко бросила Лина, отжимая мокрые, слипшиеся волосы. — Через вентиляцию охлаждающего контура. Трудно, но можно. Что у нас?
Марк указал на центральную схему на экране. В самом сердце «Левиафана» пульсировала яркая, алая точка.
— Вот оно. «Матка». Биореактор, — его голос был быстрым, лихорадочным, слова спотыкались друг о друга. — Я был прав. Это не просто мозг. Это и сердце, и желудок, и нервная система в одном флаконе. Все системы жизнеобеспечения завязаны на него. Если вызвать перегрев системы охлаждения, пойдет цепная реакция. Но она не просто взорвется. Это… это неэффективно. Она…
Он запнулся, жадно глотая воздух, подбирая слова.
— Она сварится заживо, — закончил он почти шепотом. — Нейро-мицелиальная сеть коллапсирует, и выброс биохимической энергии уничтожит всю станцию изнутри. Как гигантский эпилептический припадок, который сожжет все нейроны. Это наш единственный реальный шанс.
— Но? — спросила Ева. Она видела это в его лихорадочно блестящих глазах. Всегда было какое-то «но».
— Но есть проблема, — кивнул Марк. Он открыл другой файл. Тот, что он откопал, пока они были на заданиях. Файл был защищен лучше, чем все остальное на этой проклятой станции. Он носил простое и зловещее название: «Протокол_Иов».
— Что это? — спросила Лина, подходя ближе и заглядывая ему через плечо.
— Это… его страховка. Гениальная в своем цинизме. Если система фиксирует прямую, несанкционированную угрозу жизнедеятельности биореактора… она не включает сирены. Не перекрывает отсеки. Не защищается.
— А что она делает? — голос Евы был едва слышен.
Марк сглотнул. Воздух вырвался из его легких со свистом.
— Она запускает финальный этап аукциона. В реальном времени. Называет это «Ликвидация Активов». Трансляция идет всем покупателям с пометкой «Последний шанс». Он… он, блядь, собирается продавать билеты на наше самоубийство. И продавать нас по частям тому, кто предложит лучшую цену за последние секунды нашей жизни. За право обладать эксклюзивной записью наших последних мгновений.
Лина уставилась на экран. Сладковатый запах в отсеке вдруг стал невыносимым, густым, как сироп. Он пах не гниением. Он пах деньгами.
Их последний, великий акт неповиновения. Их жертвенный бунт. Их единственное оставшееся оружие.
Это тоже было частью шоу. Самой дорогой, самой эксклюзивной, самой желанной его частью.
— Он монетизирует нашу месть, — прошептала Ева. — Он превращает наше самоубийство в свой финальный продукт.
Это значило только одно. Они должны были уничтожить себя быстрее, чем он успеет выставить за них счет.
Они нашли Алекса в жилом отсеке. Он сидел на полу в самом темном углу, обхватив колени руками, и раскачивался взад-вперед, как маятник сломанных, остановившихся часов. Его некогда яркая, нарочито оптимистичная одежда — желтая ветровка и синие спортивные штаны — теперь казалась грязной, нелепой театральной бутафорией. На полу рядом с ним валялась мокрая, покоробившаяся брошюра по тимбилдингу, которую он, видимо, таскал с собой все это время. Он был сломлен. Не просто напуган или подавлен. Его мир, построенный на позитивном мышлении, синергии и корпоративных мантрах, рухнул, погребая его под своими картонными обломками.
Лина, Марк и Ева вошли в отсек. Тишина их шагов была тяжелой, как свинец. Они остановились на расстоянии, глядя на него не с ненавистью и не с жалостью. Они смотрели на него как на неисправный, но потенциально полезный инструмент.
— Алекс, — голос Лины был ровным, как поверхность замерзшего озера.
Он не отреагировал, продолжая свое монотонное, бездумное раскачивание.
Ева сделала полшага вперед. Ее голос был тихим, но каждое слово било точно в цель.
— Он тебя тоже продавал, Алекс. Твой профиль был там же, на аукционе. Я видела. «Высокий уровень внушаемости, низкая рефлексия, идеальный инструмент для внутреннего саботажа». Цена была невысокой. Ты был одним из самых дешевых лотов.
Алекс вздрогнул так, словно его ударили электрическим разрядом. Раскачивание прекратилось. Он медленно, с видимым, мучительным усилием, поднял голову. Его лицо, обычно сияющее широкой, отрепетированной улыбкой, было опухшим и мокрым от слез. В глазах плескалось детское, недоумевающее горе.
— Он говорил… — прошептал он, его губы едва двигались, не слушаясь. — Он говорил… это эксперимент… рост… команда…
— Он лгал, — отрезала Лина. Она подошла ближе, ее тень накрыла его съежившуюся фигуру. — Ты был не партнером. Ты был его самой дешевой и предсказуемой пешкой. Одноразовым инструментом.