Левиафан — страница 23 из 40

Стоял конец марта. После заверений Сакса я не сомневался, что он уезжает в Вермонт готовить книгу. То, что Фанни остается в Нью-Йорке, меня не насторожило, — в конце концов, у нее здесь работа, он же и раньше, случалось, жил там один. Почему-то я решил, что в Вермонте он пробудет недолго — месяц, максимум полтора. Чтобы подготовить рукопись из старых произведений, больше и не нужно. Может, подумал я, Фанни к нему еще наведается. Словом, когда Сакс позвонил попрощаться перед отъездом, никаких вопросов у меня не возникло. Я порадовался, что он едет трудиться, и пожелал ему удачи. До скорого, сказал я напоследок. На том и расстались. Уж не знаю, что у него было на уме, но в нашем разговоре не прозвучало и намека на то, что он может не вернуться.

После отъезда Сакса моя голова была занята другими проблемами. Новая книга, беременность Айрис, школьные неурядицы Дэвида, смерть родственников, моих и жены. Так что его отсутствие, в каком-то смысле, я воспринял с облегчением. Весна пролетела быстро. Жизнь в деревне явно пошла ему на пользу. Раз в неделю мы созванивались, и голос его звучал бодро. Он начал новую вещь — событие знаковое, можно сказать, поворотное. После этого я позволил себе полностью расслабиться. Даже когда он стал оттягивать свое возвращение, на месяц, на два, на три, меня это не насторожило.

Сакс в норме, он снова пишет, сказал я себе, значит, не о чем беспокоиться.

В ту весну мы с Айрис несколько раз виделись с Фанни. Я могу вспомнить по крайней мере один совместный ужин и один бранч,[18] не считая походов в кино. Скажу откровенно, никаких признаков озабоченности или напряженности в ее поведении я не заметил. Да, о Саксе она говорила мало (и это в принципе должно было меня насторожить), но, когда все-таки заходила о нем речь, в ее голосе слышались нотки удовлетворения и даже радостного возбуждения: он пишет новый роман, кто бы мог подумать! На этом фоне заброшенная книга эссе уже не имела значения. Он пишет запоем, сообщала она, а ест и спит урывками. Эти сведения (возможно, преувеличенные с его или ее стороны) делали дальнейшие вопросы излишними. Ни Айрис, ни я ни разу не спросили, почему она к нему не выбирается. Ответ был очевиден. Наконец-то он с головой ушел в работу, и она боится спугнуть вдохновение.

На самом деле Фанни просто не пускала нас в душу — заодно и Сакса, что важнее. Сидя в своем Вермонте, он, похоже, знал не больше моего о том, какие мысли у нее в голове. Конечно же, она не рассчитывала, что этот разъезд в корне изменит ситуацию. Пока Бен был рядом, теоретически еще оставались какие-то надежды, но после того, как он погрузил свои вещи в машину и уехал в эту глушь, она поняла, что между ними все кончено. Может, не сразу, а через неделю-другую. Он не стал ей безразличен, она по-прежнему желала ему добра, но видеть его, говорить с ним, предпринимать новые шаги для спасения семьи — всякая охота пропала. Они договорились, что оставляют дверь открытой, но теперь, кажется, исчезла сама дверь, осталась глухая стена. Мириться с тупиковой ситуацией Фанни больше не могла. Она перестала считать себя замужней женщиной, отныне ее жизнь была ее личным делом.

В июне она познакомилась с Чарльзом Спектором. Я не считаю себя вправе касаться их отношений и упоминаю о них лишь постольку, поскольку это затронуло Сакса. В данном случае существенно не то, что в конце концов Фанни вышла замуж за Чарльза (свадьба состоялась четыре месяца назад), а то, что о своем романе, начавшемся в то лето, она ничего не сообщила Бену. Я не собираюсь ее за это обвинять, упаси бог. Она молчала не из эгоизма и тем более не из желания его обманывать, так что в тех обстоятельствах, по-моему, она вела себя достойно. Любовь застигла ее врасплох, и требовалось время, чтобы разобраться в своих чувствах, понять, чего она хочет. Этот период затянулся не по ее вине, и Бен узнал о существовании Чарльза по чистой случайности. В один прекрасный день он без предупреждения заявился домой и застал их в постели. Хуже не придумаешь. Кто-то скажет «ну и что?», ведь он сам предложил Фанни разъехаться, — но тут совпали разные факторы, и ее измена оказалась последней каплей. Вальс катастроф, давно звучавший в его ушах, грянул с оглушительной силой, и эту музыку было уже не остановить.

Но я немного забежал вперед. На первый же взгляд была тишь да гладь. Сакс писал свой роман в Вермонте, Фанни работала в музее, а мы с Айрис ждали ребенка. После того как двадцать седьмого июня на свет появилась Соня, я на полтора месяца выпал из жизни. Мы жили в Бэбиленде, в стране, где взрослым не до сна и день неотличим от ночи, в отрезанном от мира царстве, где правит капризный абсолютный монарх. Мы попросили наших лучших друзей быть крестными Сони, и оба откликнулись пространным согласием с выражением чувств гордости и благодарности. Нас завалили подарками. Фанни доставила их лично (детские вещи, одеяльца, погремушки), а Бен прислал по почте (книжки, плюшевые и резиновые игрушки). Меня особенно тронула Фанни, она постоянно заезжала к нам после работы, чтобы потетешкать свою крестницу и поворковать с ней. Когда Фанни брала ребенка на руки, она вся сияла, а я с грустью думал о том, что ей эта радость заказана. «Ты моя красунечка, — нашептывала она Соне, — мой ангелок, моя жгучая роза, мое солнышко». Сакс от нее не отставал, и всякий раз, получая от него очередную бандероль, я воспринимал это как добрый знак, лишнее доказательство, что он в полном порядке. В начале августа он стал зазывать нас в Вермонт. Дескать, пора уже нам предъявить ему крестницу, а он, пользуясь случаем, покажет мне первую часть своего нового романа. «Что это вы Соню от меня прячете? — выговаривал он мне по телефону. — Как я могу заботиться о ребенке, которого в глаза не видел?»

И вот мы взяли напрокат машину и кресло для ребенка, чтобы нанести ему короткий визит. Я спросил Фанни, не хочет ли она к нам присоединиться, и в ответ услышал, что ей сейчас не с руки. Зимой планировалась выставка Блейклока, которую она курировала (ее первый большой проект), и ей надо было написать предисловие к каталогу, а сроки поджимали. Вот разделаюсь со статьей, сказала она, и съезжу к Бену. Сочтя причину отказа уважительной, я не настаивал. Так я в очередной раз проигнорировал тревожный звоночек. Пять месяцев они жили врозь, и это меня не насторожило. Стоило только открыть глаза пошире, чтобы заметить неладное, но я купался в своем счастье, и ничто, кроме моего маленького мирка, меня в тот момент не интересовало.

Поездка получилась удачной. Проведя с Саксом четыре дня и три ночи, я уехал с ощущением, что он твердо стоит на ногах и мы опять близки. Так и хочется сказать: «Все было, как в старые добрые времена», но это было бы натяжкой. После того, что он пережил в связи с роковым падением и всех перипетий моего романа с Фанни, наша дружба не могла остаться прежней. Это не значит, что новые времена оказались хуже старых. Скорее, наоборот. Вновь обрести то, что ты считал навсегда утраченным, — что может с этим сравниться?

Никогда не отличавшийся организационными способностями, Сакс поразил меня тщательностью, с какой он подготовился к нашему визиту. В спальне стояли живые цветы, на спинке стула висели аккуратно сложенные полотенца, а гостевую постель он заправил не хуже профессиональной горничной. Впечатляли также запасы выпивки и еды, причем меню каждого ужина было им продумано заранее. Эти, казалось бы, мелочи сразу помогли создать комфортную обстановку. Деревенский быт во многих отношениях проще, чем нью-йоркский, и Сакс быстро почувствовал себя хозяином положения. Как он признался мне во время одного из наших ночных бдений, эта жизнь чем-то напоминала ему тюремную отсидку. Минимум удобств, никаких развлечений и масса свободного времени. Один день похож на другой, и все они сливаются в череду неразличимых буден. Это успокаивает. Застрахованный от неожиданностей, он смог полностью сосредоточиться на работе.

— Странно, — размышлял он вслух. — Оба раза, сочиняя романы, я был отрезан от внешнего мира. Первый раз в тюрьме, и вот сейчас здесь, в лесу, где я живу отшельником. Что бы это значило?

— Это значит, что ты не переносишь одиночества, — ответил я. — Там — живые люди, здесь — вымышленные персонажи. Тебе нужна компания.

Все дни мы бездельничали — ели-пили, купались в пруду, болтали о том о сем. За домом Сакс устроил баскетбольную площадку, и каждое утро, для разминки потренировав броски, мы с ним играли один на один, причем он неизменно разбивал меня в пух и прах. После обеда Айрис ложилась на часок, а мы вели разговоры во дворе и по очереди носили на руках Соню, пока она не засыпала. В первый же вечер я прочел рукопись неоконченного романа Сакса, и в последующие вечера мы допоздна обсуждали как уже написанное, так и дальнейший замысел. Дни были теплые, солнечные. Словом, идиллия.

То, что Сакс дал мне прочесть, составляло примерно треть будущего романа. Поэтому он не ожидал развернутой критики или предложений, как переделать тот или иной пассаж. Он просто хотел услышать от меня, стоит ли ему продолжать.

— Наступает такой момент, когда сам не можешь оценить сделанное, — сказал мне Сакс. — Хорошо, плохо? Это лучшее из всего, что ты написал, или полная хренотень?

Что это не хренотень, было ясно по первой странице, и чем дальше я читал, тем яснее видел: из-под пера Сакса выходит нечто из ряда вон. О чем-то таком в его исполнении я давно мечтал, а то, что для рождения замысла понадобилась катастрофа — с этих новых позиций она рее не выглядела столь зловеще. Так, во всяком случае, я тогда рассуждал про себя. При всех огрехах, с учетом возможных сокращений и переделок, главный вывод был такой: на Сакса снизошло вдохновение, и это надо поощрить.

— Пиши и ни о чем не думай, — сказал я ему наутро за завтраком. — Если тебя хватит на всю дистанцию, это будет великая книга, запомни мои слова. Книга, которая останется надолго.

Закончил ли он ее — этого мне знать не дано. В ту минуту я был уверен, что закончит, и, когда мы с Айрис прощались с ним, садясь в машину, у меня на этот счет, опять же, не было никаких сомнений. Мы ведь о многом успели в те дни переговорить, и я понял: он контролирует свои поступки и четко видит перспективу. Если я тогда был прав, а роман он все же не закончил, то не может быть ничего ужаснее. Из всех трагедий моего несчастного друга эта для меня — самая непереносимая. Не хочу сказать, что книги важнее, чем жизнь, но все мы смертны, все рано или поздно исчезнем, а книга Сакса пережила бы ее автора. Так, во всяком случае, мне верилось когда-то. А что мы имеем в сухом остатке? Мы имеем всего лишь обещание книги, великолепное начало, полсотни машинописных страниц и записей в блокнотах, сваленных как попало в картонной коробке. Да еще два разговора заполночь, под безлунным, усыпанным звездами небом. На мгновение показалось — он заново родился и впереди у него необыкновенное будущее, а на самом деле он был в шаге от конца. Не прошло и месяца после нашей вермонтской встречи, как Сакс бросил роман. Однажды в середине сентября он вышел из своего деревенского дома — и канул в неизвестность. Не написав больше ни строчки.