— Вы и обратного не сказали.
— Когда не говорят «нет», иногда подразумевается «да».
— Или ничего не подразумевается. Поэтому нам лучше закрыть эту тему. Пока вы не определитесь, будем делать вид, что ничего не было.
— Как скажете.
— Чем меньше слов, тем нам обоим спокойнее.
— Хорошо. Однажды я открою глаза и вас не увижу.
— Совершенно верно. Джинн уберется в свою бутылку, и вы о нем благополучно забудете.
Его тактика сработала в том смысле, что атмосфера немного разрядилась. Но чего он добился практически? Довольно скоро, когда в кухню вприпрыжку вбежала Мария в бело-розовом джемпере и туфельках из настоящей кожи, выяснилось, что результат не так уж и мал. Возбужденная и запыхавшаяся, она спросила мать, идет ли Бен с ними в гости. «Нет» вроде бы прозвучало как реплика, что ему пора уходить со сцены, то бишь перебираться в какой-нибудь мотель, но неожиданно последовало приглашение задержаться на неопределенное время. Вернутся они поздно, а пока он может побриться и принять душ. Если же он захочет уйти, то достаточно просто захлопнуть входную дверь. Сакс не сразу нашелся что ответить, между тем Лилиан увела девочку в ванную, а когда они оттуда вышли, уже как-то само собой подразумевалось, что они уезжают, а он остается. Ситуация вдруг повернулась на сто восемьдесят градусов, и, хотя разумного объяснения у него не было, возражать он, понятно, не стал. Через пять минут Лилиан с девочкой сели в давно не мытую синюю «хонду» и исчезли в ярких лучах полуденного солнца.
В ванной комнате на втором этаже он провел около часа — сначала долго принимал ванну, потом брился. Было как-то странно стоять голым в окружении кремов и лосьонов, губных помад и карандашей для глаз, всевозможных лаков для ногтей и флакончиков с духами. Эта близость одновременно возбуждала и отталкивала. Он оказался в святая святых, где совершались самые интимные ритуалы, но и в ее будуаре дистанция между ними не сократилась ни на йоту. Он мог обнюхать и потрогать ее бутылочки, вымыть голову ее шампунем, побриться ее лезвием, даже почистить зубы ее зубной щеткой, — это лишь доказывало, как мало для нее значили все эти мелочи.
Расслабленный, несколько сонный после ванны, он побродил по комнатам второго этажа, высушивая волосы полотенцем. Комнат было три: детская, спальня Лилиан и совсем клетушка, которая в прошлом, видимо, служила Димаджио кабинетом. Помимо письменного стола и книжного шкафа там обнаружилось столько всякой рухляди (картонные коробки, старая одежда и сломанные игрушки, черно-белый телевизор), что Сакс, сунув туда нос, тут же снова закрыл дверь. Следующей была детская, царство кукол и книжек с картинками, плюшевых зверей и настольных игр, а также детсадовских фотографий на стенах. Несмотря на беспорядок, детская выгодно отличалась от спальни Лилиан. Вот где был вселенский бардак! Постель разобрана, где попало висит одежда и нижнее белье, на портативном телевизоре — две кофейные чашки со следами губной помады, на полу валяются книжки и модные журналы. Прочитав несколько названий (иллюстрированное руководство по восточному массажу, исследование феномена реинкарнации, пара детективных романов, биография Луизы Брукс), Сакс невольно задумался, что может означать такой винегрет. Словно в трансе, он начал один за другим выдвигать ящики с нижним бельем и не спеша перебирать трусики и лифчики, комбинации и чулки. Точно так же он обследовал платяной шкаф. Затем, вспомнив вчерашние угрозы, он переключился на прикроватные тумбочки. Лилиан блефовала — никакого пистолета он не обнаружил.
Телефон был выключен. Стоило только его включить, и он так затрезвонил, что Сакс подскочил от неожиданности. Поднимать трубку он не стал, а просто решил подождать, пока гудки смолкнут. Ждать пришлось долго — чуть ли не двадцать звонков. Когда телефон наконец замолчал, Сакс схватил трубку и набрал номер Марии Тернер в Нью-Йорке. Теперь, когда встреча с Лилиан состоялась, он больше не мог откладывать этот разговор. Пора внести ясность, а главное, облегчить совесть. Он должен с Марией объясниться, принести ей извинения за свой внезапный отъезд.
Сакс предполагал, что она может на него сердиться, но к такому холодному душу он не был готов. Услышав его голос, Мария разразилась бранью, и самыми мягкими именами, которыми она его наградила, были «идиот», «сволочь» и «подлый обманщик». Он никогда не слышал, чтобы она с кем-нибудь так разговаривала, ее возмущение достигло таких пределов, что несколько минут он не мог слова вставить. Сакс был раздавлен. Молча стоя под этим шквальным огнем, он только сейчас осознал то, чего по своей душевной близорукости не понял раньше. Мария влюбилась, и распекала она его не как друг, которому он дал повод (сбежал и даже толком не поблагодарил), а как оскорбленная женщина, брошенная им ради другой. То, что этой «другой» оказалась ее ближайшая приятельница, лишь усугубляло ситуацию. Когда Саксу все же удалось вклиниться, он попытался развеять ее подозрения. Меня сюда привели иные мотивы, сказал он, между мной и Лилиан ничего нет и не могло быть, — но прозвучало это не слишком убедительно, и к прочим его титулам добавился еще один — «наглый лжец». Они, скорее всего, разругались бы насмерть, если бы Сакс вовремя не прикусил язык, и под конец ее гордость одержала победу над гневом, и поток обвинений сам собой иссяк. Она вдруг начала над ним смеяться, а заодно и над собой, потом без всякого перехода разрыдалась, и тут Саксу сделалось совсем скверно, едва ли не так же, как ей. Но вот буря немного улеглась, и разговор вошел в нормальное русло. Никаких особых результатов он не дал, но из него, по крайней мере, ушла враждебность. Мария просила его позвонить Фанни — просто сообщить, что он жив, — но Сакс сказал «нет». Пришлось бы рассказать ей про Димаджио, а он не хочет ставить ее под удар. Чем меньше она знает, тем для нее спокойнее. Зачем без надобности впутывать ее в эту историю? Затем, что она твоя жена, резонно заметила Мария. Полчаса они ходили по кругу, тщетно пытаясь переубедить друг друга. Такие слова, как «морально» и «аморально», теряют всякий смысл на фоне субъективных оценок и произвольных интерпретаций. К чему был весь этот спор? С таким же успехом каждый сразу мог оставить свое мнение при себе. Мария первая не выдержала:
— С тобой говорить бесполезно. Ты меня не слышишь.
— Я тебя слышу, — возразил Сакс, — просто я с тобой не согласен.
— Бен, ты только усложняешь себе жизнь. Чем больше ты замыкаешься в своей раковине, тем труднее будет тебе из нее выйти.
— Я не собираюсь из нее выходить.
— Кто знает. Если они тебя выследят, тебе придется выйти из раковины.
— Никогда они меня не выследят. Разве что ты меня сдашь, но, думаю, ты этого не сделаешь. Я ведь могу на тебя рассчитывать?
— Да, ты можешь на меня рассчитывать, но я не единственная, кто в курсе твоих дел. Теперь и Лилиан все знает, а я не поручусь, что она будет держать язык за зубами.
— Она не проболтается. Это не в ее интересах. Она слишком много может потерять.
— Ты говоришь о здравом смысле, но это Лилиан. У нее мозги устроены иначе. Она играет по другим правилам. Если ты этого еще не понял, тебя ждут серьезные неприятности.
— Ну, с неприятностями у меня полный порядок. Одной больше, одной меньше.
— Бен, уезжай, все равно куда. Садись в машину и, пока Лилиан не вернулась, — подальше от этого дома.
— Не могу. Раз уж ввязался, должен закончить. Это мой шанс, я не могу его упустить из-за каких-то призрачных страхов.
— Тебя затягивает в омут.
— Уже затянуло, и теперь я хочу из него выбраться.
— Есть более простые способы.
— Только не для меня.
На другом конце линии повисла долгая пауза, слышалось прерывистое дыхание. Когда Мария снова заговорила, голос ее дрожал:
— Не знаю, жалеть тебя или вопить от бессилия.
— Не надо ни того, ни другого.
— Ну да. Я просто должна выкинуть тебя из головы, ты это хотел сказать? Тоже выход.
— Тебе решать, Мария.
— Само собой. Тебе тоже — вылезать из омута или еще глубже в него погружаться. Что ж, мое дело тебя предупредить. Я говорила с тобой по-дружески.
Этот разговор перевернул ему душу. Последние слова Марии были как прощание — она от него отступилась. Теперь уже не имело значения, чем были вызваны их разногласия, — ее ревностью, или серьезной озабоченностью, или тем и другим. Важен результат: он больше не сможет к ней обратиться. Даже если она на это не намекала, даже если она была бы рада снова его услышать, между ними повисла плотная завеса неопределенности. Как он теперь обратится к ней за поддержкой, если общение с ним причиняет ей такую боль? Он зашел слишком далеко, сам того не желая, и вот потерял своего последнего союзника, единственного человека, на которого всегда мог рассчитывать. Он провел в Калифорнии всего один день — и уже сжег за собой мосты.
Можно было, конечно, перезвонить и попытаться исправить положение, но Сакс этого не сделал. Он вернулся в ванную, оделся, причесался щеткой Лилиан и принялся за генеральную уборку. До девяти вечера, с короткими перекусами (баночный суп, ливерная колбаса, орешки), он превращал запущенное жилище в образец домашнего уюта. Он, конечно, ничего не мог поделать со старой мебелью, трещинами на потолке или проржавевшим умывальником, но остальное было в его власти. Он драил и мыл, скоблил и чистил комнату за комнатой, этаж за этажом. Привел в порядок туалеты, рассортировал столовые приборы, сложил и спрятал в стенные шкафы одежду, собрал в большой ящик раскиданные повсюду детали «лето» и ампутированные руки-ноги некогда здоровых кукол, расставил по местам игрушечные чайные сервизы. В кухонном шкафчике нашлись гвозди и шурупы, что позволило ему починить обезноженный стол в столовой. Единственным, к чему он не прикоснулся, был кабинет Димаджио. Еще раз совать туда нос ему не хотелось, но, даже преодолей он себя, Сакс все равно не знал бы, как поступить со всем этим хламом.