Грохот пушек сотрясал склон холма.
К своему ужасу, Мэтью увидел, как смертоносный шквал разрывает тела на части, как куски человеческих тел и лошадей разлетаются во все стороны. Некоторые ряды пехоты продолжали стрелять друг в друга, в то время как другие бросались в рукопашную с примкнутыми штыками, а когда кавалерия с обеих сторон устремилась вперед, замелькали мечи, разбрызгивая кровь и плоть над залитой дымом бойней.
Шум битвы — неистовые крики, искаженные вопли, команды офицеров, выкрикиваемые в рупор, а позади с обеих сторон — звуки труб и барабанов, как будто это был всего лишь безумный военный парад, — был своим каким-то особым языком, на котором Мэтью не умел разговаривать. И он был чертовски громким, почти оглушительным.
Волны солдат накатывали одна за другой, и это зрелище поражало Мэтью как в момент смертоносного наступления, так и в момент критического отступления. Сапоги солдат с трудом пробирались назад по вязкой грязи, люди корчились и мучились под ними, и их некогда яркие мундиры уже окрасились в грязный цвет могил.
Вдруг справа послышалось какое-то движение. Мэтью увидел, как из-за деревьев, за которыми прятались он и остальные, выскочило около пятидесяти кавалеристов. Их предводитель держал в руках французское знамя, и все они были в шлемах с плюмажем и металлических нагрудниках поверх мундиров. Как только они начали спускаться по склону холма, Мэтью подумал, что это, должно быть, обходной маневр, чтобы ударить по голландцам с фланга. Послышалась короткая серия из трех пушечных выстрелов, и двенадцать всадников, включая командира, были разорваны в кровавые клочья. Куски плоти отлетали от лошадей и людей. Головы едва ли не отрывались от шей.
В тот же миг Мэтью услышал громкое шипение и странное жужжание вокруг себя и остальных. Казалось, сотни деревьев были поражены сотней деревянных бичей.
— Картечь! — закричал Хадсон, схватил Мэтью за плечи и повалил на землю аккурат в тот момент, когда сверху новый поток листьев, сосновых игл и веток.
Хадсон обернулся и увидел, что остальные солдаты и Андрадо все еще стоят, причем последний доставал подзорную трубу.
— На землю! — крикнул Хадсон.
Андрадо уставился на него. Он колебался… слишком долго. Следующий залп картечью, нацеленный на кавалерию, но выпущенный слишком высоко, оторвал Андрадо большую часть головы. Часть его мозга вылетела из зияющей раны, когда его тело отбросило назад от удара. Мешок, который разрывался при выстреле, по-видимому, разбрасывал град из круглых железных пуль или кусков металлолома, стекла и гвоздей. Что бы ни было в сумке-контейнере, оно не только лишило Андрадо жизни за одну секунду, но и поразило солдата, стоявшего рядом с ним, ударив его в грудь и взорвавшись кровавым фонтаном раздробленных костей и влажных розовых легких, пробив ему спину.
Тело Андрадо упало рядом с другим телом, и непроизвольные судороги умирающих мышц заставили их корчиться и метаться в пропитанных кровью кустах, словно в ярости от последнего в их жизни оскорбления.
Не колеблясь ни секунды, двое выживших солдат развернулись и побежали вниз по склону холма к вилле, спасая свои жизни.
— Не двигайся! Не шевелись! — кричал Хадсон Мэтью, пока картечь продолжала свистеть над их головами, врезаясь в стволы деревьев и отрывая ветви, словно они были сделаны из тонкой бумаги. Одна из них с большим весом упала на плечи Хадсону, но он остался на месте, прижимая Мэтью к земле.
Вскоре картечный огонь прекратился, хотя пушки внизу продолжали стрелять. Ошеломленный Мэтью догадался, что пушка… точнее пушки, стрелявшие такими снарядами, были повернуты так, чтобы не упускать из виду кавалерию, и горе этим людям, потому что он сомневался, что хоть один из них спустился с холма.
Как долго они оставались на земле, опасаясь новой атаки картечью?
Через несколько пульсирующих агонией вечностей звуки битвы начали затихать в выжженном и задымленном воздухе. Хадсон поднялся на корточки, постоял так с минуту или больше, а затем распрямился. Он схватил Мэтью за воротник рубашки и поднял его на ноги. Внизу французские войска отступали, хотя некоторые из них все еще опускались на колени, чтобы выстрелить из мушкетов по голландской линии обороны. Масса кавалерии смешалась, размахивая саблями, а затем распалась, и каждый отряд отступил к своим позициям. Справа горели две французских повозки, и черный дым смешивался с серыми миазмами. Голландские пушки еще несколько раз выстрелили по толпе, разбросав тела, и замолчали.
Голландцы не стали преследовать отступающих французов. Выстрелы продолжались, но их становилось все меньше и меньше, пока не смолкли и мушкеты. А затем последние ряды французов скрылись из виду, голландцы тоже отступили, и в перепаханной грязью долине остались лежать окровавленные тела людей и лошадей, среди которых можно было увидеть раненых или контуженых, лошадей с опущенными головами, дрожащих над скорчившимися телами.
— О, господи… — приглушенно произнес Хадсон.
Он смотрел сквозь медленно рассеивающиеся клубы дыма куда-то вниз. Повернувшись к Мэтью, он сделал пару шагов в сторону и чуть не упал, споткнувшись о сломанные ветки. Шатаясь, он подошел к телам Андрадо и солдата. Он опустился на колени и принялся вытаскивать подзорную трубу из правой руки мертвого капитана. С трудом высвободив ее, Хадсон встал, вернулся к Мэтью и посмотрел вдаль слева от себя. И Мэтью увидел, на что он смотрит.
Сквозь дымку он различил оранжевую палатку среди других коричневых голландских палаток.
Палатка для раненых, — понял он. — Ярко-оранжевая, как маяк.
Хадсон уронил подзорную трубу, сделал шаг вперед… затем еще один, и еще… и вот он уже спускался по склону холма к месту побоища с видом лунатика, решившего достичь какой-то цели во сне.
— Хадсон! — позвал Мэтью, все еще находясь в состоянии шока.
Друг не оглянулся и не замедлил шага, и еще через несколько секунд Мэтью последовал за ним сквозь заросли деревьев, испещренных глубокими шрамами от картечи.
Они миновали место, где лежало не меньше тридцати французских кавалеристов, ранее скакавших по склону холма. Их нагрудники и шлемы были пробиты пулями. Там, где металл выдержал удар, он был помят, словно его молотили чудовищные кулаки. Некоторые раненые все еще бились в кровавом ужасе агонии.
Хадсон добрался до подножия холма. Мэтью молча последовал за ним по грязному, залитому кровью полю боя. Фигуры раненых метались взад-вперед в дымной серой пелене. Повсюду слышались рыдания и мучительные крики, сотрясающие небеса.
Мэтью понял, что они с Хадсоном наступают не только на целые трупы, но и на части тел и дымящиеся внутренности, разбросанные в причудливых красных и синих тонах.
Перед Хадсоном вдруг пронеслась лошадь, волоча за собой обезглавленное тело, одна шпора которого застряла в стремени. Лошадь выровнялась и поскакала дальше, унося своего мертвого всадника в последний путь проклятых.
Спустя еще несколько шагов в этом болоте страданий светловолосый пехотинец в темно-синей куртке с голландской оранжевой окантовкой схватил Мэтью за плечи. Он с обезумевшими глазами начал что-то бормотать, очевидно, задавая какой-то вопрос, который Мэтью не мог понять. Внезапно раненый пехотинец бросился бежать по грязи, словно опаздывая на какое-то жизненно важное свидание. Вся его рубашка спереди перепачкалась в чужой свежей крови.
Справа — мертвые и умирающие, слева — тоже.
Хадсон продолжал упорно двигаться вперед, и Мэтью держался на несколько шагов позади него. Сквозь многочисленные крики до Мэтью вдруг донесся жуткий вопль, и он посмотрел направо и вниз, чтобы увидеть симпатичную молодую женщину — вероятно, служанку — в окровавленном коричневом платье, которая держала на руках голландского солдата с открытыми выцветшими голубыми глазами, с пулевой раной во лбу и струйками крови, стекающими из уголков рта. Она раскачивала его взад-вперед, ее лицо было таким бледным, словно она и сама была на грани превращения в призрака, а глаза смотрели безучастно, как у трупа, которого она в отчаянии пыталась оживить.
Мэтью отвел взгляд, но смотреть было некуда: вокруг было только уродство войны. Он чувствовал, как мужество покидает его, а душа сжимается. Он больше не мог выносить эту прогулку, которой обрадовался бы любой демон из проклятого зеркала.
Впереди Хадсон почувствовал, как чья-то рука схватила его за левую ногу чуть выше ботинка.
Он остановился. Посмотрев вниз, он увидел молодого пехотинца, чьи глаза были открыты, а взъерошенные длинные каштановые волосы потемнели от крови. На боку у парня было еще одно кровавое пятно, вероятно, от штыковой раны.
Совсем юноша — стройный и чисто выбритый, лет восемнадцати-девятнадцати, не больше, — подумал Хадсон. Пехотинец умоляюще посмотрел на него, а затем его глаза закрылись, и он отпустил его ногу.
Хадсон тут же опустился на колени рядом с павшим воином, приложил руку к его горлу и нащупал пульс, пусть и слабый.
Это был тот, кого он искал.
Тот, кого можно было спасти.
Он сделал глубокий вдох и, доверившись Богу, уверился в том, что собирался сделать. Напрягшись, он начал поднимать юношу и перекидывать его через левое плечо.
Мэтью подошел, чтобы помочь.
— Нет, — рявкнул Хадсон, и его тон был почти угрожающим.
Мэтью остановился. Хадсон сделал еще один вдох и перекинул раненого поудобнее. Встав, он дважды пошатнулся, прежде чем восстановить равновесие.
— Возвращайся, — сказал он Мэтью.
— Я не могу просто уйти…
— Возвращайся.
— Я не уйду! — воскликнул Мэтью.
Лицо Хадсона было мрачным и серым, как затянувший все вокруг пороховой дым.
— Я должен сделать это один.
— Сделать что?
— Ты знаешь, — сказал Хадсон, в последний раз поведя плечами, чтобы уравновесить тело раненого. Затем он отвернулся от своего друга и побрел по грязи, крови и человеческим останкам к далекой оранжевой палатке.