— Я работал в Италии. А у тебя как дела?
— О, у меня все отлично! То есть... — По его взгляду пробежала тень. — Мастер Росс скончался летом. Доктор сказал, сердце не выдержало. Но мастер Росс, должно быть, чувствовал, что его время подходит к концу, потому что он написал несколько бумаг, передавая мне кузницу. У нас теперь совершенно новое кузнечное оборудование прямо из Лондона, только что прибывшее на вашем корабле!
О, так вот почему «Комета» летела со скоростью комка грязи! — с иронией подумал Мэтью, но вслух этого не произнес.
Лицо Джона внезапно снова просияло.
— У меня будет ребенок! — воскликнул он.
— Что? — изумился Мэтью.
— Я имею в виду… у нас с Констанс. В основном, у Констанс, если можно так выразиться. Я тут, скажем, просто помогал. Господи, да что сегодня с моим языком? Я несу какую-то чушь!
Мэтью не удержался от смеха.
Констанс была женой Джона и приходилась дочерью приходскому священнику Церкви Троицы Уильяму Уэйду. Впрочем, преподобный Уэйд переехал на юг, поэтому после него этот пост занял отец Бертрам Фенкларен — невысокий мужчина в очках с мягким голосом.
— В апреле, — сказал Джон. — Мы с нетерпением ждем малыша!
— О, не сомневаюсь, — улыбнулся Мэтью. — Послушай… я очень рад тебя видеть, но мне нужно идти. Можем увидеться как-нибудь вечером у Салли Алмонд. Я угощаю. И с радостью увижу Констанс.
— Разумеется, Мэтью! — громко воскликнул Джон. — Мы вырежем это на нашем дереве!
Мэтью пробрался сквозь толпу, пока суда разгружались, а множество повозок и телег с ящиками, сундуками и коробками превращали доки в хаос из криков, толчков и лошадиного навоза. Трудно было представить, во что превратится эта гавань через пять лет. Ура прогрессу, но даже Бруклин вскоре может оказаться слишком тесным. Лучше обратить внимание на Бронкс.
Мэтью поспешил на Куин-Стрит к дому Григсби. Его дыхание в холодном утреннем воздухе распускалось перед ним, как бледные цветы. Он не стал задерживаться у себя дома, чтобы разгрузить сумку, а направился прямо к двери и постучал.
Мармадьюк Григсби открыл дверь. Он все еще был в ночной сорочке в красную полоску. За стеклами очков на круглом, как луна, лице большие голубые глаза едва не вылезли из орбит, густые белые брови задергались и запрыгали, а маленький пучок седых волос, оставшийся на голове, торчал, как восклицательный знак.
Полный и неуклюжий мужчина был потрясен до такой степени, что замолчал, хотя Мэтью искренне верил, что это невозможно.
— Я вернулся, хвала Господу, — сказал Мэтью. — Берри дома?
— Я… эм… Мэтью…
— Я не призрак, Марми! — Он заглянул через плечо мужчины в комнату, ожидая, что Берри выбежит навстречу. — Где она?
— Эм… ну… я просто…
— Ее нет дома?
Мармадьюк, наконец, произнес связную фразу.
— Она ушла к Эштону. Она…
О, Боже! — в панике подумал Мэтью. Худшие опасения сбылись! Он слишком долго отсутствовал, и этот коварный МакКеггерс увел Берри! Что ж, нужно было действовать! Он швырнул сумку в комнату мимо Марми, развернулся на каблуках и помчался в сторону трехэтажной ратуши из желтого камня на Уолл-Стрит.
— Мэтью, подожди! — окликнул Мармадьюк, но ждать было некогда. У Мэтью словно выросли крылья.
— Мэтью! Мэтью! — кто-то окрикивал его. Это был Хирам Стоукли, гончар, но у Мэтью не было времени говорить с ним.
— Мэтью, постой! — на этот раз это был Соломон Талли, торговец сахаром, однако время все еще было на вес золота.
— Мэтью Корбетт! Господи, помилуй! — это была мадам Кеннеди, пекарша, толкавшая тачку с мешками муки.
— Не могу! Нет времени! — отвечал Мэтью, несясь дальше, в самую гущу нью-йоркского шума, где, казалось, пересекались все улицы. Они словно выставляли перед ним живую стену из людей, чтобы помешать его продвижению.
Он ворвался во внушительную парадную дверь величественной ратуши и столкнулся нос к носу с невысокой стройной фигурой в синем сюртуке и столь же яркой синей треуголке, увенчанной пышным малиново-красным пером.
— Постойте! Смотрите, куда идете, Корбетт!
Мэтью налетел прямо на невысокого и отвратительно непорядочного старшего констебля Гарднера Лиллехорна, которого он в последний раз видел в тюрьме Ньюгейт в Лондоне. Что, черт возьми, этот человек делает здесь? И, что самое важное, Лиллехорн стоял между ним и Берри!
Ноздри Лиллехорна раздулись, а подбородок с черной бородкой выдвинулся вперед.
— Я что, схожу с ума? — спросил он. — Вы призрак? Если так, то вы самый тяжелый призрак из всех, что когда-либо нападал на констебля!
Мэтью начал обходить его, но лакированная трость Лиллехорна с серебряной львиной головой чуть не стала копьем, вонзившимся ему в грудь. Мэтью успел заметить, что серебро набалдашника уже не так сильно сверкает, как прежде.
— Объяснитесь! Откуда вы взялись?
— Из Англии и Италии. Не могли бы вы отойти, пожалуйста? У меня срочное дело!
— Достаточно срочное, чтобы сбить с ног уважаемого констебля? Вы чуть не сшибли меня!
Мэтью понял, что он говорит «констебль», а не «старший констебль». Раньше он очень любил тыкать своим званием в лицо каждому встречному.
— А разве не «старший констебль»? — спросил Мэтью.
— Смейтесь-смейтесь, — протянул Лиллехорн. — Веселитесь от души, чертов олух!
Было ли в голосе мужчины нечто, похожее на сдавленное рыдание? Пусть Мэтью не терпелось подняться в обитель городского коронера и вырвать у него из лап свою невесту, он не смог не поинтересоваться:
— Да о чем вы толкуете?
— Я здесь все еще важен, запомните это! — Львиная голова, должно быть, оставила отметину у Мэтью на груди, трижды ударив его. — Хоть я и сломлен, но у меня все еще достаточно влияния, чтобы увидеть, как вас подвесят за большие пальцы в тюрьме!
— Можно вернуться к смыслу ваших слов, Гарднер? Что случилось?
— Диппен Нэк, вот что случилось! Будь проклят этот маленький глупец!
Мэтью оттолкнул трость, и Лиллехорн ему не воспротивился. Тема Диппена Нэка была болезненной для Мэтью, ведь он был свидетелем того, как Дикарка Лиззи разорвала его в клочья в особняке Самсона Лэша.
— А… что с ним? — сглотнув, спросил он.
— Он исчез, когда должен был дежурить в Лондоне! Я отправил его на определенный участок, и он пропал. И как раз в ту ночь высокопоставленный член парламента и его жена шли в театр. На них напали трое головорезов, которые избили мужчину до потери сознания и украли не только ожерелье женщины с драгоценными камнями, но и ее любимого пуделя по кличке Подснежник! Нэк? Боже упаси, он до сих пор не объявился! Скорее всего, связался с другими ленивыми подонками и сбежал из города! — Лиллехорн почти шипел сквозь стиснутые зубы, его глаза горели бессильной яростью. — О да, первой полетела именно моя голова! Ко мне тут же явились, лишили меня звания в том грязном маленьком кабинете, а этот лысый судья пялился на меня, как на свинью! И что, по-вашему, должна была сказать по этому поводу Принцесса? Много чего, скажу я вам, и разбитых тарелок было больше, чем слов! Я до сих пор в ее власти!
Мэтью не сомневался в этом. Будучи отстраненной от занимаемого в обществе положения и чуть ли не изгнанной из Англии в колонии, где, по мнению Принцессы Лиллехорн, проживали одни отбросы, она наверняка хотела уязвить каждого, кто попадался ей на пути.
— Если Нэк приползет сюда, — кипятился Лиллехорн, — я изобью его до полусмерти!
— Скорее всего, он не вернется, — сказал Мэтью. Он не стал добавлять, что к этому моменту от Диппена Нэка не осталось ничего, что можно было бы избить.
— Но, если объявится, я не спущу с него глаз! И с вас тоже, Корбетт! В какие дьявольские дела вы ввязались с этим Альбионом?
— В очень странные, — признался Мэтью. — Что ж… я сожалею о вашем теперешнем положении, сэр, но мне действительно нужно идти.
— Вы готовитесь к новым интригам, не так ли? Неужели вы никогда не научитесь не совать свой нос в чужие дела?
Мэтью не смог удержаться.
— Сэр, интриги — и есть мое дело. Прошу прощения и всего хорошего.
Прежде чем обесчещенный мошенник успел ответить, Мэтью уже убежал от него и взлетел по лестнице.
Глава тридцать третья
Поднявшись по узкой лестнице на третий этаж, на чердак, Мэтью подошел к двери МакКеггерса и уже собрался постучать, но вспомнил о своей спасительной миссии, открыл дверь и решительно переступил порог, не извиняясь.
Он стоял посреди костяного собора коронера. Яркий зимний свет, проникавший через окна чердака, падал на то, что МакКеггерс называл своими «ангелами», — четыре человеческих скелета, свисавших с потолочных балок. Стены этого жуткого особняка украшали двадцать или более черепов и соединенные проволокой скелеты. С помощью проволоки МакКеггерс создавал причудливых существ из костей. На чердаке повсюду были бутылки и мензурки с жидкостями странного цвета. Также здесь стояла стойка со смертоносными мечами, топорами, тесаками, молотками и шипованными дубинками — все это делало обитель коронера не самым приятным местом, откуда Мэтью хотел уйти как можно скорее.
Из глубины комнаты донесся слабый голос.
— Берри? Берри!
Ох уж этот любитель костей! Мэтью захотелось остановиться, взять дубинку и направиться прямо к коронеру. Он прошел через это отвратительное убранство и нашел МакКеггерса в его собственном уголке мира, где он поставил стол, два стула, маленький коричневый коврик цвета могильной земли и кровать. Сейчас хозяин этого костяного ада лежал на кровати, укрывшись одеялом по самую шею. Мэтью всегда удивляло, что МакКеггерсу становилось плохо от вида крови, однако жить он предпочитал в этом тщательно продуманном хранилище мертвых.
— Так-так-так, — протянул Мэтью. — И что у нас ту?
Эштон МакКеггерс был на три года старше Мэтью. У него были светло-каштановые волосы, спадающие на высокий лоб. Этого человека можно было бы назвать красивым, если б не его мертвенная бледность. Это было удачное определение, потому что сейчас он был почти пепельно-серым. На лице по обыкновению отображались следы двух- или трехдневной небритости.