— А разве не из-за чего-то другого?
— Да. Здесь мы перешли к третьему мотиву моего сближения с вами.
— Что мы обсудим в следующий раз, — заключил я, чтобы не дать ему возможности — это меня иногда злило — прервать разговор на самом интересном месте. Он быстро взглянул на меня и легонько усмехнулся. Он понял. Впервые я увидел улыбку на его лице: это было, как если посмотреть на жесткую маску через воду, неподвижные черты на мгновение заколыхались. Он прислал мне книгу, которой я был рад: мемуары Фуше. Он решил воспитывать меня для своих целей.
Разговоры с Антоном стали интересными. Антон — гипнотик, который все противится и противится сам себе, а как сдастся, погружается с головой и плывет без сомнений. Хотя я достаточно знал о внушении, гипнозе, передаче мыслей на расстоянии и подобных парапсихологических областях (которые я, однако, объяснял себе абсолютно психологически и биофизически, без капли метафизики), с самого начала я слишком мало занимался Антоном и его отзывом во мне, чтобы заметить, на какой грани мы балансируем.
Антон вообще не любил смотреть в глаза, это тоже явилось причиной того, что я слишком поздно обнаружил: он попал под влияние волны моего однообразного голоса. Когда я это обнаружил, дело стало развиваться с огромной быстротой.
— Абсолютно верно, что детских игр с девушками вообще нет смысла обсуждать. Первая женщина, которая мне отдалась, стала моей женой. Однако она была совершенно не такой, как я: она склонна к полноте, я — худой; она была всегда готова отправиться в постель, а мне нужно было подготовиться; она меня ни во что не ставила, я привязался к ней, как ребенок; она могла сказать все, я должен был долго подбирать слова. К тому же в сексе она старалась исключительно для себя. Так как я некрасив, она всегда гасила свет, когда я приходил к ней. А я бы только и хотел — смотреть и смотреть на женскую наготу. Ясно, что она никогда не была красавицей, особенно когда располнела так, что у нее с живота свисал жир. Когда позднее она начала худеть, ее кожа вся собралась складками, так что я просто сбегал, если случайно заходил в кухню, где она мылась в ушате. Теперь мне тоже больше нравилась темнота. После того происшествия, когда мы развелись как два сифилитика, — да и во время всего этого — она ненавидела меня больше, чем я ее, дескать, это я виноват в ее несчастье: потому что я был таким-то и таким-то с ней и она должна была найти себе другого мужчину; итак, после развода я жил в треугольнике — дом, служба, кабак, — при этом «дом» означает комнату в мансарде без печки, у меня была только электрическая плитка. На женщин я даже смотреть не осмеливался. Плохая зарплата, плохая еда, неочищенный, самый дешевый шнапс. Однажды я, совершенно пьяный, прихожу в морг, где лежала абсолютно нагая настоящая красавица, говорят, она отравилась. Скажу вам, что я впервые в жизни видел нагую действительно красивую женщину. Простите, что рассказываю вам до конца: я сделал все себе сам, рукой, и не меньше четырех раз подряд, с небольшими перерывами. С женой у меня никогда не получалось даже дважды за одну ночь. Вы меня осуждаете? Ведь я никому не сделал ничего плохого.
Я вспомнил рассказ Плутарха об одном законе в Древнем Египте: если умирает красивая женщина, она должна лежать дома столько времени, пока не начнет разлагаться, и только потом ее разрешалось отдавать для захоронения. Сколь же распространено было сексуальное наслаждение с мертвецами, если возникла необходимость в законе или, по крайней мере, в предписании.
Бого начал рассказывать мне свои истории. Собственно, ничего особо сенсационного.
За плечами у него были английская и немецкая школы агентов. Иногда проблемы с немцами, которые ему долго не доверяли. Чертовы проверки, особенно когда однажды даже англичане засомневались в его искренности. Интереснее рассказов были его рассуждения о человеке вообще.
— Уже ребенком тебя начинают бить и наказывать, следить за тобой и преследовать, допрашивать и выпытывать признанья. Все это продолжается в школе, только теперь у тебя уже два господина: учитель и родители. Все время учебы — это сплошное преследование. Потом приходит страх перед полицией. И обособленные насильники на улицах и в забегаловках. Так, уже опытным, человек попадает на войну, которая снова безжалостно впивается когтями в каждого. Всю жизнь только скрываешься, выдумываешь наиболее выгодную ложь, бежишь, притворяешься, выпутываешься, преследуешь, — вы об этом когда-нибудь задумывались? Сам не зная когда и как, человек учится собственной жизненной тактике и стратегии. Конечно, возможна еще и «болотная тактика»; как в болоте — встань другому на плечи, затолкай его в грязь и сам вылезь из трясины. В конце концов, есть возможность бунта. Но бунтарь-одиночка должен потерпеть неудачу, потому что он — один против всех. Если же бунт объединится в движение, то уже тем самым отдаст себя на милость и немилость новому натиску — своему собственному, — которое попытается подчинить — по-иному, но и тут нельзя будет обойтись без тактики и стратегии, то есть лжи и притворства. И теперь — одни выбирают путь смиренного приспосабливания, другие — лукавого, одни противятся тайно, другие — открыто, но есть и такие, которые замечают, что школа жизни научила их такой тактичности (к которой у них есть особый талант), что они могут сделать это своей профессией. Такие становятся либо ловкими политиками, как Фуше, о котором вы, возможно, как раз сейчас читаете, а другие — шпионами, как превосходный Зорге. Не знаю, известно ли вам, что в главном штабе Гитлера сидел английский шпион, настоящий чистокровный англичанин. Англичане устроили автокатастрофу офицеру из гитлеровского генерального штаба, его убрали и на его место поставили двойника. Естественно, это был длительный подготовительный процесс, связанный со многими трудностями, но он был досконально продуман и удался. У погибшего офицера не было семьи, мало или вообще не было друзей. Его двойник был очень на него похож, чем-то помогли и пластические операции, — да и расчет, что после такой ужасной аварии человек может несколько измениться в своих привычках, был абсолютно верен. На всякий случай он был «ранен» и в горло, и с трудом говорил. Этот разведчик, о котором знает так мало людей, способствовал прекращению самой ужасной в истории войны и спас множество человеческих жизней. Поэтому я говорю вам, чтобы вы поняли, как недальновидно иметь принципиальное предубеждение против такого рода деятельности.
— Да, и потом это случилось, — сказал Антон. — Совсем молодую, красивую стройную девушку принесли еще теплой с больничной койки и ушли. Сначала я ее только трогал, а потом я раздвинул ей ноги, она была еще гибкой. И я лег на нее, полный шнапса, и в голове у меня кружилось.
Он помолчал, а я рассказал ему, что прочел в одной криминалистической книге, которую написал немецкий юрист, бывший в течение многих лет судьей, — о деликтах на сексуальной почве. Немало в истории и таких, кто даже откапывал молодых женщин и сексуально их использовал.
— Страшно, нет? — сказал он спокойно, но я видел, как у него явственно трясутся руки, из одной в другую он перекладывал цигарку. — Потом чем дальше, было легче. Иногда я отправлялся на смотрины, когда слышал, что умирает какая-нибудь такая и такая… моя будущая. Верите или нет: я стал спокойнее, черт перестал таскать меня по кабакам, у меня была бутыль шнапса дома, и другая — на работе, но никогда я не был пьяным, чтобы не оступиться или натворить какую-нибудь пьяную глупость. Моя жизнь обрела какую-то наполненность. Прежде я любую молодую красивую пару провожал завистливым взглядом. На каждую красивую девушку я смотрел почти с враждебностью. Какую-нибудь картинку с голой или наполовину голой красивой женщиной я иногда со злостью разрывал на кусочки. Теперь — больше нет. Конечно, не думайте, что это происходило прямо каждый день или каждый месяц. Я стал разборчивым. Я должен был чуть-чуть влюбиться. Вы можете меня понять? Жена унижала меня, дескать, я плохо одет, у меня нос как клюв, у меня нет денег, что я всего-навсего лишь обычный нищий. Проходящие мимо женщины меня вообще не замечали… а тут… впрочем, что я вам объясняю. Мне нужны были деньги, потому что я решил начать подкуп своего окружения на работе, конечно, не сильно, только чтобы не потерять работы, — этому сигареты, тому шоколадку, сестре конфеты. Дело в том, что я заметил, как чересчур от всех отдалился и как коллеги меня избегают. Но я был неуклюж при взломе, и меня сразу же поймали. Кто не создан для таких дел, лучше пусть вообще за них не берется.
Я еще целиком был под мрачным бременем исповеди Антона, когда Бого мне рассказывал не менее страшную историю времен войны, но иного характера.
Он получил задание вытащить из одного гестаповца определенные секреты, но тот его раскусил и тем самым приговорил себя к смерти. Они сидели вдвоем в деревенском доме и пили домашний самогон, гестаповец пил по-настоящему, Бого выливал содержимое стопки под стол — и тот тип это заметил. Дело дошло до выяснения отношений между ними. Бого первым наставил пистолет и разоружил того. Повел гестаповца в ближайший лес — снегу было по колено, зима. «Ты хоть скажи, свинья, на кого работаешь?» — спросил ведомый, который должен был идти перед ним по тропинке. «На гестапо, свинья коммунистическая!» Сначала гестаповец попытался ему разъяснить, что все это ошибка, но потом к нему вернулись подозрения. В лесу Бого застрелил того в голову со спины, застреленный упал, он оттащил его немного в сторону от тропинки и, наломав еловых лап, закрыл его ими. Потом вернулся в дом, чтобы привести в порядок сведения, добытые у застреленного. Сидел он там какое-то время, как вдруг услышал глухой удар по двери — дверь резко отворилась — там стоит застреленный, весь в крови, с вытаращенными глазами, и медленно начинает двигаться на своего ликвидатора. Бого встает, они начинают бороться, он с трудом вытаскивает того из дома и отпихивает в снег, — вокруг собралось несколько мужиков, баб и детей, — гестаповец собрался с силами и накинулся на Бого, он выпускает в тело всю обойму; тот, закачавшись, падает, но уже снова на коленях, будто его невозможно убить. Бого охватывает ужас, револьвер пустой, он хватает кол и бьет того, который как раз поднялся на ноги, по голове так, что мозги брызнули по снегу. Деревенским он показал свое немецкое удостоверение и объяснил, что это «свинья коммунистическая», очень опасный тип. И пусть они его закопают, где хотят. Но уже и после войны тот тип ползал за ним во сне.