– Привет, Август. Поможешь? – ответил Нильс хрипловатым голосом.
Общими усилиями они вернули шифоньер обратно в квартиру, после чего Август протиснулся внутрь. В прихожей, закиданной пустыми картонными коробками, стояла Мира. Она не сразу увидела левитанта, продолжая говорить Нильсу что-то о вечернем букете, куда требуются пионы более насыщенного розового оттенка. Когда она заметила рядом с собой Августа, одна из ее бесцветных бровей изогнулась:
– Аа. Август. Ты чего тут?
Август смотрел на нее тогда, на пеструю ленту у нее в волосах, завязанную бантом на макушке, на так далеко посаженные друг от друга глаза, на ее рабочий фартук, измазанный чем-то зеленым, и будто бы впервые видел.
– Нильсу помогаю вытащить шкаф, – ответил левитант несвойственным для него плоским голосом.
– А. Спасибо. – Мира посмотрела на Нильса, потом на Августа. – Я решила заменить этот старый шифоньер на стеллаж с открытыми полками. На нем будет удобней разложить мой инструментарий.
– Ясно, – так же плоско произнес Август и поспешил от нее отвернуться. – Нильс, ты бери за вверх, а я – за низ. Разворачиваем его и под углом вытаскиваем.
В то лето, когда Август пролетал над столицей, ему часто приходилось видеть Миру и Нильса, прогуливающихся по набережной реки Фессы. Он понимал, что происходило между этими граффами, и от этого понимания ему хотелось нырнуть с высоты в реку.
После истории со старым шифоньером Август общался с Мирой и Нильсом только в присутствии Филиппа. Они и дальше собирались вчетвером на светские четверги. Август делился байками со своих путешествий, Филипп хвастался книжными покупками для иллюзорной библиотеки, а Мира делилась новыми техниками для создания букетов, которыми она обучилась. Нильс же чаще слушал, чем говорил. Он поглядывал на Миру, поглядывал на остывшую чашку перед собой и о чем-то все время думал. В отличие от них троих старший Кроунроул никак не мог найти себе дело по душе. И Август знал, что это его коробило. В то время Нильс был посыльным и как всякий эфемер чурался подобного вида занятий. Августу даже казалось, что единственной радостью в жизни Нильса стала Мира.
Что она могла найти в таком отрешенном от всего мира граффе – Август не понимал. Нильс был закрытым ото всех, а Мира же, напротив, в каждую дверь заходила с уверенного пинка и жила эту жизнь так, как и хотела. Что у этих двоих могло быть общего?
К несчастью Августа, что-то общее у них все же было, ведь с каждым месяцем эти двое проводили наедине все больше времени, а Август с каждым месяцем все сильнее злился на Нильса. В то время Август чаще улетал из столицы, чаще разделял полеты с лагерем кочевников-левитантов, иногда пропускал светские четверги. И так продолжалось до тех пор, пока Нильс не связался с девятью пилигримами.
После ссоры с Филиппом, на которой старший брат сломал младшему нос, Нильс ушел с Робеспьеровской. Ушел от привычной жизни, ушел от Миры. Поскольку тогда Август не знал, что Нильс стал участником тайного общества, которое намеривается украсть из дворца Белый аурум и использовать его в своих загадочных целях, к уходу Нильса левитант отнесся как к невероятной удаче. Август стал чаще заходить к Мире, стараясь утешить ее после исчезновения Нильса; стал отменять свои полеты куда-либо, когда у Миры внезапно выдавался выходной. Он хотел начать ухаживать за ней, однако намерение его так и осталось лишь намерением, поскольку с тех самых пор их отношения стали невыносимыми.
Мира могла взвинтиться из-за всякой ерунды, вроде эфемера, который случайно толкнет ее на улице, или из-за подгорелого кофе, купленного в спешке у Тетушки Люсии. Вдобавок она повадилась без конца поучать левитанта, учить жизни и сыпать прямыми намеками, что живет он совсем не так, как должно. По началу Август едва сдерживался от колких ответов, а спустя месяц такого ее поведения сдерживаться он попросту устал.
Граффы начинали сцепляться при каждой встрече, порой даже не успевая поздороваться. На несколько месяцев Филипп стал звеном, благодаря которому их светские четверги еще случались. Иллюзионист пытался усмирить своих друзей, но далеко не всегда ему это удавалось.
Оказалось, различий между Мирой и Августом было куда больше, чем различий между Мирой и Нильсом. Ну что за ирония.
Скоро в их жизни появилась Ирвелин, а сразу после – вернулся и Нильс с тем злополучным браслетом. И тогда Август запутался окончательно.
***
– Господин Ческоль, – услышал он скрипучий голос Алисы Фанку, сидящей напротив него в комнате с зажженными канделябрами. – Убедительно прошу вас отвлечься от ваших сердечных дел и ответить на мой вопрос.
– А какой был вопрос? – спросил Август, очнувшись.
По напряженному лицу госпожи Фанку стало ясно, что терпение ее исчерпалось.
– Я спросила, были ли вы знакомы с принцессой Огратой раньше, до ее первого прихода к вам домой.
– Я видел принцессу на прошлом Дне Оле, – ответил Август, думая о Нильсе, которого он встретил там первым. В белой ливрее тот выглядел прямо как петух в смокинге. – С принцессой мы тогда перекинулись парой слов, да и все.
Телепат неотрывно смотрела в его глаза. Моргала она крайне редко, еще реже отвлекалась. Что нельзя было сказать о сидящем перед ней заключенном.
– А с Постулатом вы были знакомы? Раньше.
– Нет, Постулата я не знал. Странный он тип.
– А господина Интрикия Петроса вы знали?
– Его тоже не знал.
Спустя сорок пять минут поверхностного сканирования Августа отвели обратно в камеру, где ему пришлось провести очередную ночь без малейшего представления о своей дальнейшей судьбе. Всю ночь у левитанта кружилась голова, после вмешательства телепата измученные его мысли все пытались угомониться. А на утро в его камеру снова пришел одноногий надзиратель. В то же место он поставил ту же тарелку, встал в ту же позу, оскалился в той же манере, а вот слова произнес новые:
– По тебе принято решение, малец.
– Решение? – взбодрился Август. – И какое же?
– Не мне поручено его озвучить. Жди, скоро за тобой придут, – сказал он и с издевательской ухмылкой вышел.
В прошлый раз, когда пират произнес слово «скоро», к Августу пришли только спустя сутки. Поэтому и сейчас, когда надзиратель ушел, Август неспешно проглотил свой нехитрый завтрак и лег, планируя вздремнуть часок-другой. Но не успел он как следует улечься, как тяжелый засов на двери его камеры сдвинулся, и в проеме появилась группа из крепостной стражи во главе с их похрамывающим седым начальником.
– Собирайтесь, господин Ческоль, – скомандовал Аврелий Меельт. – Вам предстоит дорога.
– Дорога куда?
– Увидите.
Собирать Августу было нечего. Он лишь встал, умылся холодной водой, оглядел камеру, словно желая запомнить в ней каждый камень и каждую трещинку, и вышел за стражей. Его отвели во внутренний двор крепости, где посадили в малопривлекательный казенный фургон. Оставшийся снаружи начальник крепости кивнул стражнику-штурвалу, тот махнул обеими руками и двери фургона захлопнулись.
Окна внутри были затемненными, из-за чего левитант не мог увидеть, куда именно его повезли. Сопровождали арестанта пятеро стражников, и все упорно сохраняли молчание, когда Август пытался хоть что-нибудь выяснить.
«Плохи мои дела», – с отчаянием подумал левитант, уставившись на свои колени. Он знал единственное место, куда могли отослать преступника по его статье, и место это внушало ему один лишь ужас.
На самом севере Граффеории, на окраине вересковых полей, где земля прерывалась зубастыми отвесными скалами, находилась тюрьма, с давнишних пор нарекаемая Безликой. Тюрьма эта и была скалой. Ее стены есть скользкий камень, ее коридоры – подземные туннели. Однажды Августу выпал случай пролететь над ней. Сверху – обычный, продолговатый утес, который раскалывал надвое мглистый берег Ложного моря, но стоило снизиться и пролететь к утесу лицом, то увидишь рваные дыры, в коих была усыпана вся отвесная кромка. Эти дыры выполняли роль тюремных окон, куда, согласно рассказам выживших узников, ежедневно проникали брызги морских волн. При отливе можно разглядеть и нижние этажи, где окон не было, а был лишь один сплошной влажный камень.
Глухое, проклятое место, попасть в которого не пожелаешь и заклятому врагу. Хотя, если вспомнить о Нильсе…
Пока фургон ехал по ухабистой дороге, Август размышлял, как долго он сможет продержаться в заточении в Безликой тюрьме и не сойти там с ума. Многие узники не выдерживали и прыгали из окон прямиком в Ложное море, где беспощадное течение шанса выжить не оставляло.
Безликая тюрьма находилась далеко, от столицы – несколько дней в пути, однако остановился фургон гораздо раньше – спустя каких-то полчаса после отправления. Удивленного Августа вывели наружу, и не успел он даже оглядеться, как его сразу завели в невзрачного вида дверь, где было темно и сильно пахло стиранным тряпьем.
Узкий коридор сменялся один за другим, потом случился длинный переход, миновав который сопровождающие его граффы остановились. Некоторое время они просто стояли, ожидая кого-то. В этот момент у Августа сильно зачесалось под левой лопаткой. Он захотел почесать спину, но руки его, как и полагалось рукам арестанта, были скованы, и ему пришлось обойтись круговыми движениями плеч, что совсем не помогло его беде. Когда терпеть сей зуд стало совсем невыносимо, Август обратился к своим провожатым:
– Господа, мне весьма неловко обращаться к вам с такой…
Договорить он не смог. Дверь, перед которой они стояли, распахнулась, и Август увидел вытянутого по струнке граффа в идеально выглаженном фраке.
– Можете его запускать, – произнес графф беспристрастным тоном и сдвинулся, освободив проход. Следом один из стражников отстегнул от рук Августа наручники, а другой кивнул ему на дверь. Левитант послушно зашел, и после того, что он увидел, зуд под его левой лопаткой чудесным образом перестал ему докучать.
Август растерянно закрутил головой по роскошного вида комнате. Лепнина на высоком потолке, бархатные портьеры на окнах и стоявшая повсюду мебель со спинками