В ее глазах все сильней проступали слезы, и девушка, отложив очки на стоявший рядом комод, смахнула их.
– К смерти он относился легко, даже слишком. Когда человек умирает, говорил дядя, его фонарь попросту гаснет. Но скоро подойдет фонарщик, сменит лампочку, прочистит плафон, и его фонарь засветит вновь.
Девушка подняла подол своей юбки и громко в нее высморкалась. Доди впопыхах отыскала в своем саквояже салфетки и протянула их девушке.
– Допускаю, что причина столь легкого отношения к смерти может быть и в другом. – Материализатор протерла салфетками глаза и обратила их к Доди. – Дядя был одинок. Я да мой отец, живущий в Штосселе. Вот и все, кому было до Интрикия Петроса дело.
Доди поежилась. Уже второй раз за эти сутки ей приходилось слушать размышления о смерти, и такое совпадение ей совсем не понравилось.
Поблагодарив госпожу Петрос за содействие и отдав ей всю свою пачку с салфетками, Доди вернулась на Ветреную улицу. Дождь лить не переставал, но заметно усмирел. Расправив черный зонт, детектив зашагала на север столицы, на улицу Пересмешников, где в назначенный час ей предстояло встретиться с Идом Харшем.
Несмотря на озябшие руки и лицо, Доди относила регулярный дождь к украшениям столицы. Переулки редели, в каменных домах горячился очаг, сгущенное небо полнилось предвкушением радуги. И запах! Доди любила идти под дождем и вдыхать его, такой влажный и терпкий. Мысли от него прочищались не хуже, чем от бега, а потому до улицы Пересмешников она дошла как самый обычный человек. Напротив двух скамеек уже стояла высокая фигура с таким же как у нее черным зонтом.
– Лестница Интрикия Петроса – созданиал, – первым делом сообщила она, приблизившись к Харшу.
– Этого стоило ожидать, – ответил Ид, не поворачивая к ней головы.
– И создала его сама племянница. Она – материализатор.
Поразмыслив немного, Харш кивнул.
– Описание у нас есть?
– Есть.
– Оно совпадает с описанием Постулата?
– Совпадает. И Постулат уверяет, что в ту ночь лестница Интрикия стояла у ближайшего к нему фонаря.
Доди подняла взгляд на этот фонарь. Такой же, как и сотня других столичных фонарей: вытянутый, черный, с устойчивым основанием и помутневшим от дождя стеклом.
– Кто бы не забрал отсюда лестницу, он хотел избавиться от нее как от лишнего свидетеля, – утвердил Харш, продолжая смотреть на скамейки. – Выкинул в мусорный бак на другом конце города, например.
– Или распилил. Или сжег. – Отвернувшись от фонаря, Доди зашагала ближе к скамье, где был найден Интрикий. – Последним, кто прикасался к первой скамейке, был левитант.
– Да. И?..
Дождь молотил по черным зонтам, заставляя сыщиков усиливать голос.
– Принцесса Ограта. Она ведь тоже левитант.
Слегка откинув зонт, Доди посмотрела в лицо Харшу, и тот ответил на взгляд. Брови его почти касались переносицы, тяжелая челюсть была крепко сжата, а темные глаза казались лишь на йоту дружелюбнее буйного неба. На нее смотрел суровый, часто циничный сыщик, но сейчас Доди нашла в его облике и нечто, заставившее ее торопливо перевести взгляд.
– Согласно показаниям Августа Ческоля, принцесса и Постулат некоторое время общались, – продолжила она громче. – Возможно, и здесь они были вдвоем. Что, если Ограта решила освободить Постулата вовсе не из нежных к нему чувств, а из нежелания раскрывать себя и своего преступления?
– Что могло произойти путем тотального сканирования Постулата?
Доди кивнула (немой и промокшей скамейке), а Харш чуть погодя пробасил:
– Звучит складно, если не учитывать того, что в убийстве мы будем обвинять будущую королеву.
– У любого убийства должен быть мотив, – озвучила свои мысли Доди. – За что убивать обычного фонарщика? За что убивать граффа, который ходил по ночным улицам и зажигал фонари?
– Возможно за то, что в свете фонаря этот графф мог увидеть что-то, чего видеть ему не следовало.
Сыщики, словно по команде, приподняли свои зонты и стали осматривать хмурую улицу.
«Смотри туда, куда другие не смотрят».
Их окружали тихие каменные дома с высокими как изгородь калитками. Дом с теплицей – в нем проживала женщина-отражатель, единственная свидетельница по делу Петроса. Дом рядом – грозный особняк, с резными колоннами и уродливыми горгульями на столпах. Напротив особняка выстроился ряд из крытых серых домишек, подпирающих друг друга с обеих сторон; неказистый облик домов украшали лишь одинаковые эркеры на первых этажах. Замыкали ряд торговые лавки, за крышей которых виднелась часовня.
– Он мог увидеть что-то в окнах, – предположил Харш.
– Снова послать дежурных эфемеров расспрашивать жителей?
– Вряд ли они поделятся чем-то новым.
Они все озирались, старательно ища в дождевой завесе то, за что их чуйка могла бы зацепиться.
– Что нам известно о Постулате. Еще раз, – выразил просьбу Харш в привычной ему грубоватой манере. Подол его изумрудной шинели совсем промок, и, заметив это, сыщик только сильнее насупился.
Дорожный плащ Доди намок не меньше, вдобавок и ботинки ее угодили в лужу.
– Постулат работает в свечной лавке на Скользком бульваре, – начала она, отступая на безопасный для ботинок островок улицы. – Хозяин лавки отзывается о Постулате как о прилежном работнике, несмотря на всю его чудаковатость. Постоянного места жительства у граффа нет, переезжает с одной съемной квартиры на другую. Из родных – только дядя и тетя из Клекота. Только вот…
Она запнулась.
– Говорите же, Доди.
– Его шрам на лице. Он не дает мне покоя.
– Постулат говорил, откуда у него этот шрам?
– Сказал, что получил ножом по лицу в одном баре. Несколько лет назад. – Доди задумчиво уставилась на края подрагивающего от ветра зонта. – Мне нужно узнать обстоятельства, при которых он получил свой шрам.
– Уверены, что это поможет нам в поисках?
– Нет, – призналась Доди.
Какое-то время они молча стояли, промокая все сильнее.
– Сегодня я отправлюсь в Клекот, снова наведаюсь в дом родных Постулата. Отправлюсь одна, как эфемер. Так будет быстрее.
– Хорошо, – сказал Харш и без лишних слов зашагал в сторону участка.
Глава 15. Птичий дом
Дождь барабанил по капюшону Августа, стоявшего у ворот восточного королевского сада. Кроссовки его вымокли, и левитант в который раз пожалел о своем решении не надевать сапог. Уже с минуту он стоял и глядел сквозь изогнутые прутья на зеленые просторы сада, свирепо заливавшиеся дождем. Ни единого посетителя этим утром. И светлое окно в сторожке оповещало, что и сторож предпочел остаться в этот час в сухости и тепле. Один только Август стоял и мок, будучи связанным по рукам и ногам долговым обязательством с самим Ноормантом Третьим.
После встречи с Королем Августа отпустили домой, и там его ждал отвратительный, мерзкий, совершенно невыносимый вечер. Он не мог найти себе места, поскольку в его пронырливой голове возникали все новые и новые идеи как избежать приговора. Избавиться от идей у Августа не получалось: он бил себя по ушам, пытался уснуть раньше положенного, принимал холодный душ – все без толку, только кашлем себя обеспечил. Навязчивый порыв немедленно схватить рюкзак и вылететь в окно уцепился так крепко, что не отпускал замученного левитанта до рассвета, с наступлением которого ему удалось-таки уснуть.
И сейчас, сонный и несчастный, Август стоял у ворот и хмуро глядел на раскиданные перед ним острова из кустарников и карликовых деревьев, которым суждено было стать его личной тюрьмой под открытым небом.
Клетки с окольцованными птицами находились на дальней стороне сада, за стеклянной оранжереей с тропическими растениями. Август обошел оранжерею и остановился. Уличные клетки сегодня оказались пусты – в ненастную погоду всех птиц держали под крышей, в высоком каменном строении, от земли до верха увитом диким виноградом. «Последний шанс сбежать», – промелькнула мысль, и Август хлопнул себя по ушам, пытаясь отделаться от навязчивой идеи. Не от этой ли привычки он стал лопоухим?
«Если я улечу, то моя жизнь неотвратимо измениться. До конца дней своих мне придется находиться в бегах. Сторониться друзей, ба и де, отказаться от привычной, приятной уму и телу жизни. Шарахаться от каждого встречного, полагая, что тот – желтый плащ… Нет. Я так не хочу».
Горделиво подняв голову, Август поборол себя и сделал следующий шаг, и его нога, в той же степени гордо, провалилась в жидкую мясистую грязь. Левитант опустил голову и смачно чертыхнулся. От его белого кроссовка осталась одна только память.
– Представьтесь, графф, – вдруг услышал он.
Пытаясь вытащить ногу из пакостной жижи, Август глянул вперед и увидел бледного человека, который высунулся из двери каменного строения.
– Меня зовут Август Ческоль. Я пришел сюда по приказу Короля, – перекрикивая шум дождя, ответил левитант.
– Ты опоздал, Август Ческоль, – ответил человек. Кажется, голоса он не повышал, даже не пытался, но голос его и без усилий был громким и раскатистым.
– Виноват. Погода, видите-ли…
– Завтра ты должен явиться в восемь ноль-ноль и ни минутой позже. Опоздаешь вновь – обяжешь себя на ночные дежурства.
Август рассеяно кивнул. Сначала он было опешил от такого к себе обращения, а потом вспомнил, что здесь он – заключенный, который пришел отбывать наказание. Какого иного обращения он ожидал?
– Заходи, – произнес человек и мышью скрылся.
Август как мог отряхнул кроссовки от налипшей к ним грязи и прошел следом за бледным человеком. Но стоило ему переступить порог, как до него дошло, что садовая грязь – весьма ничего, если сравнивать ее с тем, что ожидало его внутри. Нос его сморщился от жуткого зловония, глаза заслезились, и Август, часто заморгав, огляделся.
Перед ним уходил в даль длинный коридор, по обе стороны которого находились огромных размеров птичьи клетки. Щебетание, визг, взмахи сотни крыльев и клокочущий повсюду стрекот – все звуки смешались в едином суматошном гуле. Птицы самых разных расцветок летали внутри клеток; они бились клювом о решетки, карабкались по ним когтями, взмахивали крыльями и кружились у высокого потолка. Из-за царившего здесь полумрака очертания птиц смазывались, а особи темных расцветок и вовсе терялись из виду.