– Надеюсь, ты не собираешься коптить здесь этой паровозной трубой, – сказала Меррихью, когда Торстон, зажав в зубах трубку, принялся хлопать себя по карманам в поисках еще чего-то. – Ты разве забыл? Курение в обоих магазинах строжайше запрещено. С прошлого года. Это было общее решение.
– Ну да, ну да, – огорченно проворчал Торстон, вынул изо рта трубку и грустно на нее поглядел.
– А вот и чай, – раздался голос Мерлина.
Хотя нет, не Мерлина, просто похожий, только чуть более высокий и изысканно модулированный. Сьюзен обернулась и увидела молодую женщину, очень напоминавшую Мерлина. На ней был мужской костюм с брюками клеш – как и на нем в тот первый день, только темно-синий, в тончайшую светло-голубую полоску – и голубая шелковая блузка. Свободно повязанный галстук украшали полоски какой-то школы или университета – тот, для кого важны подобные вещи, наверняка знал, какому учебному заведению они принадлежат. Женщина была чуточку круглее Мерлина и на дюйм выше, хотя на ней были женские ботинки без каблука, а на Мерлине – мартенсы на толстой подошве. Бледно-голубая атласная перчатка с пуговками покрывала правую руку, которая сжимала ручку черно-белого фарфорового сливочника в виде коровы. Рядом с молодой женщиной стоял Мерлин, держа серебряный поднос с чашками, блюдцами, сахарницей и ложками.
– Ты, наверное, Вивьен, – вырвалось у Сьюзен.
– Увы, мы с братом действительно очень похожи, – ответила Вивьен и, дождавшись, когда Мерлин опустит на стеклянную крышку кофейного столика поднос, поставила туда же сливочник. Освободившуюся руку она протянула Сьюзен. Та встала и пожала ее, после чего обе сели.
– Добро пожаловать в Новый книжный, – сказала Вивьен. – И спасибо за то, что не отказалась принять наше приглашение. По-моему, мы как-то позабыли о хорошем тоне, не так ли?
– Хм… – фыркнул Мерлин, а Торстон изобразил рукой жест, который мог означать что угодно, но, скорее всего, выражал согласие и даже готовность принести извинения.
– Этикет и хорошие манеры – этим в нашем обширном семействе занимается Вивьен, – сказал Мерлин, сел и взялся за чайник. – Всем налить?
– Зато леворукие лучше всех разливают чай, – буркнул Торстон. – Вот у кого рука никогда не дрогнет.
– Спасибо, дядюшка, – ответил Мерлин. – Сьюзен, тебе с молоком? Са…
– Печенье, – вдруг перебила его Меррихью, встала и направилась в альков. – Я же просила принести печенье.
– Тетушка Меррихью уж-жасно любит печенье «Яффа» от Маквитти, – пояснил Мерлин. – Но, в целях воспитания воли угощается им, только когда у нас гости. А это, как я уже говорил, бывает совсем не часто.
– Нет, спасибо, мне без сахара, – сказала Сьюзен, взяла свою чашку и поднесла к глазам, чтобы рассмотреть рисунок – цветочные вставки на нежно-розовом фоне.
Таких она еще не видела. Желая узнать, откуда она, Сьюзен перевернула блюдце, но на нем не оказалось клейма. Сьюзен любила посуду и не исключала, что в будущем эта любовь может перерасти в одну из ее специальностей. Миссис Лоренс, которая не оставляла попыток направить многочисленные художественные устремления способной ученицы в одно или хотя бы в два русла, не особенно в этом преуспела.
– «Эйч-Ар-Дэниел»[6], – сказала Вивьен. – Тысяча восемьсот тридцатый год. Все, кроме сливочника, конечно. Этот от «Маркса и Спенсера», куплен пять минут назад.
– А твой отец… – Торстон пристально поглядел на Сьюзен поверх чашки, которую затем опрокинул в рот и осушил одним глотком. – Ах-х! Хороша чашечка! Маловата, правда, но очень хороша. Твой отец. Что ты о нем знаешь?
Сьюзен взглянула на Мерлина. Тот приподнял бровь. Зато Вивьен подалась вперед и похлопала Сьюзен по плечу:
– Тебе придется принять нашу помощь, хочешь ты этого или нет. К сожалению, у нас есть основания для такой настойчивости, и очень веские. Древний мир бывает необычайно опасным, особенно для тех, кто не представляет, с чем имеет дело. Поэтому, пожалуйста, позволь нам тебе помочь.
Сьюзен глубоко вдохнула. Все молчали. Наконец Торстон, бормоча что-то насчет превосходства кружек над чашками, подлил себе чая. Меррихью громко шуршала упаковками в алькове, – видимо, обнаружила печенье.
– Похоже, выбора у меня нет, – начала Сьюзен после паузы. – Только я надеюсь… надеюсь, что меня ни во что такое больше… не втянут. Я просто хочу выяснить, кто мой отец, отработать лето и начать семестр. И все.
– Так, давай по порядку, – деловито сказала Вивьен, но почему-то Сьюзен не стало легче. – Значит, в поисках отца ты первым делом направилась к Фрэнку Трингли. Почему ты сочла его подходящей кандидатурой? И какая еще информация у тебя есть?
– С Фрэнком все просто, – ответила Сьюзен. – Каждый год, на Рождество, мы с мамой получали от него открытки с именем, фамилией и адресом. Но вообще у меня не было причин… я просто хотела проверить… а потом увидела его… и он оказался таким странным. Мама живет как во сне, наверное, она принимала много наркотиков тогда, в шестидесятых, хотя сама говорит, что нет. Еще она называла Фрэнка Трингли другом, и, когда говорила о нем, у нее менялся голос… ну, вы понимаете.
– То есть твоя мама рассеянна и склонна к мечтательности, так? – уточнила Вивьен. – Мыслями витает неизвестно где?
– Ну не то чтобы часто. – Сьюзен вдруг захотелось защитить мать. – Но вообще бывает.
Мерлин подлил чая в чашку Сьюзен. Вернулась Меррихью с полной тарелкой своего любимого печенья – шоколадного, с начинкой из апельсинового джема. Сев, она поставила тарелку себе на колени, взяла одно печенье и смачно надкусила.
Вивьен и Торстон переглянулись.
– Что? – не поняла Сьюзен.
– Видишь ли, девочка… у некоторых смертных мечтательность является признаком контактов с Древним миром. То есть они либо проводят часть времени в местах наподобие Майской ярмарки, где ты побывала, либо контактируют с тварями, которым не место в нашем мире. Причем иногда контактируют против своего желания.
– Ой! – Сьюзен сморгнула слезу, думая о том, как нелегко приходится ее маме. – Понятно. Это многое объясняет. Она говорит, что не принимала наркотики, хотя еще до моего рождения общалась со многими, кто это делал… с роллингами, кинками, другими группами. Она снимала их на фото… она фотограф и художница… а я ей не верила…
– А еще что у тебя есть? – мягко подтолкнул ее Мерлин.
Сьюзен достала из кармана спецовки почерневший от времени серебряный портсигар, с которым не расставалась никогда. Она получила его на свой двенадцатый день рождения от матери, сказавшей: «Это папин». Правда, потом мать отнекивалась, утверждала, что ничего такого не говорила, а портсигара вообще в глаза не видела. Но Сьюзен все равно носила его с собой. В нем было удобно держать другие служившие подсказками вещицы, которые она накопила со временем.
– Вот эта вещь, похоже, принадлежала моему отцу, – сказала она и нажала кнопку, чтобы открыть портсигар. Внутри лежали свернутый в несколько раз тетрадный листок и выцветшее удостоверение, напечатанное на прямоугольном кусочке картона. – Мама подарила его мне на день рождения. Кстати, здесь, в Лондоне. Тогда она сказала, что подумала об отце, но что или кто напомнил ей о нем, не знала, и подарила это мне в память о той минуте. А потом отказывалась говорить об этом. Вряд ли он как-то поможет.
– На верхней крышке гравировка – это рыцарский герб или просто знак? – сразу спросила Вивьен.
– Не знаю… – ответила Сьюзен и наклонила портсигар так, чтобы гравировка стала видна всем.
– По-моему, это голова какого-то зверя, – сказал Торстон. – Выполнена в абстрактной манере, сплошь прямые линии. Не кабан, не конь и не лев… хм…
– Пару лет назад я возила его в Бат, показывала оценщикам из «Антик роудшоу»[7], – продолжила Сьюзен. – Но они не заинтересовались. Их специалист по серебру лишь подтвердила то, что я узнала раньше. Сказала, что клейма все неправильные, а значит, это подделка. Здесь есть якорь – это знак Бирмингема, и лев – им метят серебро, и дата – шестьдесят второй. А еще ладонь, которая обычно означает «Шеффилд». Но одна вещь не может быть сделана сразу в двух местах. К тому же ладонь повернута не туда. Клеймо производителя странное, оценщица не смогла его распознать. Вроде руны, но не скандинавской и не как у Толкина. В общем, на шоу я, разумеется, не осталась.
– Бирмингем, говоришь? Второе клеймо? Так-так, – протянул Торстон. – Можно взглянуть?
Он вынул из кармана лупу и вставил ее в глаз. Сьюзен освободила портсигар от содержимого и протянула ему.
– Билет побывал в стирке, – сказала она, кладя на стол картонный прямоугольник, – но еще видна надпись «Читательский билет» и часть номера: две первые цифры неразборчивые, а потом идет «семьдесят три». Имя было написано синими чернилами, и они расплылись. Думаю, это из библиотеки Британского музея.
– Нет, – тут же ответила Вивьен. – Форма и шрифт не те. Такие билеты выдают частные библиотеки. Можно выяснить, какая из них выпустила билет, восстановить его номер, а по нему – имя владельца.
– Как, с помощью магии?
– Ну зачем же, – ответила Вивьен. – Воспользуемся сначала традиционными способами. Наша реставрационная мастерская в Старом книжном – непонятно, правда, что она там делает, ведь все старые книги мы продаем здесь…
– В Старом книжном больше места и лучше освещение, – возразил Торстон, отрываясь от портсигара. – Так что у всего есть своя причина, юная Вивьен.
– Пусть так, – продолжала Вивьен. – Я только хотела сказать, что тетя Хелен и тетя Зои, которые там работают, могут отреставрировать что угодно, если оно написано от руки или напечатано. Их авторитет признают музейщики всего мира, им присылают книги и документы для изучения, обновления и реставрации. Уверена, они смогут выяснить происхождение этого билета, а заодно и имя владельца.
– Так я и думал, – сказал Торстон, возвращая портсигар Сьюзен. – Харштон и Гул, наши праворукие ювелиры. Стерлинговое серебро, Бирмингем, шестьдесят четвертый год. Перевернутая ладонь означает, что это был дар мира, преподнесенный с целью закрепить некое соглашение или даже союз между мифическими существами, пребывавшими в тот момент в человеческом облике. Хотя, по чести сказать, не припомню, чтобы такой пакт заключали в начале шестидесятых. Да и портсигары…