ждения. Вероятно, и корни садизма те же самые.
— Как жаль все же, что мы произошли от завистливых мещан в мире животных, а не от царственных львов или могучих слонов. Я согласна даже на быков! — Сима подошла к толстым рельсам загородки, за которой покачивал тяжкой головой огромный зубробизон.
— Вряд ли было бы хорошо- туповаты звери,- серьезно возразил Гирин, — а со львом и тигром тоже не выйдет. Природа ничего не дает даром. И расплата льва за силу и нервную энергию- короткий век, в который не наберешь мудрости.
— А верно, что немецкий ученый возродил вымерших диких быков- туров- и что их уже целое стадо? — спросила Сима.
— Вероятно, в дальнейшем наука будет способна и не на такие чудеса. Действительно, все признаки туров есть у этой породы быков. Но все же это лишь подобие когда-то живших туров, утратившие могучую силу, накопленную половым отбором за тысячи веков существования вида. У одного английского зоолога я прочел интересное соображение. Он считает, что одомашниванию могли поддаться лишь умственно дефективные особи. Я бы сказал о том же по-иному. Естественные виды животных- это средний стандарт, отобранный за миллион лет, та же мера и середина всесторонней пригодности,как и красота. А искусственно выведенные породы- это фокусы, отклонения, и без помощи человека они были бы вскоре сметены с лица Земли.
Гирин спохватился, взглянул на часы.
— Вы не опоздали? — встревожилась Сима. — Тогда бегите! Не беспокойтесь, я побуду здесь одна, мне надо подумать…
Пожатие крепкой руки,милый взгляд, уже не чужой, все понимающий, — и Гирин вышел на шумную Грузинскую улицу, сразу очутившись в мире спешащих и грохочущих металлом машин.
Сима вернулась на уединенную дорожку у оленьих загонов и замерла в раздумье,едва касаясь пальцами холодной проволоки. Под смех и редкие аккорды гитары к ней направлялась компания молодежи. Ее окликнули две девушки из гимнастической школы. Сопровождавшие их молодые люди тоже были знакомы Симе, веселые и музыкальные ребята из самодеятельности соседнего завода, дружная тройка, часто ожидавшая девушек после занятий.
— Серафима Юрьевна, какую смешную песню нам спел Володя! Ну-ка повтори для Серафимы Юрьевны! — воскликнула одна из девушек, обращаясь к статному парню с кудреватыми золотистыми волосами русского добра молодца. Тот устремил на Симу долгий, пристальный взгляд, и она сразу вспомнила. Этот взгляд всегда провожал ее, когда она встречалась с тремя приятелями. Парень упрямо свел четкие брови и вдруг согласился.
— Я спою другую! — Он озорно подмигнул товарищам и стал перед Симой в нарочитую позу певца. Звучным, хорошим голосом он начал старый романс о глазах, как море, от которых не ждешь ничего хорошего, в темной их глубине видятся странные тени.
В них силуэты зыбкие растений
и мачты затонувших кораблей.
Парень пел, а взгляд его выражал действительно мольбу о том, чего не могло быть. Чем больше настораживалась Сима, тем сильнее расходился певец, рвя гитарные струны.Парни улыбались, а девушки, женским чутьем поняв происходящее, притихли.
С бесшабашным шутовством парень рухнул на колени перед Симой, широко развел руки и отогнулся назад.
И я умру, умру, раскинув руки,
на темном дне твоих зеленых глаз! -
завопил он, нажимая на слово «умру».
Сима склонилась к певцу и тихо сказала:
— Зачем,Володя? Разве можно шутить,унижая себя и ту,для кого это делается? Ведь вы серьезный, хороший человек, глубоко понимающий музыку. Никогда не старайтесь представить свои чувства шутливыми,это не поможет от них избавиться, а только… — Сима замолчала.
— Что- только, Серафима Юрьевна? — так же тихо спросил парень, вскакивая и машинально отряхивая колени.
— Только обесценит их. Для других и для вас самого. А что может быть хуже, как жить по дешевке?
— Что, получил, Володька? — хохотнула одна из девушек, но тут же осеклась от укоризненного взгляда Симы.
— Прощайте, Володя, и будьте всегда сами собой, — сказала Сима, протягивая руку молодому человеку, которую тот крепко сжал.
Сима ласково улыбнулась ему, попрощалась с ученицами и пошла, чувствуя на себе неотрывные взгляды пяти пар глаз.
Глава седьмая
«ЭКС СИБЕРИА СЕМПЕР НОВИ»
— Пора бы сделать перерыв, Иван Родионович!- вырвалось у Веры, когда она получила распоряжение ехать за новой порцией лекарств. Это означало продолжение опытов, длившихся уже третью неделю без особенного успеха.
«Есть интересные факты,- думал Гирин,- но все не то,что я ищу… Все не то». И чем меньше обещали опыты, тем яростнее работали все их участники. Гирин даже ночевал в смежной с лабораторией комнатушке, и Вера была единственной, кто отлучался по делам.Накопился ворох протоколов- стенографических записей, устных рассказов или странных рисунков самих испытуемых, сделанных в моменты галлюцинаций, искусственно вызванной шизофрении. Оба — и Сергей и Иван Родионович — осунулись, побледнели, и сердце лаборантки не могло перенести такого небрежения к себе.
— Зря беспокоитесь, Верочка.- Голос Гирина звучал совсем нежно.- Ничего не случится с Сергеем, а я закален. Мы слишком носимся с опасениями перегрузить мозг. Пустое, мозг способен усвоить непомерно больше того, что мы ему даем. Надо только уметь учить, а емкость мозга такова, что она вместит невероятное количество знаний.Следует усвоить, что можно и надо подвергать и весь организм перегрузкам страшнейшей работой, но только делать потом долгие отдыхи.Так мы устроены, такими мы получились в длительной эволюции, и с этим нельзя не считаться.
— Видишь,Вера,я что тебе говорил,- торжествующе сказал студент,- получила? Иван Родионович доказал, что мы, цивилизованные люди, мало нагружены и мало заняты. А для полной жизни и здоровья нужна полная нагрузка по всем трем линиям: для мозга, для эмоций и для тела. А у нас? То тело нагружено, а голова пуста, голова занята- тело бездействует, если равнодушно ко всему относиться, то и чувства тоже не будут волновать, стимулировать, давать взлет душе и телу. Как тебя никакие чувства ко мне не волнуют, оттого ты и такая… без огня и блеска!
— Сам-то какой блестящий, подумаешь!- рассвирепела Верочка, поворачиваясь спиной к Сергею.- Нет,Иван Родионович,при всем вашем авторитете не соглашусь с вами. Сколько бывает болезней от перегрузки работой!
— Все дело в том,какая перегрузка.Если выравнивать все три линии нагрузки, о которых говорил Сережа,то получится большой психологический подъем,который сделает весь организм невосприимчивым не только к усталости,но и к болезням. Возьмите войну- как редко болеют люди на войне, а ведь худших условий не сыщешь.И перегрузка самая чудовищная по всем линиям.Все ученые,конструкторы, художники, пока захвачены работой, матери с больными детьми не поддаются болезни.Восемьдесят процентов наших болезней- психические,то есть зависят от ослабления психики, за которой следует ослабление главных «биохимических осей» организма. Человек в отличие от животных приобрел могучее мышление и воображение. Животные автоматизированы в гораздо большей степени, чем человек. Поэтому все психические воздействия у них проходят и исчезают очень быстро, а у человека остаются надолго и могут быть причиной болезни. Но есть и другая,сильная сторона того же: человек обеспечен гораздо большей психической силой, что влечет за собой стойкость и выносливость организма, сопротивление смерти и тяжелой болезни значительно большие, чем даже у могучих животных.
— Нет силы с вами спорить,Иван Родионович,- сдалась лаборантка,- и все же…
— И все же отправляйтесь в аптекоуправление. А я сейчас позвоню нашей очередной жертве.
Словно в ответ на слова Гирина, зазвонил телефон.
— Иван Родионович, вас просят срочно подняться в дирекцию,- сказала кинувшаяся на звонок Вера. — Изменений не будет?
— Нет. Поезжайте! Я сам вызову добровольца. Кто у нас на очереди?
— Женщина. Соловьева Татьяна Павловна, — откликнулся Сергей.
— Пожалуй, получится все же перерыв часа на три. Идите погуляйте, Сережа. Или съездите домой. Или пойдите с Верочкой. Работать будем весь вечер допоздна.
Проходя узкими коридорами и темными закоулками, отделявшими изолированную лабораторию от главного здания института, Гирин досадовал на внезапное вторжение в свое отшельничество. Досада превратилась в беспокойство, едва он ступил на широкую, залитую светом лестницу. Будто бы раскрывалось и выставлялось на обозрение что-то его сокровенное,еще незрелое и беспомощное. С этой тревогой он вошел в кабинет директора. Болезненный директор неохотно привстал, здороваясь,и снова опустился в кресло.Рядом с ним восседал маленький коренастый профессор. Гирин знал его как одного из заведующих лабораториями института. По лицам обоих угадывался неприятный разговор.
— Вы работаете у Вольфсона младшим сотрудником со степенью?
— Да, у профессора Вольфсона.
— И что же вы делаете у него?
— Я не уполномочен профессором обсуждать его работу даже с руководством института. Профессор заканчивает на дому свой отчет и, безусловно, даст вам все нужные разъяснения.
— Вот как, секреты!
— Никаких секретов. Элементарная субординация. И научная этика.
— По-вашему, мы неэтичны?
Гирин молча пожал плечами. Директор неприязненно сжал губы. Вмешался сидевший с ним рядом профессор:
— Вы неверно поняли, товарищ Гирин. Вас спросили не о работе вашего руководителя, а о вашей собственной.
— Простите,у меня пока нет своей работы,я выполняю лишь задания профессора Вольфсона. В плане института за мной ничего не значится.
— Не значится!- согласился директор.- Однако вы ведете какую-то свою работу,пользуясь лабораторией,и дирекция ничего об этом не знает.Вы считаете это правильным?
— Ни в коем случае. Я провожу серию психофизиологических опытов по договоренности с профессором Вольфсоном сейчас, когда в его плановых опытах наступил перерыв. Я полагал, что профессор поставил вас в известность. Работа не имеет ничего общего с планом, проводится мною на свои собственные средства, и я пользуюсь лишь помещением и добровольной работой студентов, моих учеников.