Сима встретила его в черном свитере и широкой серой юбке. Гирин стал расспрашивать о работе, о спорте. Сима вдруг разоткровенничалась и рассказала ему все о «халифе Гарун-аль-Рашиде» и его «великом визире». Удивительно наивную и добрую попытку найти свою собственную справедливость увидел Гирин в бесхитростном рассказе Симы. Она сидела против него, слегка смущенная, выпрямившись и положив на колени сцепленные руки, а ее громадные серые, широко открытые глаза смотрели прямо в лицо Гирину с доверчивой надеждой на одобрение. Нестерпимая, подступающая к горлу нежность проснулась в нем.
– Когда я слушаю вас, мне хочется стать верным телохранителем халифа, – вдруг сказал он.
Сима внезапно покраснела, вскочила и прошлась по комнате.
– Я ни разу не видел вас в брюках, – сказал Гирин, чтобы переменить тему. – Вы их не носите?
– Обычно нет.
– Почему?
– Они не годятся для моей фигуры, вот и свитер тоже не очень, – девушка покраснела еще больше. – Обязанность хозяйки – приготовить чай, – сказала она свойственным ей полувопросительным, полуутверждающим тоном и вышла.
Гирин пересел к пианино, медленно перебирая пальцами клавиши. Их прохладное и гладкое прикосновение было приятно и немного грустно, как воспоминание о чем-то далеком и утраченном. Звонкой капелью с весенних берез начали падать звуки одной из любимых песен Гирина, прошедшей с ним по жизни. Сима вошла стремительно и присела на ручку кресла, совсем рядом с черной боковиной инструмента.
– Иван Родионович, – прошептала она, – еще. Я так люблю эту вещь.
Гирин повиновался. Сима сидела, как изваяние, пока не вспомнила про чайник.
Японская песня «Сказка осенней ночи», только дважды слышанная им по радио, врезалась в память Гирина, как все, что сильно нравилось ему. Прижимая обе педали, он старался извлечь звуки, похожие на звенящие протяжные ноты кото и семисена. Они взлетали печальными сумеречными птицами, метались над темными водами молчаливых озер и замирали, удаляясь в безграничную ночь. Эта картина рисовалась Гирину в звуках песни и размеренном медленном аккомпанементе. Негромко подпевая мелодию, Гирин не заметил, как снова появилась Сима.
– Мне кажется, что я давно знала и любила это, – задумчиво сказала она. – Может быть, потому, что здесь звучит наша женская печаль.
– Почему именно женская? Мне кажется, что и мужская тоска тоже сюда подходит.
– Нет, это женская, – уверенно заявила Сима. – Потому что женщины страдают больше. Нет, я не имею в виду обычное рождение детей. Мы психологически более ответственны за жизнь, чем мужчины, и эта ответственность на всю жизнь, она не снимается, а усиливается с любовью, стократно возрастает с рождением ребенка. Нет, я не совсем…
– Совсем! Вы, оказывается, думаете так же, как и я, а я ведь немало лет…
В комнату вихрем влетела Рита, такая красная от возбуждения, что даже веснушки совершенно исчезли. С мальчишеской улыбкой девушка была так очаровательна, что Гирин невольно залюбовался ею, и Рита, заметив это, смутилась.
– Сима, роднуля, великий мой халиф, спасай визиря! Он погиб!
– Что такое? – встревожилась ее подруга. Рита в нерешительности посмотрела на Гирина, потом отчаянно тряхнула головой.
– Скажу все! Иван Родионович, он свой, поймет, а с тех пор, как вы… – Рита еще больше покраснела и внезапно выпалила: – Сима, я влюбилась!
– Зачем же трагический тон? Могу только поцеловать тебя и сказать: наконец-то!
– Ой, халиф, все очень скверно! Он иностранец и вообще мне не нравится!
– Опомнись, Маргарита! Что ты городишь! Влюбилась, а не нравится? Когда это случилось?
– Совсем на днях, и с тех пор я точно под гнетом. Когда мы вместе, стоит ему посмотреть, и я вся во власти его силы. Кажется, прикажи он, и я кошкой подползу и буду тереться о его ноги. Ужасно, так еще у меня не было. И главное, я еще не знаю, полюбила ли, а уже нет радости. Теперь понимаю то, что прежде казалось сантиментами. И я готова о всем забыть и боюсь его, боюсь сделать какую-нибудь ошибку, неверный жест, не то слово. Он ласково улыбается, а изнутри его точно смотрят недобрые глаза и следят, следят!
– Как-то нехорошо, девочка. Не понимаю. Кто он?
– Не скажу! Голова идет кругом. Вот так! – Рита бешено закружилась перед зеркалом, остановилась, притихла и села на винтовой стул перед пианино.
Сима и Гирин молча наблюдали за ней. Рита медленно коснулась рукой клавиш, взяла несколько нот и вдруг заиграла красивую тревожную мелодию, никогда не слышанную прежде Гириным. Он вопросительно посмотрел на Симу.
Тянется дорога, дорога, дорога,
Катятся колеса в веселую даль…
Что ж тогда на сердце такая тревога,
Что ж тогда на сердце такая печаль!
– Песенка шофера из бразильского кинофильма, – шепнула Сима.
Рита продолжала петь о спутнице, сидящей рядом, о том, что поворот сменяется поворотом, а далекая цель не показывается. Рита умолкла, опустив голову, и Гирину показалось, что на ее глаза, только что вызывающе блестящие, навернулись слезы.
– Ну, хорошо, мы все поняли, а теперь рассказывай. Кто он?
То, что Сима, не задумываясь, сказала «мы», а не «я», промелькнуло радостью в душе Гирина.
– Он профессор археологии из Анкары, зовут Вильфрид Дерагази.
– Постой чуточек. Из Анкары? Это из Турции? А что он делает здесь? В научной командировке?
– Да, да! Он приходил к папе. Я познакомилась с ним, была в театре два раза. Потом мы гуляли, потом ездили на машине просто так, по Москве катались, потом он хотел, чтобы я пошла в ресторан, а я не пошла, потом он у нас ужинал.
– И все?
– А что еще?
– Ну, говорил он тебе что-нибудь? Предлагал руку и сердце? Целовались?
– Говорил, ну, что в таких случаях говорится: я ему очень нравлюсь, и русские девушки вообще, а я из них самая лучшая, и что я такая веселая и спортивная, – он так и сказал – спортивная, что счастлив тот путешественник, исследователь, у которого я буду спутницей. И потом он поцеловал меня и… и еще раз… и еще раз…
Рита прикрыла ладонями запылавшие щеки.
– Несколько раз поцеловались, так, – деловито выспрашивала Сима, – и гуляли, и говорили, на каком, между прочим, языке?
– Французском.
Рита умоляюще посмотрела на подругу и уловила взгляд Гирина, глубокий, сосредоточенный, показавшийся девушке узким лучом напряженной мысли. Она вдруг встрепенулась и повернулась на винтовом стуле к доктору.
– Взгляните на меня еще раз так, – попросила Рита, – мне почему-то становится спокойней.
– Кажется, я начинаю понимать, в чем дело, – объявил Гирин.
– В чем? – одновременно воскликнули Рита и Сима.
– Не могу пока сказать, иначе могут быть нежелательные последствия. Скажите, вы бы не познакомили меня с вашим археологом?
Рита кивнула головой:
– Мы должны с ним пойти в Дом дружбы, он обещал показать мне выставку фотографий какого-то своего знакомого.
– Ну, это самое лучшее. Дайте нам знать когда, и мы с Симой «случайно» вас там встретим. Только ему ни слова обо мне не говорите, особенно что я психолог. И старайтесь не смотреть ему в глаза, когда он говорит вам что-либо. Смотрите на его плечо, заставьте себя. Если он будет сердиться, повышать голос – не обращайте внимания.
Вильфрид Дерагази непринужденно сидел в удобном кресле одной из гостиных Дома дружбы. Как отлично воспитанный человек, он позволил себе лишь едва заметно разглядывать своих собеседников, пряча насмешливую искорку в своих глубоких темных глазах.
Рита сидела как на иголках, то заливаясь краской, то бледнея. На Гирина Дерагази почти не обращал внимания, следя сквозь голубой дымок египетской сигареты за Симой, которая с момента условленной встречи целиком захватила его внимание. Сима задавала вопрос за вопросом на своем медленном и слишком мягком английском языке. Гирин, внимательно следивший за всем, заметил, что и Сима, душевно куда более стойкая, чем Рита, постепенно подпадает под влияние притягательной личности археолога.
«Пора!» – решил он, собирая всю свою нервную силу для предстоящего поединка. Он знал уже, с кем имеет дело, но это не облегчало задачи.
– Скажите, уважаемый профессор, – обратился Гирин к Дерагази, выбрав момент, когда археолог ответил Симе на какой-то вопрос и устремил задумчивый взгляд на ее скрещенные в щиколотках ноги, – с каких пор в археологическом институте принято… – тут Гирин сделал нарочитую паузу и, устремив на лепной потолок безразличный взор, закончил: – обучение современным методам внушения? Или это в зависимости от личного дарования?
Сима и Рита, удивленные вопросом Гирина, увидели его поразительный эффект. Дерагази выпрямился в кресле, опустив сигарету и разом утратив свою изящную небрежность. Челюсти профессора сжались, ноздри раздулись, и он весь подался вперед. Гирин не дрогнув встретил его взгляд. Сима похолодела, увидев совсем нового, незнакомого ей человека, властного, приказывающего, почти торжествующего.
– Вы не ответили мне! – требовательно и раздельно сказал он.
– Что, я не понимаю вас? – резко спросил Дерагази.
– Нет, вы все прекрасно понимаете! Зачем вам это? Покорять женщин? Только? – отрывистые английские слова били точно ударами плетки.
– Нет! Нет! Нет! – это было сказано на неизвестном Гирину языке, но тот понял.
– Цель?! – еще более резко спрашивал Гирин. – Говорите!
Дерагази смертельно побледнел. Археолог уставился на Гирина, глубоко и медленно вдыхая воздух через раздутые ноздри. Его противник сидел спокойно, но окаменевшие мышцы шеи и напрягшиеся, точно для подъема тяжести, плечи выражали его усилия.
Сима и Рита как-то всей кожей чувствовали происходившую борьбу. Непривычное оцепенение сковало их, как будто перед ними происходило нечто ужасное. Сима со страхом заметила, как глубоко и сильно избороздился морщинами лоб Гирина. Она чувствовала, что ее друг близок к пределу чего-то, но что это было – Сима не понимала. Ее одолевало дикое желание закричать, и в то же время непонятная сила удерживала ее от этого. Рита закрыла глаза и все ниже опускала голову.