— И это все, чего ты добился за два часа?
— Нет, я добился того, что завтра после обеда, часам к четырем я явлюсь к ней домой, потому что она желает поговорить со мной как с адвокатом. Тогда я стал рассказывать ей об одном деле, которое выдумал на ходу.
— Что за дело?
— Сложный уголовный казус, в котором я выгляжу циничным крючкотвором.
— Зачем ты все это насочинял?
— У меня сложилось впечатление, что Бонифачо не нужен порядочный адвокат.
Он только приехал в Маринеллу и открыл стеклянную дверь на веранду, когда позвонила Мариан.
— Привет, мой комиссар. Как ты?
— Хорошо, а ты?
— Сегодня был смертельно скучный день.
— Почему?
— Сидела и ждала звонка от Лариани.
— И он позвонил?
— Да, соизволил, часов в семь. Сказал, как будто нашел то, что мне нужно.
— Вроде бы неплохая новость.
— Погоди говорить. Еще он добавил, что картина находится не в Милане и что он сможет ее мне показать не раньше чем через три дня. И кое-что предложил.
— Что?
— Провести эти дни у него в шале в Швейцарии. И он меня убедил.
Монтальбано почувствовал, что весь холодеет.
— Ты согласилась?
— Нет, глупенький. Он убедил меня, что и правда хорошо будет так занять время.
— Не понимаю.
— Сейчас объясню. Завтра сяду на самолет, прилечу в Вигату, побуду два дня с тобой и вернусь в Милан. Как тебе?
При этих словах комиссара охватили двоякие чувства. С одной стороны, он готов был прыгать от радости, а с другой — ощущал себя не в своей тарелке.
— Ничего не хочешь сказать?
— Понимаешь, Ливия, я был бы счастлив, конечно. Но дело в том, что в эти дни я очень занят. Мы сможем видеться только вечерами, да и то не факт, что…
Глухая тишина в трубке — будто их разъединили.
— Алло! Алло! — забеспокоился он.
Когда прерывали разговор, он чувствовал, будто ему внезапно что-то ампутировали.
— Я все еще здесь, и меня зовут все так же, — отозвалась наконец Мариан голосом, который будто шел с дрейфующей льдины.
Он ничего не понял.
— Что значит, тебя зовут все так же?
— Ты назвал меня Ливией!
— Я?!
— Да, ты!
Монтальбано совершенно смутился.
— Прости, — еле выдавил он.
— И ты думаешь, все можно поправить, попросив прощения?
Он не знал, что отвечать.
— Ладно, я не приеду, не волнуйся, — сказала Мариан.
— Я не велел тебе не приезжать, я объяснял, что…
— Ладно-ладно, тема закрыта. Вечером вернусь поздно, иду на ужин к подруге, перезвоню завтра. Спокойной ночи, комиссар.
«Спокойной ночи, комиссар» — сухо, без «мой».
У него пропал аппетит. Пошел на веранду с бутылкой виски и сигаретами.
Но едва сел, пришлось вставать — снова звонил телефон. Наверно, Ливия.
Монтальбано, затверди-ка имя: Ли-ви-я! Смотри, снова не облажайся. Одного раза более чем достаточно.
— Алло!
— Прости за те слова, комиссар. Я вела себя как дура.
— Я…
— Нет, не говори. От твоих слов — одни беды. Хотела еще раз пожелать тебе доброй ночи. Доброй ночи, мой комиссар. До завтра.
Снова повесил трубку, сделал шаг, и телефон зазвонил.
— Алло!
— Что это у тебя каждый вечер телефон занят?
— А ты почему звонишь, когда занято?
— Что за дурацкий вопрос?
— Прости, я устал. Два расследования одновременно, и…
— Понятно. Так сложились обстоятельства — долго объяснять, — у меня освободилось три дня. Что скажешь, если я приеду?
Он остолбенел — не ожидал такого. С чего бы у них обеих вдруг столько свободного времени?
— Как раз сможем спокойно поговорить, — продолжила Ливия.
— О чем?
— О нас.
— О нас? Ты что-то хочешь сказать?
— Я — нет, но чувствую, тебе есть что сказать.
— Послушай, Ливия, дело в том, что днем я буду занят, ни минутки свободной. Сможем поговорить только вечерами. Но я буду не в той кондиции, чтобы…
— Чтобы сказать, что разлюбил меня?
— Ну что ты такое говоришь, я буду усталым, нервным…
— Я поняла, не трать слова.
— В каком смысле?
— Не приеду, раз ты не хочешь.
— Господи боже мой, Ливия, я не говорил, что не хочу, я честно предупредил, что не смогу…
— …или не захочу…
И тут началась перепалка. Продлилась она меньше четверти часа; Монтальбано к концу разговора весь взмок.
Зато в результате у него прорезался зверский аппетит.
Он нашел в холодильнике холодный рис с морепродуктами. В духовке — кольца кальмаров и жареные креветки, осталось лишь разогреть.
Он включил духовку, накрыл на веранде.
Пока ужинал, старался держать на расстоянии мысли и о Ливии, и о Мариан. А то весь аппетит разом пропадет.
Наоборот, сосредоточился на попытке Спозито отвлечь его от мысли, что тунисцы бежали, потому что человек с сеновала узнал его.
Что-то за этим кроется.
Может быть, у Спозито сложилось свое мнение об этом человеке? И есть догадки, кто он? И он боится, что Монтальбано, узнав, может плохо отреагировать?
Комиссар долго размышлял, но так и не пришел к ответу. Волей-неволей мысли постоянно возвращались к его собственному положению.
Ясно одно: Ливия предложила ему отличную возможность поговорить лицом к лицу, а он отступил. Если бы Мариан узнала, что он отказался все прояснить с Ливией, наверняка назвала бы его трусом.
Почему же на него накатывает эта неуверенность?
Разве у него не случались в последние годы другие истории с женщинами, разве он не чувствовал себя столь же неспособным принять решение? Впрочем, если подумать, это не совсем точно. О тех историях он просто не рассказывал Ливии, и все.
Почему же теперь он чувствовал, что не может поступить подобным образом с Мариан?
Но не лучше ли, прежде чем говорить с Ливией, сперва серьезно поговорить с самим собой, лично и персонально?
В ответ он взял бутылку и плеснул в стакан немного виски.
Задел локтем стеклянную пепельницу, чудом поймал на лету, прежде чем она бы раскололась об пол.
Пепельницу эту купила ему Ливия, и…
И в это мгновение он понял, что никогда не сможет свободно рассуждать сам с собой в доме, где за многие годы, проведенные вместе, присутствие Ливии ощущалось в каждом уголке.
В ванной висели ее халаты, в тумбочке лежали ее тапочки, два ящика комода были набиты ее бельем и блузками, полгардероба занято ее одеждой…
Стакан, из которого он пил, купила она, и тарелки, и приборы…
Новый диван, занавески, простыни, вешалку, коврик у двери…
Нет, в этом доме, пропитанном Ливией, он никогда не сможет принять свободное решение.
Надо взять сутки отгула и уехать подальше из Маринеллы.
Но сразу не получится. Нельзя же бросить на полпути оба расследования.
Он пошел в постель.
Перед тем как заснуть, он припомнил одного исторического деятеля, которого проходили в школе. Кажется, это был римский консул, звали его Квинт Фабий Максим по прозвищу Кунктатор, Медлитель.
Комиссар его переплюнул.
Было семь утра, когда его разбудил телефон.
— Синьор комиссар, прошу прощения и разумения, час-то ранний, утрешний, но мне Фацио велел, чтобы я не смотрел, что так рано, и позвонил вам, чтобы подготовиться.
— Подготовиться к чему?
— Подготовиться — значит сполоснуться и одеться.
— Почему?
— Потому что за вами едет Галло, постольку поскольку звонили сообщить, что нашлася горелая машина, а внутри — мертвый покойник.
Полчаса — и он готов. Допил последнюю чашку кофе — звонок в дверь.
— Зачем тебя прислали? Могли просто сказать адрес, я бы сам доехал на машине.
— Комиссар, вы бы туда ни за что не добрались. Такая глухомань, у черта на куличках.
— Где?
— В предместье Казуцца.
Он слегка встревожился. Неужели сон становится явью?
Когда прибыли, Монтальбано увидел, что пейзаж в точности такой, какой ему приснился, только на месте гроба стоял обгоревший автомобиль.
Крестьянин выглядел иначе, вернее, это был не крестьянин, а прилично одетый молодой человек лет тридцати, сметливого вида. Рядом с ним стоял скутер. На месте Катареллы — Фацио.
В воздухе стоял запах металлической и пластиковой гари и обгорелой плоти.
— Близко не подходите, от нее еще жар идет, — предупредил Фацио.
Труп сидел на водительском месте — черное обугленное бревно.
— Известил конный клуб? — спросил комиссар у Фацио.
— Уже готово.
На этот раз излюбленная фразочка Фацио его не напрягла. Он обратился к молодому человеку.
— Это вы звонили?
— Да.
— Как ваше имя?
— Сальваторе Инграссиа.
— А как вы…
— Я живу вон в том доме.
Указал на дом. Единственный в округе.
— Работаю в поселковой рыбной лавке и по дороге на работу всегда здесь проезжаю.
— В котором часу вы вчера вернулись домой?
— Не позднее девяти.
— Вы живете один?
— Нет, со своей девушкой.
— И машины не было.
— Не было.
— А ночью вы слышали что-нибудь необычное, не знаю там, крики, выстрел…
— Дом на отшибе.
— Вижу. Но здесь ночью наверно мертвая тишь, и малейший шум…
— Конечно, синьор комиссар, вы правы. До одиннадцати, могу заверить, ничего не слышал.
— А после одиннадцати вы легли спать?
Юноша покраснел.
— Вроде как.
— Как зовут вашу девушку?
— Стелла Урсо.
— Как давно вы живете вместе?
— Три месяца.
Парочка голубков, иным занятиям всецело предавшись, ничего бы не расслышала, даже бомбардировку Монтекассино.
— И когда ждать этих, из конного клуба? — спросил он у Фацио.
— Эксперты и доктор Паскуано прибудут через часок-полтора. А вот прокурор Томмазео навряд ли поспеет так скоро.
Все знали, что в вождении авто любой тюлень или кенгуру мог бы заткнуть за пояс прокурора Томмазео. Этот в своих разъездах непременно натыкался на дерево или столб.
Чем занять время? Инграссиа смекнул, что у комиссара на уме.
— Если хотите, могу угостить вас кофе…