— Мала темпора куррунт! [5] — философски заметил Лококо, дымя сигарой.
Монтальбано остолбенел.
Теперь и Лококо решил побаловаться латынью? Неужто комиссар перенесся назад во времени и не заметил этого? А почему тогда все одеты по-современному? Ни тебе туники, ни тебе тоги?
С грохотом упала крышка. Из гроба медленно поднимался покойник в саване.
— Монтальбано, где ваше уважение к усопшим?! — гневно возопил труп, снимая покровы с лица.
Батюшки, да это же сам «господин начальник» Бонетти-Альдериги!
Монтальбано долго лежал, размышляя о приснившемся. Сон запал ему в душу.
Не потому, что покойником оказался Бонетти-Альдериги, и не потому, что Катарелла и Лококо болтали на латыни, а потому, что сон был предательски похож на явь, а последовательность событий в нем строго соответствовала логике. Каждая деталь, каждая мелочь лишь усиливали ощущение реальности происходящего, когда граница между сном и явью становится слишком тонкой, практически неуловимой. Хорошо еще, конец получился фантастическим, а то сон мог оказаться одним из таких, что вспоминаешь спустя некоторое время и не можешь сказать, приснилось тебе все это или произошло в действительности.
Все, что ему приснилось, не имело с действительностью ничего общего, включая визит министра.
И наступивший день был, увы, не выходным, а рабочим. Как и все остальные.
Комиссар встал и открыл окно.
Небо было еще голубым, но со стороны моря уже меняло цвет, зарастая наплывавшей пеленой плотных облаков.
Только он вышел из душа, как зазвонил телефон. Снял трубку, с мокрого тела на пол капала вода. Звонил Фацио.
— Комиссар, простите за беспокойство, но…
— Я слушаю.
— Звонил начальник. Поступило срочное сообщение. Речь о министре внутренних дел.
— Разве он не на Лампедузе?
— Да, но вроде как решил посетить временный пункт размещения мигрантов в Вигате. Прибудет через пару часов на вертолете.
— Черт бы его забрал!
— Погодите. Начальник распорядился, чтобы весь комиссариат прибыл в распоряжение замминистра Синьорино, он будет здесь через пятнадцать минут. Я звоню вас предупредить.
Монтальбано с облегчением вздохнул.
— Спасибо.
— Вы, конечно же, являться не планировали.
— В точку.
— Что мне передать Синьорино?
— Что я дико извиняюсь, с гриппом дома валяюсь. Животом маемся, нижайше просим кланяться. А когда министр уедет, позвони мне в Маринеллу.
Так значит, визит министра случится наяву!
Неужели сон был вещий? Но если так, значит ли, что «господин начальник» вскоре очутится в гробу?
Нет, это простое совпадение. Продолжения не будет. Особенно потому, что, если вдуматься, даже представить невозможно, чтобы Катарелла заговорил на латыни.
Снова зазвонил телефон.
— Алло?
— Простите, я ошиблась номером, — произнес женский голос.
Повесили трубку.
Неужели Ливия? Почему сказала, что ошиблась номером? Набрал ей.
— Что на тебя нашло?
— Почему ты спрашиваешь?
— Звонишь мне домой, я снимаю трубку, а ты говоришь, что ошиблась номером!
— А, так это был ты!
— Ну конечно я!
— Просто я была настолько уверена, что не застану тебя дома, что… Кстати, а почему ты до сих пор в Маринелле? Заболел?
— Я совершенно здоров! И не увиливай!
— Ты о чем?
— Не узнала меня по голосу! По-твоему, нормально, спустя столько лет…
— Тяжкое бремя, да?
— Какое бремя?
— Годы, что мы провели вместе.
В общем, дело кончилось разборкой минут на пятнадцать или дольше.
Еще полчаса слонялся по дому в трусах. Потом явилась Аделина, увидела его и перепугалась.
— Пресвятая Дева, что с вами? Неужто приболели?
— Аделина, и ты туда же? Не беспокойся, я отлично себя чувствую. И знаешь что? Сегодня пообедаю дома. Что ты мне приготовишь?
Аделина просияла.
— Как насчет макаронной запеканки?
— Чудесно, Адели.
— А потом три-четыре хрустящих жареных барабулечки?
— Пусть будет пять, и дело с концом.
Словно на землю внезапно спустился рай.
Побыл дома еще часок, но, когда ноздри защекотал божественный аромат, доносившийся из кухни, понял, что мочи нет терпеть внезапно накатившее чувство пустоты от глотки до желудка, и решил прогуляться часок-другой вдоль берега моря.
Когда вернулся, Аделина сообщила о звонке Фацио: министр передумал и улетел в Рим, так и не завернув в Вигату.
Монтальбано прибыл в контору после четырех, с улыбкой на губах, в мире с самим собой и со всем человечеством. Вот что запеканка животворящая делает!
Притормозил возле Катареллы — тот при виде комиссара вскочил по стойке «смирно».
— Катаре, скажи мне одну вещь.
— Слушаю, синьор комиссар.
— Ты знаком с латынью?
— А как же, синьор комиссар.
Монтальбано опешил. Он был уверен, что Катарелла с трудом одолел курс средней школы.
— Изучал?
— Не то чтобы прямо-таки изучал, но вполне себе знаком.
Монтальбано все больше недоумевал.
— И как это вышло?
— Как я познакомился?
— Да.
— Сосед нас познакомил.
— Кого — вас?
— Меня и счетовода Виченцо Камастра по прозвищу Латинец.
Улыбка вновь озарила уста комиссара. Все в мире встало на свои места. Оно и к лучшему.
2
На письменном столе — неизменная гора бумаг на подпись. Среди личной корреспонденции — письмо с приглашением «синьора Сальво Монтальбано» на открытие художественной галереи «Тихая гавань», где выставлены художники ХХ века, как раз те, что ему нравятся. Письмо запоздало, открытие состоялось накануне.
Первая художественная галерея в Вигате. Комиссар сунул приглашение в карман — ему хотелось туда заглянуть.
Вскоре прибыл Фацио.
— Есть новости?
— Никаких, а могли бы быть, и большие.
— Поясни-ка.
— Комиссар, если бы министр с утра не передумал и заехал к нам, все могло бы кончиться скверно.
— Почему?
— Потому что мигранты устроили бучу.
— Когда ж ты об этом узнал?
— Незадолго до того, как прибыл Синьорино.
— И ты ему сказал?
— Нет.
— Почему же?
— Комиссар, а что мне было делать? Синьорино, как прибыл, выстроил нас и велел соблюдать спокойствие и не сеять панику. Сказал, приедут телевидение и журналисты, так что надо стараться представить все так, будто дела у нас идут идеально. Я и подумал: а ну как, если я передам ему то, что мне сообщили, начальник обвинит меня, что я сею панику? Тогда я просто велел нашим быть наготове, вот и все.
— И правильно сделал.
Вошел взбудораженный Мими.
— Сальво, мне только что звонили из Монтелузы.
— И что?
— Бонетти-Альдериги пару часов назад попал в больницу.
— Серьезно? А что с ним?
— Плохо стало. Вроде что-то с сердцем.
— Насколько плохо?
— Не сказали.
— Узнай и доложи.
Ауджелло вышел. Фацио не сводил глаз с Монтальбано.
— Комиссар, что с вами?
— В каком смысле?
— Когда Ауджелло сообщил новость, вы побледнели. Не думал, что вы настолько переживаете.
Мог ли он сказать, что видел Бонетти-Альдериги в гробу, завернутым в саван, пусть даже во сне?
Комиссар ответил нарочито резко:
— Конечно переживаю! Как-никак, мы ведь люди, а не скоты!
— Извините, — ответил Фацио.
Они помолчали. Вскоре вернулся Ауджелло.
— Хорошие новости. Это не сердце и вообще ничего серьезного. Несварение. Вечером выпишут.
В глубине души Монтальбано вздохнул с облегчением. Сон все-таки не был вещим.
В художественной галерее, расположившейся посреди главной улицы, не было ни души. Монтальбано эгоистично возликовал: никто не будет мешать любоваться картинами. Были выставлены пятнадцать художников, по одной работе от каждого. Мафаи, Гуттузо, Донги, Пиранделло, Моранди, Биролли… В общем, сплошное блаженство.
Из-за двери — за ней, вероятно, находился офис — вышла элегантная дама лет сорока в платье-футляре, красивая, высокая, длинноногая, большеглазая, скуластая, с черными как смоль длинными волосами. На первый взгляд похожа на бразильянку.
Улыбнулась, подошла, подала руку.
— Вы комиссар Монтальбано, верно? Я видела вас по телевизору. Марианджела Де Роза, для друзей — Мариан, хозяйка галереи.
Монтальбано сразу к ней потянуло. Такое хоть и редко, но все же с ним случалось.
— Мои поздравления. Отличные работы.
Мариан рассмеялась:
— Слишком красивые и дорогие для вигатцев.
— Действительно, галерея, подобная вашей, здесь… Я не совсем понимаю, как…
— Комиссар, я не настолько наивна и умею вести дела. Эта выставка — лишь приманка. На следующей я покажу гравюры — само собой, высокохудожественные, — но намного более доступные.
— Остается лишь пожелать вам успеха.
— Спасибо. Можно узнать, какая картина вам особенно понравилась?
— Да, но если вы думаете уговорить меня на покупку, то лишь зря теряете время. Я не в состоянии осилить…
Мариан рассмеялась.
— Я задала вопрос не без задней мысли, это правда, но только с целью получше вас узнать. Полагаю, я многое могу понять о мужчине, зная, какие художники ему нравятся и какие книги он читает.
— Знавал я одного мафиози — тот порешил человек сорок. Рыдал от умиления перед картинами Ван Гога.
— Ну же, комиссар, не язвите. Ответьте на мой вопрос, прошу вас.
— Ладно. Картина Донги и работа Пиранделло. В равной степени. Не знаю, которую выбрать.
Мариан бросила на него взгляд, сощурив свои огромные глаза-маяки.
— А вы знаток.
Прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
— Не то чтобы знаток. Немного разбираюсь, это да.
— Отлично разбираетесь. Признайтесь, у вас дома что-то висит?
— Да, но ничего значительного.
— Вы женаты?
— Нет, я живу один.
— Пригласите меня как-нибудь посмотреть на свои сокровища?
— Охотно. А вы?