— Я не знаю… не знаю. Все, что берут людям. Я найду врача. Наверняка. Мы лечили животных, и у нас есть свой врач.
Когда Максим поднял пса и тот снова застонал от боли, я не выдержала.
— Ты чудовище. Ты просто отвратительное чудовище. Возомнившее себя богом. Тебе плевать на людей, которые с тобой рядом… тебе так же плевать и на животных. Зачем бы ты не приезжал сюда со мной — точно не для того, чтобы помогать. Но я все узнаю.
— Узнай. Сделай милость, потрудись хоть что-то узнать.
Я с ненавистью посмотрела в его красивое лицо. Чтобы там между нами не было в прошлом, я не позволю, чтобы это повторилось.
— Не прикасайся ко мне, Максим. Никогда ко мне не прикасайся. Держись от меня подальше.
ГЛАВА 8. Макс
Каким неуклюжим становится человек, когда он любит по-настоящему. Как быстро слетает с него самоуверенность. И каким одиноким он себе кажется; весь его хваленый опыт вдруг рассеивается, как дым.
Я не знаю, какого хрена выстрелил. Увидел, как он несется на нее, и спустил курок. Дерганый стал, совсем контроль потерял. Да и какой, к дьяволу, контроль рядом с ней. Никакого контроля, на хрен, нету. Даже пить не хотелось, не лез в глотку коньяк, ни черта туда не лезло. Я сделал глоток и раскрошил бокал о стену, глядя, как по ней расползается потеками жидкость с кусками стекла. Похоже на кровь Демона. Сукааа, ну как я так? Глаза эти собачьи не забуду. По ночам сниться станут. Пса отвезли в ветеринарку. Она со мной ехала, на руках его держала и рыдала над ним, гладила. Бл*дь, я давно не чувствовал себя таким уродом. И еще корежит всего, как нежно трогает пальчиками своими, как целует. Я б, наверное, душу дьяволу продал, чтоб до меня дотронулась. Она с Демоном в больнице осталась, Карине позвонила. Мне больше ни слова не сказала, словно пустое место я. Уехал, чтоб не наворотить там. И пить страшно. Контроль на хрен уплывет, и все.
Это притупляло восприятие. Я знал, на что способен зверь, живущий внутри, и какой голод одолевает это чудовище, которое наконец-то начало получать пищу из отчаянья, боли и дикого желания обладать. Алкоголь развяжет его, даст ему волю, и разум потонет в жутких болезненных эмоциях, с которыми я буду не в силах справиться.
Пожалел, что выстрелил. Пожалел в тот момент, когда увидел ее глаза. Нет, ненависть меня не пугала. Я к ней привык, я ее любил даже больше, чем любовь, потому что ненависть одна из самых чувственных и ярких эмоций, на ней можно раздуть пламя. Меня испугала ее боль. Вся мера отчаяния, отразившаяся в ее глазах, таких кристально чистых, наполненных горем. Я обещал, клялся, что больше никогда не заставлю ее плакать. И я лгал. Себе, ей, окружающему миру. Моя любовь всегда несет с собой привкус слез и крови.
А еще я слишком хорошо себя знал. Ведь в какой-то мере я всегда питался болью. Собственной, чужой. Она, как наркотик. Поначалу пугает, потом к ней привыкаешь, а потом без нее уже трудно обходиться. Сочетать в себе удовольствие садиста и мазохиста одновременно. И черта с два я ее отпущу. Она моя. Она все вспомнит, а не вспомнит, и дьявол с ней, с этой памятью. Пусть не любит, пусть ненавидит. Значит, она будет обречена жить со мной ненавистным. Моя натура опасная. Даша в прошлом знала, кто я и каким могу стать, и принимала это. Принимала мои срывы, она умела сдерживать моего зверя. Рядом с ней я верил, что могу, как все. Могу жить без насилия, боли, смерти, без безудержного секса и кокса.
Для нее я мог оставаться таким вечность. И я нравился себе другим. Это как избавиться от тяжелой болезни, но постоянно принимать лекарство, запасы которого уже на исходе. Пришлось выбирать меньшее из зол. Хотя я все же лгу самому себе. Я хотел эмоциональной разгрузки, и боль, причиненная ей, принесла это короткое облегчение. Да, на секунды, на минуты — но принесла. Потом пожалел. Но уже было поздно.
Больше всего раздражало, что я чувствовал ее томление, мысли, тягу ко мне на подсознательном уровне. Еще минута, и я бы сжал ее в объятиях, овладел ею прямо там — в высокой траве на берегу этого озера, где мы не раз предавались любви. Черт, где мы только ей не предавались. Меня иногда накрывало, и я мог это сделать, где хотел. Мои пальцы в ее лоне, ее у меня в ширинке, и нирвана. Еще большая — это где-то за углом давать ей в ротик и впиваться в ее волосы пальцами, кончая в горло. Бл***дь, какой же я голодный. Все мысли только о сексе, про секс, для секса, за сексом. Мне все насточертело, и захотелось привязать ее к себе.
Перейти на новый уровень. Вот чего я жаждал в ту минуту. Проломить барьер между нами. Но вместо этого я воздвигал целую стену с колючей проволокой.
И сам же о нее бился лбом, понимая степень собственного идиотизма и бессилия.
Даша впервые за долгое время смотрела на меня с болью и со страхом. Давно его не было в ее глазах. Я ненавидел эти отголоски нашей трагедии. Она всегда убеждала меня, что страх ушел, что испытывала его не ко мне, а к тому, что появилось внутри меня и подохло собственной смертью, когда я понял, что она не виновна.
Она не боялась, когда я злился, не боялась, когда я терял контроль, потому что она меня контролировала сама. Управляла мной, сдерживала, усмиряла. Той маленькой, но такой сильной девочки больше нет. Появилась другая. И эта дразнила меня, распаляла зверя, трясла перед ним красной тряпкой, пробуждала ото сна. И я, как любой хищник, шел на приманку, играл с жертвой, предвкушая пиршество плоти. Я приехал к ее дому и стоял под ее окнами. Ее там нет, а я стою, как последний дурак.
Под окнами своей собственной жены. Бред, в какой идиотский бред меня втянули. И я дал на все это согласие. На секунду захотелось влезть в окно, дождаться ее там и просто заставить быть со мной. Влезть, распять ее на постели и долго и глубоко входить в ее тело. Я ведь могу. Могу надавить, рассказать ей все и увезти к нам домой хоть сейчас. Ей уже лучше. Так какого хрена я чего-то жду.
Но мне не хотелось вот так. Я все еще надеялся на любовь. Надеялся вернуть нас. Не такой ценой. Какой угодно, но не такой. Даже насилие над плотью не так противно, как насилие над душой. Я не знал, сколько времени простоял под ее окнами, лихорадочно думая, рассуждая с самим собой. Из ветеринарки пришла смска, что пес в порядке, операция прошла успешно, и мы можем его забрать. Бросился к машине, но следом за смской зазвонил мой сотовый. Тимур — охранник, который остался ее ждать у клиники.
— Зверь, она взяла такси и едет в другое место. Выскочила из клиники, села в машину. Я их веду, но адрес мне неизвестен.
Твою мать. Что за…
— Веди ее, я еду за тобой.
Сбросил звонок, но сотовый зазвонил снова, и я увидел номер Грязева. Как же все они не вовремя сейчас и не в тему мне совершенно.
— Что там?
— Он заговорил. Только, мне кажется, херня все это. Не может этого быть. Врет он.
— Его признания записываешь? Он сказал где и когда?
— Сказал. Люди нужны. Чтоб проследить. А еще эта тварь узкоглазая может и в ловушку заманить.
— У него сейчас сколько пальцев?
— Хмхмхм… Десять.
— Пусть останется шесть — по три на каждой руке, и перезвони мне.
— Граф сказал, не прессовать так сильно. У него спина, связи.
— Граф отдал все полномочия мне. Теперь я твой царь и бог по этому вопросу. Я хочу знать, с кем и когда состоится сделка. Вы будете его пытать. Надо будет, уши его отрежешь и при нем бульон сваришь. Если не поможет — вы возьмете его жену и детей и будете варить бульон из них у него на глазах. Вот так он станет нашим союзником. Нам надо знать. Это не может пройти у нас под носом. Пройдет раз, пройдет и еще раз. Ясно?
— Ясно, — последовал мрачный ответ.
— Значит, действуй. Мы с тобой в старые добрые времена и не таких говорить заставляли. Мне некогда сейчас. Отчитаешься завтра, и еще узнай — куда или кому звонила моя жена в последние полчаса? Пробить адреса по всем номерам, которые она набирала. У тебя ровно пять минут.
Я закурил и открыл окно, глядя на маячок машины Тимура. Слежу за собственной женой. Это могло бы быть смешно, если бы на душе не было настолько мерзко. Я всегда раньше знал, где она, куда поехала и с кем. Мне не нужно было следить. Она сама говорила мне. Звонила или посылала сообщения. Сейчас я знал о ней намного меньше, чем когда встретил ее впервые. Через пять минут мне сообщили имя и адрес, и я в ярости швырнул окурок в открытое окно. Проклятье. Поехала к своему старому дружку. К этому борову. Вот дерьмо. Что вы мне там не дорассказали, голубки? Чего я, бл*дь, не понял или не знаю. Накрыло черной пеленой, и я рывком ее сдернул, не давая погрузиться в черное кипящее масло адской ревности. Рано. Тихо, Зверь. Спокойно. Это ее знакомый. Единственный, кого она помнит, и это логично, что она к нему едет.
Да? Логично? В десять вечера? ДОМОЙ.
— Нам что-то предпринять?
— Нет. Я скажу тебе, когда нужно что-то предпринять, а сейчас просто займись своей работой.
Я вышел из машины и нервно выдернул зубами сигарету из пачки. Значит-таки, не просто встреча случайная. Значит, и номерами телефонов обменялись, и в тот же день созвонились. Интересно, кто и кому позвонил. Честно? Я бы даже простил толстомордому, если это сделал он. Хрен с ним. Всего-то сломал бы ему пару ребер. А если она? Если это она ему названивала, что тогда. Кому мне тогда ломать ребра?
Я кружил вокруг дома, как зверь, нарезал круги туда-сюда. Хватался за сотовый и снова клал его в карман. Потом вычислил, где его окна. Задрал голову вверх, посмотрел на яблоню как раз напротив окон и вернулся к машине. Открыл багажник и нашел в дальнем углу бинокль. Завалялся еще с поездки на охоту с Андреем, когда от мыслей мрачных отвлечь меня хотел. Он за эти месяцы конкретно меня из трясины вытягивал, можно сказать, за шиворот. Не давал увязнуть в мрачных мыслях. Я повесил бинокль на шею и снова вернулся к дереву. Ну что мелкая, придется мне тряхнуть стариной и карабкаться наверх. Должна будешь. Рассчитаешься натурой. Оказалось, не так-то просто в джинсах по стволам карабкаться, но я все же взобрался и пристроился насколько мог. Поднес бинокль к глазам и тихо выругался. Она явно только пришла. Странно, неужели стояла внизу и раздумывала? Но почему? Толстомордый взял у нее сумочку и жакет, положил на тумбочку. Суетится, нервничает. Так и чувствую, как его трясет всего от похоти. Провел ее на кухню, там как раз свет включился, из-за штор плохо видно, но он что-то ставит на стол, а она села, и я виж