(Это поэт объяснил мне однажды).
Тени от факела мрамор колышут…
Будь же спасённа, уме́ршая дважды!
Печаль
Я не должна печальной быть.
Но чья печаль меня скрутила —
Как не моя… дышать не в силах.
Звезда, способная убить —
Вот что, быть может, светит мне,
Как из старинного романса!
Квартира глохнет в тишине
А по карнизам бьются стансы…
Роняются сердца
Роняются сердца… куда – не знаю.
Из чьих-то крепких рук роняются сердца.
И виснут в бездне, и стремятся в стаи.
И нет пути домой начала и конца…
Когда сердца поют, то это можно слушать
Лишь в тишине, когда берёт наклон.
Спасибо за просвеченную душу,
За пальцы, отрезвлённые стеклом!
«В истории болезни не сочтут…»
В истории болезни не сочтут,
Что, кроме тела, что-то было, кроме…
Клиническую смерть ещё вплетут,
Так и запишут в медицинском томе.
Записывать мы любим, не в пример
Культурам, не оставившим и знака.
Но слишком тленна бренная бумага
И хорошо горит она теперь!
У зеркала
В глаза – как будто белладонной:
Опять зрачки во всё лицо.
Какой холодный и наклонный
Зеркальный вид – залит свинцом.
И непреклонный – всё покажет:
Глухую иссаднённость рук
И этот медленный испуг,
Который онеменьем вяжет…
Всё, хватит! Больше не могу
Гадать у зеркала о дальнем.
Его ответам беспечальным
Не внять… ни другу, ни врагу.
Ответы внятны… почему…
Но лишь за гранями рассудка.
Прости – я лучше не пойму…
Я лучше утро встречу шуткой.
Я лучше маму насмешу
И испугаю видом смеха,
Создам для зеркала помеху.
Всё это как-нибудь решу…
А после – долго так сидеть,
О всём содеянном жалея…
И смыслы – словно в галерею —
Придут на статую глядеть…
Подруге
У тебя малыш болеет,
И не до моих печалей,
Не до писем – я жалею
Малыша, тебя… Вначале —
Малыша… Лелей, будь рядом —
Я тебя собой не трону,
Даже словом, даже взглядом,
А не то что этим стоном.
Всё потом! Баюкай чадо.
Пусть спадёт температура.
Знаешь – всё идёт, как надо…
Слышишь – будет дождь над Тулой…
Часть II
Тайна
У неё секреты водятся,
Как русалки, пляшут в омуте.
Их раскроет чья-то сродница,
Но не вскроет их бездонности.
И бездомности – открытые
Всем ветрам секреты ёжатся.
У секретов злая кожица
И беспомощное тождество.
То ли дело – Тайна. Падая,
Не поднимет воды омута!
Тайна – всё, что может радовать
Хладной глыбою нетронутой.
Как холодно
Как холодно… как грустно… кру́жит снег,
Такой роскошный снег в начале мая!
Давно уже замыслила побег,
Но, где здесь двери – недопонимаю…
Лишь окна… И за окнами метель…
Метелью замело цветы живые.
И где-то за сознанием – свирель.
Я это слышу, может быть, впервые.
Посвящение
Мой призрак будет Вам являться.
Нет, у него не страшный вид:
Лишь только красным – где болит.
А сколько лет? Мне будто двадцать…
И будет пристально стоять
Фигура, слушая и внемля —
Не вольная покинуть землю,
Не вольная свой взгляд унять…
Потом исчезнет – но куда?
Куда же исчезают души?
И почему не навсегда,
Зачем им этот голос нужен?
В быту
Невозможно сказать это «надо»:
Надо думать, готовить и есть,
И звонить под свирель водопадом,
И писать, обдираясь о жесть…
За статьёй – как за тангенсом в школе.
За окном – всё как будто в бреду.
И доколе… доколе… доколе
Я в трёх соснах себя не найду?
«Вчера мне сказали: додумай до завтра…»
Вчера мне сказали: додумай до завтра,
Додумай до завтра, домысли, дойди…
Сегодня – не полночь, ты ныне – не автор,
Сегодня ещё и не видно пути…
Я думаю в завтра – я вне́млю, я мыслю.
Какие-то смыслы рождает свирель…
Какие-то связи, какие-то числа…
О чём-то, что будет не завтра теперь.
«Я на износ живу… Я так спешу…»
Я на износ живу… Я так спешу!
Боюсь: не допишу, не дорешу,
Недопойму чего-то, что давно
Старинным роком было решено…
Боюсь, что не почувствую, когда
Над кем-нибудь разверзнется беда,
Сама себя – туда не отпущу,
Не защищу, во сне не загрущу…
Я не прощу себе такого дня,
Когда прозренье обойдёт меня,
Когда смятенье перевесит суть!
Я память снега вижу наизусть.
Бессоница
Не вопрошать: ни мёртвых, ни живых —
Быть может, так
написано в Завете.
В часы бессонниц, стрелок постовых —
Не вопрошать – опасность, что ответят…
Но что тогда мне делать в темноте,
О дне совсем не завтрашнем гадая?
Я вопрошала… Пусть ответят те —
А Кто меня осудит – я не знаю…
Во сне…
Во сне мне ничего не снится:
Квартиры, море, поезда,
И незнакомые столицы,
И внеземные города.
Во сне блуждаю по вокзалам
С намереньем купить билет…
Меня не ждут… Из залы в залу…
Часы идут… ступенек нет…
То в сумке кошелёк потерян,
То надо в школу – не успеть.
Никто не ждёт, никто не верен,
И даже не тревожит смерть…
Не так всё наяву: пространство
Летит, пульсируя, звеня.
И целится звезда в меня
С дневного неба… как в романсе…
«Забуду, что было…»
Забуду, что было,
Но вспомню, что будет.
И кто же из милых
За это осудит?
Осту́дит молчаньем,
Простудит сомненьем?
Никто не вернётся
За этим смятеньем,
За бледной надеждой,
За медною сдачей…
Вот так-то жила,
А могла и иначе.
Последние дни лишь
Слетаются в стаи.
Последние ночи
Гореть перестали…
Сказка
Я Золушка, я потеряла
На дне какой-то башмачок.
Я в омуты за ним ныряла:
Но не вернёшь. И вышел срок.
Не знаю, кто я.
И не знаю,
Куда второй девала я…
Дорогу помнишь: хата с краю —
Там мачеха живёт моя.
««Всё равно тебя найдут…»
«Всё равно тебя найдут —
Можешь прятаться по сайтам».
Так сказали мне. Идут.
Их шаги, как с дальней Мальты
Или с На́ксоса,
шаги
Будто через океаны.
Кто они – мои враги?
Кто наносит эти раны?
Видишь: раны не болят,
Но болит душа земная.
Где-то принял смерть Сократ —
Так
я это понимаю.
Подруге
Сегодня я буду плакать,
Пожалуйста, не мешай,
Подруга.
Весна и слякоть
Вольны за меня решать.
Да, всё решено весною,
Её роковой грозой…
Её безрассветны зори,
Не видеть бы этих зорь!
Не слышать бы этих капель:
Так раньше пытали – но
Давно уже сердце – на́ пол…
Ты знала бы, как давно…
«Когда-нибудь, может, лучше…»
Когда-нибудь, может, лучше
Молчать о своей беде.
Опять, донна Анна, случай:
И больше ничто… нигде…
«Вы так-то молчите», – скажет.
И, платьем шурша, пройдёт.
И дождь… И туман заляжет…
И небо не упадёт.
Сожаление
Как дети просто, просто говорят