Вернувшимся из школы ошарашенным близнецам приходится обедать в своих комнатах, потому что родители ругаются. Первый раз в моей жизни.
Я тоже поднимаюсь к себе, и Джек просачивается за мной. Мы все, не сговариваясь, решаем переждать бурю на втором этаже, подальше от эпицентра.
Я выбираю сериал, надеваю наушники и вытягиваюсь на кровати вместе с Джеком. Успеваю посмотреть пару серий, прежде чем пёс начинает вилять хвостом, реагируя на кого-то за дверью.
Вынимаю наушники и прислушиваюсь.
– Можно войти? – голос отца и осторожный стук.
– Заходи, пап! – кричу ему и отодвигаю ноутбук в сторону. Затем, подумав, перекладываю его на стол.
Виктор осторожно садится на краешек кровати и только открывает рот, как снова раздаётся стук в дверь. Джек тут же спрыгивает на пол с противоположной от двери стороны, и мы понимаем, что пришла мама. Её мнение обладает непререкаемым авторитетом, а она категорически против собак в кроватях.
Мама сначала приоткрывает дверь, затем, увидев нас с Виктором, спрашивает:
– Можно и мне к вам?
И, не дожидаясь ответа, опускается с другого края. Я сажусь между ними и показываю руками, чтобы они подсели поближе, затем обнимаю обоих родителей.
– Мам, пап, я вас очень-очень люблю, и, если вы не хотите, то никуда не пойду. У меня есть отец, и ещё один мне не нужен.
По тому, как сильно Виктор стискивает меня в объятиях, понимаю, что для него мои слова много значат. И для мамы тоже.
Это момент единения и откровенности. И я понимаю – он лучший, чтобы во всём признаться. Поэтому рассказываю о своей работе у Тужинских, о ковре и угрозах Стеллы, опускаю только Сашу… Не знаю почему, но о нём говорить я пока не могу. Не могу физически.
Теперь уже родители меня обнимают, утешая, поддерживая.
Джек выглядывает из-под кровати и тоже кладёт морду мне на колени…
В две минуты восьмого я стою у кафе, где мы договорились встретиться с Провальским. Он уже на месте. Сидит за дальним столиком и машет мне рукой, привлекая внимание.
– Привет, рад, что ты пришла, – он встаёт, чтобы пододвинуть мне стул.
– Спасибо, – я смущаюсь. Павлов тоже так делал… Чтобы не вспоминать ненужное, сосредотачиваюсь на Валентине. – Вы давно ждёте?
– Давай сразу договоримся, что будем говорить друг другу «ты»? Я всё-таки твой отец.
– Хорошо, я попробую, – улыбаюсь. Попробовать мне не сложно. Сложнее воспринимать его как своего отца.
Ужин проходит спокойно. Провальский вежливый и предупредительный. Он не давит, не требует особого отношения. Расспрашивает обо мне, рассказывает о своей жизни, показывает фото жены и дочери. Мне с ним легко и интересно. Думаю, мы сможем подружиться.
Излишнее любопытство он проявил только к причине моего отъезда из Москвы. Я не хочу об этом откровенничать, и он понятливо отступает.
Обратно домой Валентин меня провожает. На Анапу уже спустилась вечерняя прохлада. Мы идём по парку, вдыхая такой отличный от Москвы воздух.
В нескольких шагах от нашего дома Валентин останавливается и берёт меня за руку.
– Юля, – говорит он так робко и нерешительно, что я удивлённо вскидываю на него глаза. – Можно тебя обнять?
Ну ничего себе. И что я могу на это ответить?
– Ладно… – почему бы и нет.
Несмотря на согласие, стою ровно, не двигаясь, с выпрямленной и напряжённой спиной, кажется, даже дышать забываю. Провальский очень медленно приближается и осторожно обнимает меня, легко прижимает к себе. Мы стоим так несколько секунд. Он выше меня, и я как раз утыкаюсь носом в его плечо. Я вдыхаю его запах. Определённо, он не неприятный, как и сами объятия.
И хотя я ещё не до конца определилась, как относиться к Валентину, он мне, в общем и целом, понравился. Может, пусть у меня будет два отца?
В этот момент меня ослепляет вспышка фотоаппарата. Затем из кустов раздаётся шебуршание, треск веток и топот чьих-то ног.
– Проклятые папарацци! – возмущается Провальский, отодвигаясь от меня и всматриваясь в темноту. – А я сдуру отпустил охрану. Теперь жди новостей в жёлтой прессе.
Я пожимаю плечами, вряд ли до Анапы дойдут столичные сплетни. А если и дойдут, меня это как-то мало волнует.
Валентин берёт меня за руку и вкладывает в неё картонный прямоугольник, зажимая пальцы.
– Если тебе что-то понадобится, что угодно, или будет нужна помощь, позвони мне, ладно? – он всматривается в моё лицо, в ожидании ответа. И я киваю, почему-то не могу ему сейчас отказать.
Провальский улыбается, ещё раз сжимает мою сжатую в кулак ладонь и уходит в темноту улицы. А я, оставшись одна под фонарём, разжимаю пальцы. На моей ладони лежит его визитка.
Не знаю, что должно произойти, чтобы я ему позвонила, но выбрасывать карточку не стану. Валентин не заслужил пренебрежительного отношения. И он мне понравился. Если бы у меня не было Виктора, может, я бы и хотела, чтоб у меня был такой отец.
В кухонном окне горит свет. Родители ждут меня, чтобы устроить допрос, как всё прошло. Делаю глубокий вдох свежего морского воздуха и иду домой.
46
Она потрясающая.
Валентин шёл по освещённому жёлтыми фонарями парку. Чуть поодаль ехал автомобиль охраны, не мешая боссу насладиться приморским вечером.
Провальский чувствовал такой эмоциональный подъём, какого не знал уже много лет. Он словно снова стал молодым. У него есть дочь. Надо же! Совсем взрослая дочь. Кто бы мог подумать!
Эта девочка, такая юная и трогательная, но в то же время сильная и решительная. Она не боялась мечтать и смело шла к достижению цели. Так почему же вдруг свернула на полпути?
Провальский просмотрел отчёты по Юле ещё в Москве.
Девочка хорошо училась, окончила школу всего лишь с несколькими четвёрками. Поступила в колледж культуры на библиотечное дело, но ушла после второго курса. Дома наверняка был скандал, Валентин улыбнулся, представив, как дочь противостоит Тамаре. Ну да, из неё вряд ли бы получилась тихая библиотекарша, слишком яркий огонь горел внутри этой девчонки.
Юля уехала в Москву, попыталась поступить на Высшие курсы сценаристов и режиссёров, но не прошла отбор. Не хватило ей совсем немного, потому что Юля не отчаялась, а записалась на подготовительные курсы, чтобы попытать удачу следующим летом. Удивительная сила воли и самообладание. Провальский знал множество людей, которые сломались бы после первой же неудачи.
Юлька же нашла работу в Москве, которая позволяла не только оплачивать подготовительные курсы, но и давала возможность подкопить на учёбу в следующем году. Девчонка просто молодец! Провальский уже испытывал гордость от того, что она его дочь.
Преподаватель, с которым беседовал человек Валентина, отмечал несомненный талант девочки. Что же случилось? Почему она не захотела учиться дальше и поступать летом в ВУЗ? Как могла эта девочка, которая так долго и упорно шла к своей цели, вдруг всё бросить и уехать обратно к родителям?
В отчёте стояла ремарка, что профессор, похоже, знает больше, чем говорит, и выдвигалось предложение надавить на него посильнее. Что ж, придётся надавить. Провальский только узнал свою старшую дочь, но уже был уверен, что она заслуживает самого лучшего. И если кто-то вставляет ей палки в колёса, ему не поздоровится.
К своим девочкам Валентин испытывал щемящую нежность. А Юля теперь – одна из его девочек.
Очень захотелось услышать голос Констанс. Он посмотрел на часы. У них ещё детское время. Возможно, даже Клер не легла спать. Тогда Валентин сможет поговорить с ними обеими.
Он набрал номер и, услышав знакомый голос, позволил нежности затопить себя…
Было всего девять вечера, но Павлов чувствовал себя выжатым как лимон.
После того, как Ральф заболел, все дела компании легли на плечи Александра. Пришлось в спешном порядке перевозить собственный офис, потому что работать одновременно в двух местах было под силу разве что какому-нибудь Гудини.
Павлов раздваиваться не умел, поэтому последние дни засиживался в кабинете Ральфа далеко за полночь, решая двойной наплыв дел. Вставал он по-прежнему в шесть утра и просто катастрофически не высыпался.
Врачи давали отчиму оптимистичные прогнозы, но реабилитация всё равно займёт какое-то время. А значит, Александру придётся сжать зубы и работать, работать, работать. За двоих…
Ничего, он привыкнет. Это поначалу тяжело, пока входит в курс дел. Дальше будет легче.
На мониторе компьютера появилось всплывающее сообщение. Новое письмо. Недоуменно взглянув на часы, Павлов щёлкнул по «иконке». В такое время ждать хороших вестей не приходилось.
Так и есть. Письмо было от безопасника, которого Александр подрядил отыскать Юлю. Ему не нравилось, что девушка куда-то уехала до того, как они поговорили. Ещё и этот Провальский со своими двусмысленными предложениями. Вот какое ему дело до Юльки?
Ответ на этот вопрос появился сразу же, как Павлов открыл приложенные к письму фотографии.
Снимки были сделаны вечером, скорее всего, прямо сегодня. Может, час или даже несколько минут назад.
Фотограф, похоже, прятался где-то в кустах или за деревьями, потому что фигуры то и дело пересекали тонкие ветки с некрупными листочками.
Парочка стояла в жёлтом свете фонаря. Он обнимал её, прижимая к себе, как будто самое ценное сокровище. Она лишь позволяла обнимать себя, неловко касаясь его руками, и смотрела вперёд, в темноту, чуть левее от того места, где скрывался фотограф.
Провальский и Юля…
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Хотелось кричать, смахнуть всё со стола, что-то сломать, разбить… Но Павлов продолжал смотреть на такие знакомые черты лица…
Теперь понятно, какого рода интерес к ней он питал. Но Юлька… Как она могла? Такая чистая, искренняя девочка? Или он ошибся и принял желаемое за действительность? И на самом деле она такая же прожжённая интриганка, которая даже девственность сумела сохранить, чтобы сыграть ею в нужный момент?
Что ж, всё ясно, она поняла, что просчиталась, выбрала не того и решила переключиться на более выигрышный вариант. А то, что у Провальского есть дочь и беременная жена, эту лицемерку совершенно не волновало.