По дороге я начинаю нервничать, и когда Валентин останавливает машину, меня уже откровенно потряхивает.
– Пошли, – он протягивает мне руку. И самое главное – не смеётся надо мной, потому что я обмираю от страха. Поддержка Провальского очень много для меня значит. Наверное, если бы не он, я повернула б назад, так сильно натянуты сейчас мои нервы.
– Ты сможешь, – говорит он, но я лишь киваю, слова застревают где-то в горле. – Давай, – Валентин слегка подталкивает меня, и я вынужденно делаю шаг внутрь.
В холле полно людей. Но я ожидала, что их будет намного-намного больше, ведь это та самая Немецкая киноакадемия, где проходит «Берлинари» – знаменитый европейский кинофестиваль. Он, кстати, завершился на прошлой неделе. Я не решилась напроситься к Валентину на несколько дней раньше, чтобы попасть на него. Но познакомившись с его семьёй, почему-то думаю, что мне были бы очень рады.
К нам подходит невысокий бородатый дядечка в клетчатой рубашке, твидовом пиджаке и джинсах. Он жмёт Провальскому руку и что-то говорит, глядя на меня. Валентин отвечает ему утвердительно, а затем произносит по-русски:
– Познакомься, Юля, это Вольф Мюллер. Он писал тебе.
– Здравствуйте, – я улыбаюсь и жму протянутую руку, а Вольф, не отпуская мою кисть, продолжает говорить по-немецки.
– Он в восторге от твоей истории и считает, что такой свежий голос и неизбитый стиль пополнят коллекцию Берлинской академии. Через три дня у них состоится питч-встреча для начинающих сценаристов, где ты сможешь представить свою работу известным режиссёрам. Они каждый год проводят такое знакомство, чтобы дать зазвучать новым голосам.
Мне кажется, что я умерла и попала в рай. И сейчас слышу ангельское пение, а бородатый архангел говорит, что сбылась моя самая заветная мечта.
От избытка эмоций я не могу вымолвить ни слова, хорошо, что рядом со мной Валентин. Он улыбается Вольфу, снова жмёт руку, и мы наконец присоединяемся к небольшой группе студентов, которым проводят экскурсию по академии.
Я почти не слушаю то, что переводит мне Валентин. В голове звучит только одна фраза: «Через три дня». Через три дня я вживую увижу известных европейских режиссёров и смогу представить им свой сценарий.
– Ущипни меня, – шёпотом прошу Провальского.
Он только улыбается и нежно сжимает мою ладонь, шепчет на ухо:
– Это не сон, принцесса, это всё явь.
После знакомства с академией мы отправляемся обедать. В кафе я начинаю быстро и много говорить. О том, как с самого детства мечтала писать истории для кино, но не думала, что для меня это может быть реальным. Об исписанных тетрадках, о многочисленных потерянных вордовских файлах на старом ноутбуке, который так неудачно сгорел вместе со всем содержимым. О том, что родители не воспринимали всерьёз моё увлечение, убедили меня в нереальности этих фантазий, и мне пришлось поступать на библиотечное дело.
Замолкаю я лишь тогда, когда чувствую, как рука Валентина накрывает мою.
– Теперь всё изменится, – говорит он уверенно, и я сразу же начинаю ему верить. – Ты обязательно поступишь в эту академию. Предварительный конкурс ты уже прошла. Но тебе придётся очень много работать…
– Я готова, – перебиваю его, – я на всё готова!
Провальский смотрит на меня таким укоризненным взглядом, что я стыдливо умолкаю. Ну и зачем перебивать, он-то в академии узнал намного больше меня, не понимавшей там почти ни слова.
– Извини, – произношу я и утыкаюсь в свою тарелку.
– Преподавание в школе ведётся на двух языках – немецком и английском, – продолжает он, и я обмираю, об этом-то я и не подумала, у меня с языками полный швах. – Основной – немецкий. Но поскольку сейчас в школе много англоязычных преподавателей, часть предметов ведётся на английском. Тебе придётся выучить оба языка за три месяца.
– Что?! – к этому я оказываюсь совсем не готова, поэтому чувствую себя как после удара под дых. – Но как же… Как же я выучу…
Моё возбуждение и окрылённость открывшимися перспективами смывает ледяной волной. Размечталась дурочка…
– Три месяца – это не так и мало, – как ни в чём не бывало, словно и не разрушилась только что моя заветная мечта, продолжает Валентин, – когда находишься среди носителей языка, овладеть им не так и сложно. К тому же у тебя будут лучшие преподаватели.
– Но я… думала вернуться домой…
– Решай сама, – Валентин даже поднимает руки ладонями вперёд, показывая, что вовсе на меня не давит, – через три дня эта встреча с режиссёрами…
– Питч, – подсказываю я, и тут же вскидываюсь: – А как я представлю свой сценарий?! Мне же придётся написать синопсис на английском. Ты поможешь мне?
Поднимаю на него глаза и смотрю. Наверное, взгляд кота из Шрека – это интернациональный приём, потому что Провальский улыбается:
– Конечно, помогу, я же твой отец.
– Спасибо, – чувствую, как к глазам подступают слёзы, и часто-часто моргаю. Не хватало ещё разреветься как маленькой девчонке. – Огромное тебе спасибо!
– Поехали домой, у тебя ещё много работы, – он расплачивается по чеку, и мы выходим из кафе.
Мне кажется, что Валентин ждал чего-то от меня. Потому что после того как я его поблагодарила, он словно сник. Что он хотел от меня услышать?
Но я быстро перестаю об этом думать, потому что, как только оказываюсь в своей комнате, сажусь за синопсис. У меня всегда были проблемы с написанием синопсиса, сам сценарий написать казалось гораздо проще.
Констанс почти насильно вытаскивает меня на ужин, я пихаю в себя какую-то еду и возвращаюсь в комнату. Пишу, удаляю набранный текст и снова пишу. Так продолжается два дня. Затем я встречаюсь с русской студенткой, которая помогает мне перевести мой синопсис на английский язык.
Три дня спустя, двадцать шестого марта, я, бледная от волнения, предъявляю охраннику приглашение на питч. Валентин меня не сопровождает, занимается своими делами, всё равно его сегодня сюда бы уже не пустили.
Я почти не понимаю, что происходит. Несмотря на то, что сегодня в зале все говорят по-английски, я почти ничего не понимаю. Реагирую только на своё имя, исковерканное до невозможности чудовищным акцентом.
Я поднимаюсь на сцену, подхожу к трибуне с микрофоном. В руках у меня два листа бумаги с напечатанным текстом. Я выучила его наизусть, но всё равно решила подстраховаться. Всё-таки я безумно волнуюсь.
На сцене мне становится проще: зал затихает, не отвлекая меня шумом, а лиц отсюда не видно, потому что в лицо мне светят софиты.
Ну давай, Юля Воронина, начинай, не профукай свой звёздный шанс. И я произношу название сценария:
– Liar.
52
Два года спустя.
В зрительном зале сумрачно. Все взгляды устремлены на сцену, где вот-вот состоится награждение очередного участника.
Рядом со мной сидят Провальские. Констанс держит меня за руку, похоже, она волнуется чуть ли не больше меня самой. За прошедшие два года эти люди становятся моей семьёй.
Кажется, тот приснопамятный питч был только вчера. Моя «Лгунья» понравилась молодому, но уже зарекомендовавшему себя режиссёру Курту Виману. После встречи он подошёл ко мне и сказал, что хотел бы вместе поработать. Это было очень забавно, потому что я не поняла ни единого слова. Тогда Курт оставил мне свою визитку с просьбой позвонить. Разговаривал с ним Валентин уже на следующий день, а потом переводил мне.
Первые месяцы в Берлине стали для меня самыми трудными. Я изучала два языка, потом поступала в академию (и поступила), одновременно работала с Куртом над сценарием. К счастью, это засчитывалось практикой.
Конечно, в том, что наш фильм сегодня представлен на «Берлинале», в основном заслуга Вимана. И он уже получил свой приз за режиссуру. Курт – настоящий профессионал, и работать с ним – одно удовольствие.
Постепенно наши отношения стали дружескими. По крайней мере, мне так казалось, пока босс не пригласил меня на свидание. Тогда съёмки были уже в самом разгаре, и иногда я пропадала на площадке по несколько часов, сбегая только на лекции в академию.
И вдруг после жаркого спора по поводу одной сцены Курт взял меня за руку и предложил поужинать с ним сегодня вечером. Я смутилась, но кивнула. Мы провели прекрасный вечер, много смеялись, говорили в основном о фильме, о близившихся к концу съёмках, а после… После он поцеловал меня. Я не хотела его обидеть, поэтому стояла, не шевелясь, позволяя касаться моих губ.
Курт сам отстранился первым, приподнял большим пальцем подбородок и тихо спросил:
– Я тебе не нравлюсь?
Чёрт, это был очень неудобный момент.
– Курт, понимаешь, ты очень хороший, просто замечательный, но…
Договорить я не успела, потому что Виман перебил меня:
– Но ты любишь другого, – закончил он категорично.
Я не стала убеждать его в обратном. Просто опустила глаза.
Мне не нравилась эта ситуация, да и не могу сказать, что я до сих пор точно любила этого другого, слишком много всего случилось за эти годы, и мне было некогда рассуждать о своих чувствах. Но почему-то впустить другого мужчину в своё сердце я не могла. Просто чувствовала, что место в нём занято.
Да и моя история, моя «Лгунья» – это был способ объяснить ЕМУ, что тогда произошло, почему я так поступила и как мне жаль, что всё так вышло.
Мне бы хотелось, чтоб Александр увидел фильм и понял то, что я хотела ему сказать…
По тому, как Констанс сжимает мою ладонь, я понимаю, что на сцене вот-вот назовут заветное имя. Я замираю и перестаю дышать.
– Юлия Воронина и Курт Виман, «Лгунья», – объявляет ведущий.
Провальские бросаются меня обнимать, что-то говорят, а я ничего не слышу, не чувствую, в глазах стоят слёзы.
Это всё правда? То есть у меня получилось?
– Юль, иди, – чувствую, как Валентин подталкивает меня. – Тебя ждут на сцене.
И правда, что это я?
Поднимаюсь из кресла. В проходе уже стоит Курт, он что-то говорит, кажется, слова поздравления, целует мою руку под бурные аплодисменты зрителей, затем помогает мне подняться на сцену.