Однажды давным-давно — это уже другая сказка, и я снова начинаю её своими любимыми словами — однажды давным-давно жили-были три сестры. И что дальше? А не знаю. Одна из них умерла, вот и все, что мне известно. Вторая лежала на кровати с пульсирующей болью в голове, и раздумывала, что делать, потому что в результате её пассивности, вызванной страхом, человек по имени Мэл мог в любую минуту сорвать с неё маску. А где третья сестра? Нельзя же рассказывать сказку без нее. Так не годится. Разве может сказка хорошо кончиться без третьей сестры?
Несмотря на головную боль, я честно пыталась найти решение. Нет, правда, пыталась. И пришла к выводу, что самый простой и логичный выход это перестать быть Крис Масбу, сразу и бесповоротно. В конце концов, меня же никто не заставляет быть ею, у меня нет никаких обязательств. Мне так было удобно, на день-два, но теперь становилось ясно, что все это шито белыми нитками: быть Крис уже не безопасно. Я не обязана быть Крис. И не обязана быть Маргарет Дэвисон. По крайней мене, мне так казалось. Я могла быть кем захочу. Хоть человеком без имени, если угодно. Имя выделяет человека. А я принципиально не хочу выделяться.
Посему я встала и выбрала из двух чемоданов тот, что покрепче. Все, что мне нужно — это смена одежды и умывальные принадлежности. Путешествуем налегке, сказала я себе. Все лишнее — за борт. В этом весь секрет. В этом суть моего единственного счастливого дня: двадцать четыре часа без всякого багажа. Только так и можно жить — как белый лист бумаги, без имени, без прошлого, без связующих нитей с кем бы то ни было. Это будет довольно просто, думала я, раздобыть временную, нелегальную работу где-нибудь в прибрежном отеле. Я могу заправлять кровати. Могу подметать полы. Жить в дешевой комнатке с облезлыми ставнями, смотреть на море, и ни одна живая душа (включая меня саму) не будет знать, кто я такая.
Я закрыла чемодан и крепко затянула веревку. Подумала, может, написать записку, но ручка, которую я нашла в сумке Крис, не писала. Я как раз трясла её, когда в дверь постучали.
— Мари-Кристин, — это был дядя Ксавьер.
— Входите, — автоматически сказала я.
Он стоял в дверях в рваном синем комбинезоне и полосатой рубашке.
— Тебе звонят.
Я сначала не поняла. Страшно растерялась. Идиотка, подумала, что это Тони. А кто еще? Мне никогда не приходило в голову, что Крис могут позвонить по телефону. Почему-то я посчитала, что она живет в эдаком удобном вакууме. И что внутри этих стен — очередное заблуждение — я волшебным образом оказалась недосягаема для реального мира.
— Какой-то Мэл, — сказал дядя Ксавьер.
— Мэл? — переспросила я. У меня пересохло во тру.
— Говорит, что он твой друг.
— Да, — сказала я. — Да. Скажите ему… — голова у меня работала быстро, — скажите, что я больна. Скажите, что не могу ни с кем говорить.
Дядя Ксавьер смотрел на меня очень пристально.
— Это от него ты убегаешь? — спросил он. — Это то самый человек, о котором ты говорила?
— Да, — я вцепилась в это объяснение, так кстати подвернувшееся. — И я совершенно не хочу с ним разговаривать. Ну, пожалуйста!
Дядя Ксавьер нахмурился.
— Я с ним разберусь, — сказал он.
Я ходила из угла в угол, грызя ногти. Спустя десять минут он вернулся.
— Он тебе не подходит, — провозгласил он. — У него водянистый голос. Кто он такой? Мне не понравилось, как он разговаривал. И что ты делаешь с чемоданом?
— Ничего, — поспешно сказала я.
— Ты должна лежать. Как голова, болит?
— Нет, — сказала я. — Мне уже лучше.
— Хорошо, — сказал он, — потому что я хочу пригласить тебя куда-нибудь поужинать. Но если у тебя нет настроения…
Я сразу сказала «да», не дав ему закончить. Да, сказала я, у меня очень даже есть настроение. Голова совсем прошла, сказала я. Она и вправду прошла. Прошла, как только дядя Ксавьер избавил меня от проблемы с Мэлом. Да, сказала я, ужин, прекрасная идея. В конце концов, говорила я себе, не столь важно, сейчас я уйду или утром, правда? Подумаешь, ещё одна ночь. А может, и убегать не стоит, раз дядя Ксавьер убедил Мэла, что я недостаточно здорова, чтобы с ним увидеться. В любом случае, нет необходимости выносить решение немедленно. Сейчас главное — решить, что надеть вечером. На это я потратила дикое количество времени. Примерила изумрудно-зеленое платье Крис. На нем оказались разрезы по бокам. Не слишком ли оно молодежное для тридцатишестилетней женщины, которая всегда была толстушкой? Вдруг я буду смешно в нем смотреться… В конце концов, я себе сказала: ну и пусть смешно, какого черта. Вполне подходящий наряд для стройной девушки тридцати двух лет. На нем я и остановила свой выбор. Косметикой пользоваться я до сих пор не решалась, зато вымыла голову и сделала прическу, и щедро побрызгалась духами Крис.
— Да ты просто красавица, — сказал дядя Ксавьер, когда я спустилась в холл.
Я расхохоталась.
Он оскорбился:
— Зачем смеешься? Не любишь комплементов? Ты что же, из тех женщин, которые не умеют принимать комплементы?
— Предпочитаю правду, — сказала я.
Он дулся всю дорогу, пока мы шли к машине. Но его обиженное молчание совсем не напоминало молчание Тони, которое всегда приводило меня в ужас, дядя Ксавьер обижался не страшно. В этом молчании не было обиды ребенка, который полностью от тебя зависит, это был шутливый, мимолетный гнев, который легко вспыхнет и так же легко пройдет, как только ему захочется сказать мне что-нибудь еще. Я поняла, что в его глазах, по причинам, не имеющим ничего общего с абсолютной правдой, зато имеющим много общего с тем фактом, что когда-то он любил маму Крис, я действительно была красавицей, и спорить с этим было бессмысленно.
— Куда мы едем? — спросила я.
В Отель де Фалэс в Сен Жульен, сказал он, там отлично кормят. Никаких тебе вычурных парижских выкрутас, сказал он. Настоящая еда.
Мы сели за столик у окна с видом на рыночную площадь. В одном конце полутемного, старомодного обеденного зала стоял тяжелый дубовый стол, уставленный бутылками с вином. По стенам были развешаны охотничьи трофеи. С моего места открывался вид из окна на столики, выставленные на тротуар, на площадь, утопающую в тени деревьев, и за ней огни автобусной станции.
— Итак, — сказал дядя Ксавьер, надевая очки со стеклами в форме полумесяцев, чтобы прочитать меню, — скажи мне, кто ты есть на самом деле.
В тревоге я подняла на него глаза. Думала, он смотрит на меня осуждающе поверх очков, но он водил пальцем по списку основных блюд. Это явно было для него главнее, чем его специфический вопрос.
Я пожала плечами:
— Не знаю.
— Эта твоя работа, которая так важна для тебя… В чем она заключается? — спросил он и сам же ответил: — А ни в чем. Перекачивание гипотетических денег из одной страны в другую и обратно. Играть с деньгами чужих людей. Она тебя устраивает, эта работа? Она приносит тебе богатство? Или счастье?
Пока я раздумывала над ответом, дядя Ксавьер снова спас меня из трудного положения, ответив за меня:
— Нет, — сказал он. — Нет, не думаю. Этот образ жизни не для тебя. Ты же совсем не такая.
Меня поразила его проницательность.
— Нет, такая, — сказала я.
— Нет, не такая, — возразил он. — Не такая.
Он не дал мне возможности поспорить, спросив, что мы будем есть.
— Ты мидии любишь? Серж! — позвал он хозяина ресторана. — Серж, это моя племянница Мари-Кристин. — Он с таким непосредственным восторгом представлял меня своему другу Сержу (а потом и жене Сержа, и матери жены, и официантке, и помощнику шеф-повара), что я начала понимать, почему мать Крис полюбила его. Женщины, должно быть, постоянно в него влюблялись. Искусственный свет придавал его седоватым волосам бронзовый отлив. Суровое барсучье лицо лучилось от нескрываемого удовольствия. В своей лучшей белой рубашке и вельветовых брюках он напоминал стареющего греческого героя, который ошибся веком, или какого-нибудь «морского волка», который как раз веком не ошибся.
— Вообще-то говоря, — сказал он, когда Серж (его жена, официантка, помощник шеф-повара и мать жены) приняли у нас заказ, и мы обменялись всеми необходимыми для такого события фразами, — поскольку уж мы заговорили о твоей работе, я буду чрезвычайно признателен, если ты кинешь профессиональный взгляд на некоторые наши вложения. Закладные, доверительная собственность… и тому подобное.
Я промолчала.
— Я не могу обсуждать это с Матильдой. Она имеет дело с повседневными счетами, и здесь ей нет равных, но она слишком проницательна. Не хочу, чтобы она знала, насколько плохи наши дела.
— А дела плохи? — спросила я.
— Я же фермер, Мари-Кристин. Вот и все, что я знаю. Ферма. Скот. Я не эксперт по финансам, как ты.
Я слабо улыбнулась и поерзала на сиденье.
— Тебе неудобно? — заботливо спросил он.
— Нормально, — увильнула я.
Крайне неубедительно и, скорее всего, в неверных выражениях, я объяснила ему, что работаю в очень специфической и абстрактной области товаров широкого потребления. Я совсем не тот, кто мог бы посоветовать что-то дельное, сказала я. Он терпеливо улыбался. И явно считал, что я излишне скромничаю.
— Деньги есть деньги, — сказал он. И был прав, хотя я считала, что мой ограниченный бухгалтерский опыт вряд ли сильно ему пригодится. К счастью, подали еду, и дядя Ксавьер забыл о вложениях.
— Люблю смотреть, как женщина ест, — сказал он, наблюдая, как я вгрызаюсь в половинку дыни. И налил мне вина. — Ты слишком худенькая. Забудь о работе. И об этом слабаке, от которого ты бежишь. Ни то, ни другое не принесет тебе счастья. Ты должна остаться здесь. Это твой дом.
Я покачала головой.
— Не мой, — мягко сказала я. — К сожалению, не мой. Я должна буду скоро уехать.
— Зачем? — спросил он. — Куда? К чему такая спешка? Надо хотя бы поправиться, окрепнуть. — И тут его поразила догадка. — У тебя была назначена какая-то встреча? Куда ты ехала, когда случилась авария?
Я сделала вид, что у меня полный рот, чтобы дать себе время подумать. Я жевала этот воображаемый кусок дыни с такой энергией, словно это жесткий хрящ.