— Видал ты!.. — недоумевающе поглядев на старшего, на других спутников, протянул Иван Никанорыч. — Видал ты, какую дурочку строит!?.
Старший переглянулся с одним из своих товарищей и придвинулся ближе к Аграфене:
— Про какие ты дела толкуешь?
— Про какие больше? — глотая слезы, объяснила Аграфена. — Про мак, который тут посеян, про зелье... Сами, поди, знаете...
Китайцы встревоженно задвигались и вполголоса заговорили между собою.
— Вы помалкивайте! — крикнул на них старший. — Нечего сговариваться!
— Какой сговаривайся!? — угрюмо огрызнулся Ван-Чжен, но все замолчали.
— Где ж тут у них зелье? — допытывался у женщины старший.
— А на поле!
— Покажи. Пойдем!
Пропустив Аграфену вперед и окружив китайцев охраною, все направились в поле.
Шли туда молча. У китайцев молчание было тревожное, испуганное, злое. Пришедшие неожиданные гости скрывали в своем молчании жадное любопытство.
Когда вышли к засеянной маком полоске, старший и Иван Никанорыч отделились от остальных и подошли вплотную к маку.
— Ишь, сколько набуровили! — удивился Иван Никанорыч. — На цельную волость пирогов настряпать можно да и то еще останется!..
— Знать, не для пирогов это у них, а для продажи...
— Тетка! — обернулась старший к Аграфене. — Про какое-такое зелье ты толковала?
Аграфена сжалась и жалобно оглянулась на китайцев.
— Какое?... мне самой невдомек. Курят его, что ли...
— Лекарссва!.. — хрипло сказал Ван-Чжен. — Наша лекарссва делай... Своя... сытаринна...
Мужики походили вокруг поля, потоптались, поудивлялись. Иван Никанорыч сорвал несколько головок и стал их пристально разглядывать.
— Подрезали они его, ай што? — недоуменно соображал он. — Гляди-ко, Федор Михайлыч, — показал он старшему. — Все скрозь головки подрезаны!.. К чему бы?..
Старший, Федор Михайлыч, посмотрел и махнул рукою:
— Не в етим дело! Что мы тут прохлаждаться будем? Мудренное какое-то дело у них. Следствие разберет... Наша обязанность представить их и все!...
— Ну, вы! — обратился он к китайцам. — Чем вы тут займовались, об етим следователь вполне дознается. Нас оно сейчас не касаемо. Но, между прочим, айда-те к жилью, собирайтесь. Уведем мы вас в волостной совет... Собирайте скорее монатки!
Сюй-Мао-Ю взглянул на поле, и лицо его потемнело. Не отрываясь, оглядывал он еле-еле колышившийся мак. Пальцы, перебиравшие пояс штанов, вздрогнули, напряглись, застыли. Глаза старика вспыхнули, но тотчас же угасли. Он отвернулся от приковывавшего его к себе поля и втянул голову в плечи.
— Все пропало!.. — беззвучно и бледно прошептал он стоящему возле него Ван-Чжену. — Все!..
У Ван-Чжена глаза затравленно бегали из стороны в сторону. Ван-Чжен всматривался в пришедших, в Ивана Никанорыча, в остальных. Он пытался по их лицам, по их скупым словам что-то отгадать, что-то узнать. Но не мог.
Насупленно примолкнув, стояли Пао и Хун-Си-Сан. Они обреченно ждали. Они еще не знали, что будет, куда их поведут, но застывшие в хмуром равнодушии глаза их не выдавали ни признака волнения или страха.
Страх и волнение больше, чем над кем-нибудь, властвовали над Аграфеною. Она прятала глаза от китайцев и от этих неожиданно нагрянувших людей. Губы ее вздрагивали и трепетали. Жадно и опасливо хватая каждое слово, она прислушивалась ко всему, что вокруг нее говорилось. И снова, едва только она услыхала про арест, вспыхнула и обмерла.
— А меня-то за что-же?.. — снова спросила она и слезы засверкали на ее глазах. — Я тут не при чем... Я человек нанятый... Кухарила у них...
Тогда из кучки мужиков вывернулся тот, с курчавой черной бородкой, с пронизывающими глазами и стал против Аграфены.
— Кухарила? — насмешливо спросил он. — А зачем же ты, тетка, обкарауливала их, на стреме стояла?.. Забыла? Не помнишь, как ты меня отседа, из лесу выпроваживала?.. Одной она, ребята, шайки с ними!.. Одной!..
21.
Со сборами китайцев торопили.
— Не возитесь, как мертвые! Живо!
— Берите, что полегше! За остальным посля на коне приедут, коли надо будет!
Китайцы безмолвно увязывали котомки и совали туда что только под руку попадало. Аграфена собрала сундучок и навязала в узел все свое имущество и горестно застыла над ним.
— Ну, как же ты это потащишь! — укоризненно и с легким сочувствием спросил ее Иван Никанорыч. — Ведь не малую дорогу придется итти!
— Не знаю... — беспомощно созналась Аграфена.
— А ты бери пока, что понадобней!.. Тут у тебя ничего не пропадет. Люди у нас тут останутся...
С наскоро собранным кой-каким скарбом вышли китайцы и Аграфена из зимовья. Их окружила охрана, и они тронулись в путь.
Пошли по тропинке, по которой всего три дня тому назад ушел Ли-Тян. И прежде, чем свернуть в сторону, прежде, чем потерять из виду зимовье, каждый из них — китайцы и женщина — оглянулся назад.
Осиротелое, оставалось позади зимовье, и выжженная, загрязненная жильем, затоптанная поляна пред ним, и две сосны, желтеющие стволами и как бы сторожащие дорогу к речке. Все оставалось позади.
Темное морщинистое лицо Сюй-Мао-Ю стало еще темнее. Он оглядел в последний раз оставляемое навсегда зимовье и отвернулся. И, отворачиваясь, встретился он взглядом с Аграфеной. У старика глаза налились ненавистью, он задрожал и, вне себя от злости, плюнул. Женщина отвела глаза и стиснула зубы.
Шли долго. Пора бы уже выйти на проселок, но провожатые упорно и уверенно вели по тропинке.
Ван-Чжен оглядывался, вертел головой и испуганно изумлялся. Наконец, он не выдержал:
— Куда наша веди?.. Какой дорога? Эта дорога не тот!..
— Та... Не бойся! Приведем куда надо... В аккурат!.. — оборвал его шедший рядом крестьянин.
Ван-Чжен не успокоился. Его беспокойство передалось и остальным. Оно передалось и Аграфене.
— Всамделе... Куды это вы нас, мужики, ведете? — плаксиво спросила она.
— Молчи! — хмуро посоветовал ей Иван Никанорыч. — Скоро придем...
И снова шли по тропинке. Было тихо в молодом ельничке, через который проходили. Было жарко и томительно. Где-то в стороне, совсем недалеко, плескалась речка. Где-то совсем близко была прохлада, была вода.
Старший остановился и свернул с тропинки в сторону скрытой деревьями и кустами речки. За ним направились остальные.
На полянке, на берегу речки стояла впряженная в телегу лошадь. Два человека сидели возле дымокура и поднялись, увидев прибывших.
— Привели?.. Всех? — спросили они и посмотрели на китайцев и на Аграфену.
Старший и Иван Никанорыч прошли прямо к телеге.
— Идите вы все сюды! — приказал старший китайцам.
— Ступайте!.. Ступайте... — заторопили их мужики.
Китайцы нерешительно двинулись на зов. Отставшую от них Аграфену подтолкнул легонько в спину мужик с черной курчавой бородою:
— Иди, не стесняйся!
За телегою, на траве, укрытое свежескошенным сеном, лежало что-то темное, длинное. Мужики подвели к этому длинному китайцев и наказали:
— Раскрывайте!.. Сгребайте сено!..
Китайцы не двинулись с места. Они посмотрели на длинную горку сена и опустили глаза
— Ну, что, оглохли!? Раскрывайте!..
Хун-Си-Сан нагнулся и медленно сгреб сено с одного конца. Но сейчас же выпрямился и замотал головою:
— Моя не может!..
Аграфена, вглядевшись в кучу сена, в ту часть его, к которой прикоснулся Хун-Си-Сан, всплеснула вдруг руками:
— Ой!.. Батюшки! — визгливо, в отчаянии и испуге закричала она. — Кто это там? Кто это там?!..
Ван-Чжен поднял голову и шумно вздохнул.
— Моя ничего не знай, — тупо сказал он, хотя его никто ни о чем не спрашивал. — Моя совсем ничего не знай...
И повторяя за ним этот упорный, этот глухой крик, также беспричинно, также неожиданно подхватил Пао:
— Моя тоже!.. Плавда!.. Моя тоже не знай!..
Мужики плотнее обступили китайцев и притиснули их совсем близко к тому, что лежало укрытое сеном. Мужики уже сами отгребли сено, и из-под него выглянуло желтосерое лицо, с открытыми, стеклянными глазами, с оскаленными зубами, обнажилась шея, перетянутая тонкой веревкою.
— Ваш это? — спросили сразу трое. — Ваш товарищ?..
— Ой!.. — заголосила Аграфена, отпрянув от трупа. — Да, ведь, это Ли-Тян... Как же это?.. Кто же его?.. Мужики, кто же его это?.. А?..
Сюй-Мао-Ю, вместе с остальными оцепенело и испуганно поглядывавший на труп, при крике женщины вздрогнул. Он устремил на нее глаза, загоревшиеся неисходной ненавистью. Он поиграл вздрагивающими пальцами, словно ловя упругий горячий воздух, и отчетливо произнес:
— Ты... Собака!.. Ты!..
Мужики, китайцы и сама Аграфена непонимающе, с ошеломленным изумлением, с испугом глядели на него. Но он сразу же угас, опустил глаза и отвернулся.
Он замолчал и уже больше ничего не говорил. Ни дорогою, ни в волости, ни позже.
22.
Ли-Тяна подняли с земли и положили на телегу, снова укрыв от жары, от взоров людских, сеном.
Класть его на телегу заставили китайцев. Но никто из них сразу не согласился прикоснуться к трупу. Больше всех противился Пао. Он протянул вперед руки и затряс головою, не решаясь взглянуть на безмолвного, страшного, неживого Ли-Тяна. Вместе с Пао и Ван-Чжен, тяжело дыша, старательно отворачивался от трупа и твердил:
— Наша не бери!.. Наша не надо!..
Но под крики мужиков все они, и Пао, и Ван-Чжен, и Хун-Си-Сан, нагнулись и, неловко волоча труп по сену, подняли на телегу. Вспухшие руки Ли-Тяна при этом высунулись, словно маня кого-то, вперед.
Сюй-Мао-Ю отодвинулся подальше от телеги и не тронулся с места до тех пор, пока Ли-Тяна не укрыли на телеге сеном и не увязали веревкою.
Телега с трупом медленно покатила по неезженной дороге.
За телегою потянулись китайцы, окруженные мужиками. У мужиков за плечами нестрашно и безобидно болтались ружья. У мужиков лица были сосредоточенные, но не злые. Мужики закурили трубки, расправились, ожили.