жу в его руках. Сквозь эту дрожь ловлю необычайно серьезный взгляд Бэка в зеркале заднего вида, а потом он произносит:
— Мы называем себя миротворцы.
— Это еще что за хидрец? — спрашивает Лайтнер.
— Хидрец — это то, что устроили вы на пару с вашими друзьями ныряльщиками.
— Мы? — прищуривается Лайтнер. — Мы устроили?!
— Въерхи, — коротко поясняет Бэк. — Стоящие у власти.
— А вы бегаете с флажками и кричите «я за мир во всем мире»? — Лайтнер заводится мгновенно. — Или, может, вы вершите правосудие?
— На что это ты намекаешь?
— Не намекаю, говорю прямым текстом. Ромина Д’ерри — твоих рук дело?!
Эйрлат даже дергается, и в этот момент Хар чуть ли не рычит:
— Хватит!
Это, как ни странно, срабатывает, но теперь в салоне напряженная тишина. Я думаю о Вартасе и о том, что еще он мне не рассказал.
— Ромина Д’ерри, — глухо произносит Бэк, — дело рук ныряльщиков. Мы с ними… не дружим.
— Как это понимать?
— Это понимать так, что мы делали все от нас зависящее, чтобы не допустить революции. Вартас наверняка говорил тебе? — Он смотрит на меня через зеркало.
Что-то подобное Вартас мне действительно говорил, и я смутно это припоминаю. Что-то о том, что революция никому не сделает хорошо. Этот разговор состоялся давно, но он был.
— Он не говорил, что вы собираетесь что-то не допустить, — ответила я. — Говорил, что революция — это лишнее зло и невинные жертвы.
— И это действительно так.
— Тогда зачем ему была нужна Дженна?
На этот раз Бэк на меня не смотрит.
— Вы хотели ее убить, — догадываюсь я. — Он должен был ее убить.
— Очень по-миротворчески.
На этот раз я легонько тыкаю Лайтнера под ребра.
— Ай, — он показательно морщится.
— Не очень, — все-таки комментирует Бэк. — Но это единственный выход, с помощью которого можно было обойтись малой кровью. Дженна и Вартас — две жертвы вместо сотен, которые сейчас гибнут на улицах Ландорхорна.
Хар проводит рукой по волосам и упирается затылком в подголовник.
— Ничего, что я ничего не понимаю, брат? — интересуется он сурово, и этот вопрос явно адресован Лайтнеру.
— Я все тебе расскажу.
Как хорошо, что я не познакомила Вартаса с Дженной. Эта мысль крутится у меня в голове снова и снова, я даже не представляю, как ее остановить.
— Ваш миротворческий акт провалился. — Лайтнер кивает на погруженный в тревожную тьму Ландорхорн. Впрочем, лучше уж тревожная тьма, чем пожары и взрывы. Ночь взрезают сирены машин политари, которые, к счастью, от нас далеко.
— Не совсем. — Бэк перехватывает его взгляд и кивает на меня. — Мы все еще можем убить Дженну. Это как отрезать главную голову едха. Остальные сами отвалятся.
— Попытаетесь втянуть в это Вирну — и я отрежу голову вам, — комментирует Лайтнер таким тоном, что в салоне холодает. — Любому. Прямо так запомните и запишите. И передайте всему остальному вашему чокнутому сообществу. Все понятно?
— Это решение принимать не тебе, — сообщает Бэк.
Лайтнер едва успевает податься вперед, когда Хар произносит:
— Не думаю, что кто-то в этом эйрлате сейчас способен принимать какие-либо решения. В настоящий момент я лично оторву голову тому, кто помешает мне наконец-то обнять свою девушку, поэтому заткнитесь. Если не можете нормально общаться, давайте просто помолчим.
Больше тишину во время полета не нарушает никто. Лайтнер прижимает меня к себе, напряженный, сосредоточенный и злой. Не знаю как, но я это чувствую, и все, что могу сделать — просто касаться его запястья, практически лежа у него на груди. Эйрлатов на трассах почти нет, а те, что есть, мечутся испуганными рыбками от одних регулирующих сигналов до других. То и дело слышен вой сирен политари, то набирающий силу, то затихающий, отдаляющийся. Один раз мимо нас проносится кордон темных бронированных эйрлатов, каждый из которых раза в три больше нашего.
— Военные, — коротко комментирует Бэк. — Они стягивают в центре регулярную армию.
К счастью, мы уже на месте. Садимся на парковке дома, где я последний раз была на нашей неудавшейся вечеринке. Все это кажется смазанным, забытым, далеким, как из прошлой жизни, хотя времени прошло всего ничего. Впрочем, смазанными я сейчас воспринимаю даже сцены из настоящего: вот мы идем к дому, а вот уже в лифте. Вот открывается дверь, и Кьяна шагает к Хару, а он к ней. Заключает ее лицо в ладони, а она обнимает его, и, кажется, плачет.
Митри и Тай стоят чуть поодаль, словно не понимают, что делать дальше. Или просто время растягивается так, что мне это кажется? Потому что сейчас я уже вижу, как сестренки бегут ко мне, а в следующий момент меня так стискивают в объятиях, что становится нечем дышать. Я обнимаю их — и дышать становится легче. Потом Кьяна отрывается от Хара и бросается к нам.
— Вирна, — ее голос — сдавленный, дрожащий, доносится как будто издалека. Она обнимает меня, почти коснувшись щекой щеки, но я вовремя отстраняюсь. Сначала Кьяна смотрит непонимающе, и только потом вспоминает.
Улыбается.
Ее щеки действительно мокрые от слез, а глаза все еще блестят.
Она отпускает меня, обнимает Лайтнера, а я смотрю на сестер.
— Лэйс жива, — тихо говорю им.
Тай кричит, как могут кричать только дети — от радости, Митри смотрит на меня так, будто не верит.
— Скоро мы ее увидим, — обещаю, и теперь уже это не просто слова. — Скоро мы все будем вместе.
Я снова обнимаю своих девочек и думаю о том, что мне надо продержаться еще чуть-чуть, чтобы они видели, что все хорошо. Я соскальзываю в это «хорошо» так неожиданно, что сил сопротивляться накрывающей меня волне просто не остается. Только что я видела Митри и Тай, сидящих рядом со мной на полу, и вот уже их лица уплывают, отдаляются, становятся выше. Митри что-то говорит, но я уже не слышу. Я покачиваюсь на волнах темноты, которая затягивает меня в свою глубину мягко, плавно, как океан. Но так же неотвратимо.
Глава 28. Штиль перед штормом
Ночка выдалась насыщенная.
Конечно, когда ты студент, это нормально. Но только когда вся насыщенность относится к веселому времяпровождению, а в проникновении в Подводное ведомство ничего веселого не было. Может, когда-нибудь я смогу вспоминать об этом, не поминая едха, сейчас же я просто был счастлив, что Мэйс снова со мной.
Стоило Вирне сползти на пол, я подхватил ее и, не спрашивая Хара, отнес синеглазку в спальню. Знал, что с другом мы потом сочтемся, а вот моя Мэйс и так пережила больше, чем кто-либо. Ей нужен был отдых. Пусть это будет кровать, пока я не могу отвезти ее к морю. Я видел, что случилось с ее сестрой, она буквально ожила от воды, но до живой стихии сейчас бесконечные круги Ландорхорна и его агрессивно настроенные жители. Что люди, что въерхи.
Устроив Вирну на постели и осторожно стянув с нее обувь, я занял вторую половину кровати и просто наблюдал за ней. Наблюдал до тех пор, пока меня тоже не вырубило. Видимо, я исчерпал свой лимит, когда выбил тот камень и использовал силы под водой. Если честно, раньше я не представлял, что способен на такое. Но не игнорировать же тот факт, что после возвращения сил все изменилось. Мой резерв. Способности. Все! Только сейчас я не видел в этом плюсов. Ведь это означало, что пропасть между мной и Вирной только увеличивается.
Кажется, вчера заглядывал Хар, говорил, что Кьяна успокоила девочек, и они сейчас в гостевой комнате, сам он переночует у Кьяны, и что надеется, что оставшийся на первом уровне квартиры миротворец его не ограбит. Краем ускользающего сознания догадался, что это было что-то вроде шутки. Вряд ли Хар оставил в собственной квартире того, кому не доверяет, в людях и въерхах друг разбирался. В этом они с Кьяной похожи.
Мэйс по-прежнему сопела рядом. Когда я засыпал и когда проснулся. Непривычно солнечный для Ландорхорна день заглядывал в полуприкрытые жалюзи. Так как я лежал лицом к окну, то солнце меня и разбудило.
Я почесал глаза, стирая дремоту, потянулся к Мэйс и тут же отдернул руку.
Едх! Никак не привыкну.
Как назло до одури хочется закопаться пальцами в ее волосы, коснуться губами ее губ и целовать. Долго. По-разному. Со вкусом. Целовать каждую веснушку на ее коже. Прижиматься к ней всем телом. Руками, губами, отдавать ей всего себя. Моей Мэйс. Моей синеглазке. Только моей.
Она распахивает глаза так внезапно, что я почти забываю, как дышать. Тону в ее взгляде, в этой девушке, подобной океану.
— Привет.
— Привет.
Безумно хочется отмотать время до той ночи, когда мы были вместе в ее домике на Пятнадцатом. Все изменить. Не везти ее к Э’реру, не бросать, не верить словам отцам и собственной боли в груди. Просто наслаждаться тем, что мы есть друг у друга. Не терять время.
— О чем ты думаешь?
— О том, каким бы было наше утро, не будь всего этого.
Я жду, что она скажет: «Это ты во всем виноват», но она не говорит. Просто протягивает руку и касается моего плеча, проводит пальцами по руке, застывает и хмурится.
— Больно?
Только сейчас вспоминаю про след от лазера, который ничто по сравнению с тем, что мы с Вирной вместе. Вообще если не тыкать прямо в ожог, о нем можно благополучно забыть.
— Ерунда, — отмахиваюсь я. — Ты лучше продолжай, не отвлекайся и не смотри на меня так, будто снова готова треснуть меня подносом.
— Здесь нет подносов!
— Здесь только мы.
Ее лицо смягчается, и прикусив губу, Вирна опять прикасается ко мне. Обводит пальцем по ткани разрыв в рубашке и двигается ниже. Я закрываю глаза, стараясь представить, что между ней и мной нет одежды. Прочувствовать эти движения, как она ведет по сгибу локтя, предплечью, до самой манжеты. Замирает на пару мгновение, не двигаясь дальше, а затем ведет обратно. Каждое ее прикосновение легче касания перышка и жарче, чем любой ожог. Каждое из них отпечатывается на моей коже невидимыми следами. Ее руки путешествуют по моей груди, животу, и я еще никогда не был настолько счастлив и одновременно несчастен от того, что на мне так много одежды.