— Сейчас наш мир снова на грани, — подвел итог генерал, — и единственный выход, который я вижу — это открыто рассказать обо всем. Но сделать это должен тот, кто оказался в самом эпицентре событий. Это ты, Вирна. У нас есть твои живые воспоминания, которые мы можем предоставить в качестве доказательств.
Диггхард К’ярд пытался вытрясти их из меня, потому что хотел знать, как далеко распространился заговор ныряльщиков, увидеть все лица, всех, с кем я так или иначе пересекалась, и ради этого он лишил меня памяти. Моих чувств. Моей жизни. Правда, этим же и подписал приговор своему режиму.
— Предоставим, — сказала я.
— Нет, — в наш разговор резко вклинился Лайтнер.
— При всем уважении, это решать не тебе, — произнес Р’амриш.
— А кому? Она сейчас вообще ничего не в состоянии решить. Нет. Я не позволю.
— Лайтнер, — я поднялась, — на пару слов.
Маленькой мрачной процессией мы вышли за дверь и отошли от стоявших у дверей военных.
— Мы должны это сделать, — сказала я. — Я должна.
— Ради чего? — Глаза его снова налились огнем. — Вывалить свою память на обозрение всем Раверхарну?! После того, что ты уже пережила?
— Все, что я пережила, будет напрасно. Все смерти будут напрасными. Если я могу хоть что-то сделать, хоть что-то, чтобы помешать новой войне, в которой не будет ни победителей, ни проигравших, если моя память способна это остановить, я это сделаю.
— И я тебя не остановлю, ты это хочешь сказать?
Его лицо оставалось бесстрастным, только глаза полыхали. Еще полыхала боль — где-то глубоко в сердце, которую я чувствовала, как свою, но я по-прежнему не представляла, что мне с этим делать. Сейчас не время думать об этом, и не место.
— Ты мог бы, — сказала я. — Только ты и мог бы, пожалуй. Но я хочу, чтобы ты стоял рядом со мной, когда я буду говорить. И я прошу, чтобы ты говорил вместе со мной.
Он покачал головой, и я взяла его за руки.
— Лайтнер, ты мне нужен. Ты мне очень нужен сейчас.
Вот теперь его лицо исказилось от боли.
— Ты хоть понимаешь, каково это? Снова обрести возможность касаться тебя и тут же ее потерять?
— Нет, — качаю головой. — Но я сейчас тебя касаюсь. Я прошу тебя о помощи, потому что ты единственный, кого я чувствую. Кого я помню настолько глубоко, что мне не нужна даже память. Пожалуйста. Помоги мне.
Какое-то время мы молча смотрим друг на друга, потом он кивает.
Крепко сжимает мою руку в своей, и мы вместе возвращаемся в зал. Я не успеваю ничего сказать, Лайтнер делает это первым. Под взглядами всех собравшихся произносит:
— Мы согласны.
Глава 42. Влюбись в меня снова
Лайтнер К’ярд
— Жители Раверхарна, меня зовут Лайтнер К’ярд. Я студент академии Кэйпдор и сын Диггхарда К’ярда, ныне лишенного своих полномочий правителя Ландорхорна. Но неважно, кто я. Важно то, что я хочу вам рассказать и показать. Открыть правду о нашем мире. Правду, которую от нас всех скрывали тысячелетиями.
Я смотрю прямо в камеру, но вижу перед собой миллионы жителей со всего мира. Представляю каждого въерха, лиарха или все еще неинициированного человека. Мне хочется, чтобы они меня услышали. Каждый их них. И поняли правильно.
Возможно, Дженна хотела от меня чего-то подобного. С поправкой на то, что въерхи мерзавцы. У нее была своя правда. Но в любой затянувшейся войне нет правых и неправых, есть только пострадавшие и те, кто выбирает умереть или жить в новом мире. С новыми знаниями.
Обращение ко всему Раверхарну мы снимаем в телестудии. Сидим рядом в удобных креслах, наши пальцы переплетены. Это ничем не напоминает шоу, в котором участвовала Вирна, но сейчас ей все равно не с чем сравнить, только по обрывкам воспоминаний, своеобразному кино, которое мы собираемся показать всему миру. Впрочем, главное различие между той девочкой и девушкой рядом со мной в том, что сейчас Вирна не жертва. Она героиня.
— Вся правда в том, что лиархи не вымерли, не ушли под воду. Они всегда жили и живут среди нас…
Я готовил эту речь несколько часов, чтобы ничего не забыть и не упустить. Выстроить текст так, чтобы не спровоцировать новую войну, а погасить ее. Обсуждал с генералом, с ньестром Б’иггом и пресс-секретарем отца. Нас поддержало гораздо больше въерхов, чем мы думали изначально, хотя недовольных тоже хватало. Не всех устраивало, что отныне относиться к людям придется, как к равным.
— Рядом со мной Вирна Мэйс, она лиарха, и она не просто расскажет вам свою историю. Мы вам ее покажем.
Синеглазка волнуется, потому что на мгновение сильно сжимает мою ладонь, но когда начинает свой рассказ, то ее голос даже не дрожит.
— Я родилась обычным человеком, — произносит она, — и долгое время считала, что лиархи — всего лишь легенды, выдумка. До той минуты, пока не узнала, что могу управлять водой. Могу не только создавать волны, но и разрушать их.
Чем дальше, тем тверже становится ее голос, хотя за нашими спинами на экране идет ее история, и она прекрасно это знает. В ней оживает все то, что для нее теперь просто-напросто кадры. Она даже не захотела увидеть сестер перед трансляцией, и вот это было по-настоящему жутко. Потому что я не знаю никого, кто бы настолько любил свою семью и настолько был к ней привязан.
Лэйс обещала отвинтить мне голову, когда узнала подробности. Сказала, что если я ее обижу или позволю обидеть кому-то еще, она оторвет мне все выступающие части тела и скормит Эн. Я бы даже посмеялся, если бы не думал в точности так же.
Что это я позволил отцу сделать с ней это.
— Мы потеряли многих, — говорит Вирна. Кадры ее воспоминаний теперь видит весь Раверхарн, стараниями Б’иггов. — Мы заплатили эту цену за всех вас. Каждая семья, которая лишилась кого-то… каждый из нас, кто потерял близких, любимых, друзей, кто их сейчас оплакивает. Я видела и вижу то, что сейчас происходит на улицах и в домах Ландорхорна, поэтому я сейчас обращаюсь к вам и прошу лишь об одном: остановиться, пусть даже это невыносимо больно. Мы можем снова залить кровью друг друга весь мир и наши города, но это будет означать только то, что прошлое нас ничему не научило. И что у нас с вами нет и не будет будущего.
Мэйс мало что помнит, если не сказать ничего, но она тянется ко мне. Как-то так получилось, что я стал ее якорем.
Почему? Этим вопросом я мучался уже несколько дней с той едховой ночи. Хотелось бы верить, что часть ее, краешком подсознания помнила о наших чувствах. Ведь она пришла ко мне, когда я валялся в капсуле после боя с Диггхардом. Она не отходила от меня ни на шаг, и, хотя в ее взгляде не отражалась и малая толика того огня, что выжигал меня изнутри, на следующий день после трансляции я решил действовать и отвез Мэйс в Кэйпдор.
Второй был чуть ли не единственным кругом в городе, который не пострадал во время поднятого Дженной восстания, поэтому в академии ничего не изменилось. Не считая того, что в Ландорхорн пришла зима и теперь вместо аккуратных зеленых лужаек были аккуратные белые лужайки. До окончания волнений и, по словам генерала Р’амриша, «разрешения неопределенной политической ситуации» в Ландорхорне было введено чрезвычайное положение, Кэйпдор был пустынным и тихим. То что нужно, чтобы не мешать Мэйс все вспомнить!
Она разглядывала все с любопытством ребенка, впервые попавшем в музей, а я смотрел только на нее. Чтобы поймать момент узнавания в синих глазах. Но узнавания пока не было.
— Здесь мы впервые познакомились, — объявил я, когда мы переступили порог аудитории.
— Познакомились? — хмыкает она, складывая руки на груди. — Ты меня толкнул.
— А ты назвала меня засранцем!
— Я помню.
Мое сердце обрывается.
— Помнишь?
— Это было в воспоминаниях.
Я сжимаю зубы, но сдаваться не собираюсь.
— Ладно, тогда пойдем в другое место.
Тащу Мэйс в сторону библиотеки: здесь мы тоже когда-то сидели и обсуждали общую работу по раг’аэнам. А потом в сторону стадиона. Его не убирали, поэтому здесь тоже везде снег, но это не отменяет того, что это знаковое место.
— Побегаем? — предлагаю я.
— В этом?!
Да, на улице холодно, и Мэйс упакована в пальто и смешную синюю шапку. Мне безумно хочется стащить эту шапку, зарыться пальцами в ее волосы, вдыхать ее аромат, аромат соли и свежести.
— Тогда путь будет ускоренный вариант.
Я подхватываю ее на руки, и Вирна вскрикивает от неожиданности.
— Что ты делаешь? Поставь на место!
— Только в медпункте.
Она тут же перестает вырываться, только смотрит на меня.
— Мне не надо в медпункт.
— Мне надо, — выдыхаю я. — Потому что я давно заболел тобой, синеглазка.
Мне кажется, я умер и оказался на самом Дне, потому что это самая настоящая пытка. Касаться ее, и в то же время не касаться.
— Я знаю, что ты делаешь, — говорит она тихо. — Пытаешься показать мне то, что я забыла.
— Я всю ночь читал про амнезию. После сильных травм мозга некоторым пациентам помогала возможность окунуться в привычную жизнь.
— Я видела всю свою жизнь, Лайтнер, но не вспомнила ничего.
— Видеть не равно чувствовать. Давай хотя бы попробуем? Просто доверься мне.
— Я доверяю тебе.
Она прислоняется щекой к моему плечу и обнимает за плечи, и это лучшие мгновения.
Кэйпдор Мэйс нравится, а вот при виде своего домика на Пятнадцатом она хмурится. Здесь тоже ничего не изменилось, даже на пике волнений сюда никто не сунулся, чтобы растащить их нехитрые пожитки. Мы задерживаемся здесь дольше, особенно в ее комнате. Я все время жду, пока она воскликнет: «Вспомнила!», но этого не происходит. Из-за чего злюсь на себя все сильнее и сильнее.
Но уже вернувшись в эйрлат, вспоминаю еще об одном эпизоде, который должен был повлиять на Вирну. Поэтому не спешу заводить эйрлат и взлетать. Вместо этого с шумом выдыхаю, закрываю глаза и обмякаю на сиденье.
— Лайтнер!
В голосе Мэйс паника, но я велю собственной совести заткнуться. Она ощупывает меня, тормошит, и только спустя долгую минуту, падает на меня, когда я успеваю откинуть спинку кресла. Наши губы соприкасаются, и меня будто снова швыряет в водоворот. Соленый и сладкий одновременно. Я целую ее отчаянно, с безумной надеждой, что Вирна мне ответит. Ответит на поцелуй, прижмется ко мне… Или отпихнет, как в прошлый раз. Но вместо этого она застывает в моих объятиях, словно собирается немного потерпеть, пока я буду ее целовать.