– Нет, – прошептала Эрика, отступила ещё на шаг, натолкнулась на кровать. – Он не мог…
– Мне так жаль, обезьянка…
Слова отца звучали приговором. Эрика развернулась и бросилась на кровать. Зарылась носом в подушку и зарыдала. Отец сел рядом. Погладил по спине. Его рука была тёплой. Эрике было так холодно! Мороз пробрал до самых костей. Душа заиндевела и больно колола. Но этой утешительной ласки было так мало. Как кружка какао, пролитая на зимний каток. Вовсе недостаточно.
– Ты должна поесть, – ласково сказал отец. – Не прямо сейчас, через пару абзацев. Я уберу пятно, ты намокришь подушку, и потом мы поговорим. Хорошо, обезьянка?
Эрика не ответила. Рука со спины исчезла. Скоро исчезнет и след от тепла. Снова станет неизмеримо холодно. Внутри и снаружи.
Она уснула. Скользнула из бездны горя в небытие. Провалилась в забытьё без картинок. Летела в огромную бездонную нору, а когда поняла, что у неё нет крыльев и это вовсе не полёт, а падение, то вздрогнула и очнулась. Протёрла глаза, увидела размытого отца. Он протянул очки, видимо, снял с неё во сне.
Вот теперь они смотрели друг на друга, спрятавшись за линзы. Как в той сказке «не голая и не одетая», так и их души и мысли были за невидимой защитой. Двойной сплошной стеной. Иллюзорно прозрачной, фактически непробиваемой.
Эрика села, и отец протянул ей тарелку. Прозрачный куриный суп с зелёными горошинками. Её любимый. Ложка с китом, привезённая им с книжного фестиваля в Амбертоне. У кита были янтарные глаза, а сам он был белый и пухлый, как облако. Эрика знала, что все псы попадают в рай. Может, как раз с радуги их забирают киты? Может, не только псов, но и крыс? Ведь небо бесконечно, и там должно хватить места для всех.
Слёзы скатывались по щекам и падали в суп.
Она наполняла пустоту внутри тёплой прозрачной жидкостью с разводами желтых пятен и крохотными кусочками поджаристого лука.
Ложка ударялась о тарелку.
Отец молчал.
– Я так хочу с ней поговорить, – ковыряя оставшиеся на дне горошинки, сказала Эрика. – Мне кажется, она меня ненавидит.
– Она любит тебя, – ответил отец. – Она не отходила от твоей кровати, пока ты спала. И пела тебе.
– Колыбельную о море? – шмыгнула носом Эрика.
Отец кивнул. Девочка тяжело вздохнула и, подцепив горошинку, отправила в рот. Жевала долго, словно самую тугую и тягучую жвачку в мире.
– Долго? – спросила Эрика. – Долго я спала?
– Сегодня четверг.
– В четверг занемог, в пятницу слёг[66], – задумчиво произнесла Эрика, подцепив последнюю горошину.
– Не стоит ориентироваться на господина Гранди, – улыбнулся отец, меняя пустую тарелку на кружку тёплого морса.
– Значит, Пирата забрала река? – глаза Эрики заблестели, готовые снова пролиться.
Она пошарила взглядом по углам. Тамарина нет. Её рюкзак так и остался под мостом, а в нём Ло – единственный ключ ко всему.
– Почему ты жёг мамину книгу? – устало спросила Эрика.
– Потому что обещал ей. Ты же знаешь, она теперь даже прикоснуться к книгам не может.
«Враньё!» – хотела выкрикнуть Эрика, вспомнив ночную ссору в кабинете и то, как Жозлин в ярости кидала книги. Но промолчала. Усталость и обида потушили ярость, обнажили душу, вытолкнули совсем другие слова.
– В них её голос и мысли, – девочка посмотрела в окно. – Я хотела бы прочесть её. Узнать. Та книга – как тень, преследует меня с рождения. Она как призрак меня. А может это я её призрак.
– Ты не призрак, – возразил отец. – Ты моя дочь. И я совсем не хочу быть отцом призрака.
– Как так вышло, что у нас дома нет книг мамы? Ты же мог припрятать хотя бы одну?
– Это было бы не честно. Я обещал ей.
– А сжигать честно?
– Так надо, обезьянка.
– Это не ответ, – Эрика сдвинула брови. – Это не честно по отношению ко мне.
– Это не моя история, а Жозлин.
– Но она-то её мне рассказать не желает, – сморщилась Эрика.
– Хорошо. Я расскажу. Это сложно понять, но постарайся принять.
Эрика кивнула.
– Это была часть терапии. Книжная танатотерапия. Полная аннигиляция писательского начала.
– Танатотерапия? Аннигиляция? – повторила Эрика.
– Терапия смертью. Уничтожение, – пояснил отец. – Liber Obscura – тёмная книга, паразит, пьющий её энергию и жизненную силу. Не настоящая, конечно, а метафоричная. И цель была добраться до неё, вытянуть наружу, выкорчевать и уничтожить.
Эрика замерла, похолодела. Liber Obscura? Ло?
– Но зачем? – дрожащим голосом спросила девочка.
– У Жозлин случился затяжной писательский кризис. Она испробовала все: ретриты[67] на природе, писательские мастерские, изоляцию с блокнотом и ручкой. Антидепрессанты, вино, йогу, фитотерапию, запойное чтение и отказ от него… Ничего не помогало. Потом она нашла «прогрессивного» терапевта, – отец усмехнулся. – И тот предложил ей инновационный метод.
Отец пошарил по столу взглядом, взял жабашару и подбросил, словно бейсбольный мяч.
– Экспериментальная программа «Феникс», – жабка плюхнулась в ладонь и снова взлетела в воздух. – Полное уничтожение, столкновение материи и антиматерии, высвобождение энергии и рождение нового. На первом этапе: обращение мысли в материю, выворачивание материи из изнанки подсознания в реальность, овеществление и убийство. Метафорическое, конечно. С первой частью он справились отлично. Вытянули всё темное, что было внутри Жозлин, слепили из этого кадавра[68], в которого она поверила и уничтожили. А вот восстать из пепла оказалось куда как труднее.
– Поэтому ты находишь и сжигаешь её книги? Нужно больше пепла?
– Наверное, я просто продолжаю надеяться на чудо, – улыбнулся отец.
– Этот доктор, наверное, и деньги за своё «лечение» брал, – фыркнула Эрика.
– Психотерапевт, как казино, никогда не проигрывает, – отец посмотрел в окно. – Но деньги можно заработать, а вот починить твою маму… Уже вряд ли получится.
– И она достала свою Liber Obscura? – Эрика поёрзала. – Свою тёмную книгу?
– Жозлин могла достать своими книгами всех, но вот выкорчевать её из себя, – отец грустно улыбнулся. – Кто его знает? Может быть, она вела дневник, или что-то такое.
– Но если она не ненавидит меня, тогда почему избегает?
– Видишь ли, обезьянка, она любит тебя, но её мир – это кривое зеркало. А в кривых зеркалах всё не так, как на самом деле. В её голове всё перепуталось, и для неё ты книга. Не маленькая, умная и отважная девочка, со своими мыслями, желаниями и жизнью. А её рукопись, её детище, лишённое свободы воли. Она боится, что ты утонешь в потоке других, что будешь забыта, что она не оправдает ожиданий. Потому тебе кажется, что она отрицает тебя, избегает, отталкивает. На самом же деле Жозлин боится обрести тебя и отпустить, чтобы не потерять.
– Я не понимаю, па, – Эрика сдвинула брови, потянулась к полке, чтобы стянуть тамарина, натолкнулась на пустоту и вцепилась в край одеяла. – Разве можно любить и отталкивать одновременно?
– Чаще, чем ты думаешь, – полетав, жабошара вернулась на стол и явно вздохнула с облегчением, избежав падения. – Слышала о дилемме дикобразов?
Эрика отрицательно мотнула головой.
– Чем крепче они обнимают друг друга, тем сильнее колют иголками.
– Но у меня нет иголок, – возразила Эрика.
– Поэтому тебе ещё больнее, – отец пожал плечами, а затем развёл руки. – Но у меня их тоже нет, так что давай, иди ко мне.
Эрика упала в объятия отца, и он прижал её крепко-крепко. Его тепло было уютным и оберегающим.
– Мы просто бритые дикобразы, – шепнула она на ухо отцу. – Не колемся, но иногда царапаем.
– Это не смертельно. Главное, мы есть друг у друга.
– А мне никто не звонил? – спросила Эрика, слушая сердце отца, тайно надеясь, что двухдневное отсутствие в школе вызовет беспокойство у Мишель.
– Нет, Амаранта больше не звонила. Кажется, она покинула город сразу после похорон Янины.
И сердца обоих предательски застучали быстрее.
Глава 12в которой вновь появляется воронИ случается невозможное
Стук дождя прорывался даже сквозь сон. Настойчивый, резкий. Так могла бить о стекло рассерженная ветка или когти изморозца. Но за окном Эрики не росло деревьев, а для ледяных демонов был уже не сезон.
Девочка открыла глаза, зевнула. Пятница ещё не наступила. Как известно, любой день начинается с восхода солнца, а чернильное небо даже не думало светлеть. Сонно спустив ноги с кровати, почуяв, как коснулись их сонные ветрогрызы и потревоженные темнушки – духи самых укромных уголков дома, Эрика нашарила тапки и пошаркала до окна.
Взявшись за верёвочку шторы, девочка подумала, что именно в таких моментах глупые герои дешёвых ужастиков встречают свою смерть. Но она же не в фильме. Следом сразу возникла мысль, что глупые герои тоже не знают, что они всего лишь герои малобюджетного ужастика. Эта аналогия показалось жутко забавной, и Эрика, улыбнувшись, дёрнула шнур. Штора взметнулась вверх, зашуршав, сложилась в рулон. По ту сторону стекла сидел ворон. Тот самый, чёрный с синими глазами, роняющими искры. Ворон, который раз за разом появлялся в полуснах девочки, преследуя и нападая…
Птица и девочка уставились друг на друга. А затем ворон каркнул, отвернулся и прыгнул вниз. Угольные крылья раскрылись и начали уменьшаться. Небо стало как патока, в переливах янтарного света, жидкое и густое. Ещё не отвердевшая смола. Увязшее во времени мгновение.
Город отдалился, измельчал: домики стали игрушечными, улочки тоненькими. Эрика поняла, что это не город уменьшился, а она неожиданно оказалась высоко-высоко, на самом верху в башне. И отсюда видела, как чёрная птица летит всё дальше и дальше. К ажурной арке кружевной лентой, переброшенной через реку. Долетев до моста, ворон нырнул под него и исчез.