Девочка распахнула окно, в комнату влетел свежий ветер, а вместе с ним чёрное перо. Перо описало дугу, повисло в воздухе, сверкнув острым стальным концом, и стрелой метнулось прямо ей в лицо.
Эрика моргнула, а когда открыла глаза, то увидела синий взгляд чёрной птицы за окном. И всё повторилось вновь. И ещё раз, и ещё.
Бесконечный сон бежал по кругу. Вот только на каждом витке прилетало новое перо, пока их не скопилось так много, что они заполнили всю комнату.
Перья лежали на столе и полках, подрагивали на корешках книг, заполняли слоями пол так, что Эрика увязла в них почти по пояс. Она пробиралась сквозь колючее пернатое море к окну, когда на пути вырос силуэт. Слепленный из перьев, с крыльями вместо рук, ростом и сложением – точная копия Эрики. Пернатый голем повернул голову, уставился незрячим и лишённым рта лицом на девочку и протянул к ней руки-крылья.
– Сестра, – зашуршали перья. – Верни его!
Эрика отступила, запнулась, рухнула в чёрный поток и закричала. Но слова утратили звук, а рот наполнился перьями. Пепел, зола, отчаянье, страх. Таков был их вкус.
Безликий голем склонил голову, и, будь у него глаза, сейчас бы они смотрели прямо на Эрику.
– Верни, – зашелестел воздух.
Рука-крыло схватило Эрику за шею, сдавливая, душа.
– Верни! – скрежетали перья.
Из глаз Эрики потекли слезы, она не понимала, что нужно этому чудовищу, она не ведала, почему этот страх и ужас душит её.
И тут грудь голема разорвалась, и чёрное сердце вырвалось наружу, покружило в агонии, ударяясь о стены и, окровавленное, рухнуло в ладони Эрики.
Это была птица. Небольшая, похожая на галку, изуродованная и холодная, с бледно-голубыми глазами.
– Верни, – проскрежетала птица и развеялась золой. – Вернись!
Комната вновь стала пустой. Дом сжался до обычных размеров, и за окном был город в привычном своём виде – улица, дома напротив, вылинявшее небо. Эрика стояла у открытого окна и ветер трепал перья её волос. Подоконник по ту сторону был пуст. Не считая дрожащего чёрного пера. Синие всполохи на нём зажигались и гасли, тьма не была чёрной, она сияла множеством цветов и оттенков.
Эрика взглянула вдаль, туда, где текла Янтарная, но за крышами и стенами чужих домов не увидела её. Девочка натянула толстовку и опустила перо в карман. Просто чтобы не забывать, что все кошмары всего лишь сон, а может для того, чтобы помнить, что полусны тоже существуют.
Что она должна вернуть и куда вернуться?
Волоча за собой сумку с тетрадями, Эрика спустилась вниз. На столе в кухне ждал завтрак. Блинчики и сгущёнка. Рядом вазочка с букетиком нарциссов. Жозлин любила цветы. Отец говорил, что в них она нашла некое отвлечение после того, как перестала писать. Первыми всегда появлялись нарциссы, сразу после её, Эрики, дня рождения. Потом были скромные ландыши, пышная черёмуха, яркий аконит…
К вазочке прислонена записка. Пожелание хорошего дня в школе.
Школа.
Эрика сморщилась, прошлые дни прошли вне учебных стен, словно вовсе стерев мир учебников, домашних заданий и одноклассников. Ковыряя ажурный блинчик, девочка смотрела на переливы чёрного пера. У еды не было вкуса, а время неумолимо текло, не желая притормозить.
– Всего один день, и снова будут выходные, – уговаривала она себя. – Пятница. Две математики и литература.
Она же любила красоту и порядок цифр, витиеватость и иллюзию слов. Отчего же сейчас так противилась тому, чтобы выйти из дома?
– В четверг занемог, в пятницу слёг, – вспомнилась считалочка про Соломона Гранди, и кривая усмешка скользнула по лицу.
С её дня рождения ещё и недели не прошло, а столько всего приключилось. Может и правда, стоит пойти в школу, чтобы вернуться в обычную, не такую уж и скучную, но определённо более безопасную жизнь? И хотя внутри всё ещё скреблись острые коготки вопросов, а тяжёлые думы опускали плечи, Эрика допила чай с молоком и, пока не растерялась с таким трудом собранная решимость, натянула куртку и обула ботинки.
Колокольчик молчал. Выйдя за порог, Эрика тоскливо глянула в сторону: унылым скелетом вдали чернела автобусная остановка, подёрнутая лёгкой дымкой. Повернулась и зашагала окружным путём. У неё было время в запасе, а прогулка соберёт мысли и отсрочит неизбежное. Ей не хотелось в школу. И вовсе не из-за занятий, примеров и уравнений, причиной даже не были давно мёртвые поэты. Не этого она хотела избежать, а встречу с Мишель.
Если Арно так и не позвонила, то, значит, или дуется и не знает, что произошло. Или знает, и ей всё равно. Обе ситуации неловкие. Ведь Эрика даже понятие не имела, за что извиняться. А просить прощение за сам не знаешь что – бред.
– Прости Мишель, что ты надулась, хотя я ничего не сделала, – размахивая сумкой, пробубнила Эрика и сморщилась. – Прости, что обидела тебя, но не могла бы ты сказать, чем?
Как ни крути, выходило глупо, а звучало как издёвка.
Стало жарко, пришлось расстегнуть куртку. Март вдруг вспомнил о тепле, испарина поднялась с камня, зависла в воздухе, скучилась. Ночной дождь обратился белой пеленой. Это было необычно и удивительно. Эрика покрутила головой, но весь мир сгладился, слился и пролился. Будто и правда оказался в стакане с молоком! Немного не по себе. Будто плывёшь внутри облака, потеряв все известные ориентиры. Эрика быстро, как ящерка, высунула язык, чтобы проверить, вдруг это облако сладкая вата. Но нет. Никакой сладости не было. И даже мысли о глупой обиде Мишель уже утратили всякий вкус, а думать о книгах, отце или матери было больно.
Кольнуло внутри, и девочка сунула руку за пазуху, чтобы погладить Пирата.
Ничего. Пустота.
Сердце сжалось так сильно, что потекли слёзы. Хорошо, что в белой мгле их никто не видел. И как хорошо, что она никого не видела, чтобы натягивать улыбку и делать доброе утро…
Девочка огляделась. Несколько камней под ногами, ещё немного впереди– вот и весь остров в белом океане. Несколько шагов и яркая вспышка – пушистый венчик на ножке: первоцвет пробился из земли. Эрика опустилась рядом с ним, коснулась бархатных лепестков.
– Тебе не одиноко в этой пустоте? – спросила Эрика цветок. – Как ты растёшь и цветёшь?
Ни фонарей, ни домов. Белое безмолвие. Вот один камень на краю тумана дрогнул, поднялся, налился тьмой.
Из тумана шагнул кот, вяло переставляя лапы, янтарным прищуром буравя девочку.
– Шкура? – удивилась Эрика. – Что ты тут делаешь?
Кот замер, дёрнул хвостом, задранным как труба. А затем прыгнул, приземлившись прямо на цветок, сломав тонкий венчик.
– Шкура! – вскрикнула Эрика.
Но кот уже ластился, тёрся о её ноги, утыкался мордочкой в ладонь и мурчал.
– Да что с тобой не так? – выдохнула Эрика.
Она хотела погладить кота, но тот вывернулся и отпрыгнул, превратившись в дымчатый росчерк.
Эрика поднялась. Задумалась, куда идти. Всё вокруг резко стало одинаковым. Она не помнила, откуда пришла и куда направлялась, где был дом, а где школа. Но тут из тумана донеслось мяуканье. Скрипучее, отрывистое, похожее на голос трещащей птицы. Никаких сомнений – это был Шкура. И вновь Эрика замерла в нерешительности.
– Я уже заблудилась. Так почему бы не отправиться следом за котом? – спросила она себя, поднимая с земли сломанный первоцвет и пряча в карман.
И она пошла. Не видя Шкуру, следуя лишь за его размытым силуэтом, который мог оказаться всего лишь прорехами в тумане. Но стоило Эрике усомниться или растеряться, как раздавался этот полуптичий крик. И она шла на этот звук, всё дальше удаляясь от дома и школы.
– Наверное, это жутко? – вздохнула Эрика, но заглянув в себя, не обнаружила никаких признаков жути. – Или же нелепо? Кто вообще слушает котов? Тем более тех, кто заставил взять проклятую книгу.
Эрика запнулась и чуть не плюхнулась в обманчиво мягкий туман. Как же она раньше не догадалась! Это всё Шкура! Если бы он не опрокинул какао, не прошёлся по книге, то Эрика могла выбрать совершенно другую! Кот просто не оставил ей выбора! А куда он её теперь зовёт? Заманивает к моросящим ходокам? Или хочет уронить в открытый люк канализации? А может, скормить ведьме? А что? Этот кот идеален для фамильяра злобной старой колдуньи. Все эти месяцы он следил за ней, выжидал, строил злобные планы, и вот – настал день для их воплощения. А она покорно идёт за ним, как за гамельнским дудочником[69].
Девочка разозлилась:
– Только попадись мне! – прошипела она, вслушиваясь в туман, но кот молчал.
Молчало всё.
– Шкура? – робко позвала Эрика, отступая прочь от нарастающего гула.
В тумане затаился зверь. Огромный, вездесущий. Голос его примешивался меж весящих капелек и окружал. Налипал, приклеивался. Словно ты уже и не на улице города, а давно проглочен белым облачным китом, просто пока не знаешь, что паришь в километрах над землёй.
А потом от серого камня отделился и пополз страх. Пробрался через толстую подошву ботинок и впился колючими когтями в левую лодыжку. Эрика взвизгнула, брыкнув ногой, ломая лапу монстра, которая тут же превратилаь в сухую ветку. Но страх остался, и девочка рванула от него, побежала, не разбирая дороги.
Она вынырнула из тумана и оказалась перед широкой тёмной полосой.
Река.
Янтарная гудела, словно тысячи пчёл скрывались на её дне. По обе стороны от бездны вода впитала белизну перины, робкие проблески неба, а тут… Эрика задрала голову. Железный остов древнего чудовища.
Мост.
С боку донеслось мяуканье. Несколько кошек тёрлись о чёрный камень. Валун бесформенный и уродливый, на самом краю, и от него тонкая нить в воду. Вот нить дрогнула, взлетела, кнутом рассекая туман, и кусочек серебра затрепыхался на её конце.
– Держите, – прогрохотал валун, и небольшая рыбёшка упала на землю, где её тут же обступили кошки, принялись шипеть и фыркать, забирая добычу друг у друга.
– Говорящий валун, – ошарашенно пролепетала девочка, осторожно огибая чёрную глыбу.