«И пусть тот ворон лишь мираж;
Его сияет взор полночный;
На перекрестье моих рук;
Души мятежной бег челночный».
Эрика узнала об этом, так как отец снял фотокопию и забыл папку с «делом» на столе. Когда па вернулся, она слёзно просила оставить эту книгу, не продавать. Такая печальная и загадочная, она была столь притягательно-таинственна. Но отец покачал головой. Сказал, что liber mortum[6] хранят на себе отпечаток боли, и что с её даром это, как гулять зимой без шапки и надеяться не простыть. С тех пор он запирал книжные досье в ящике стола. А Эрика взяла в библиотеке молчаливое собрание стихов По. Некоторые ей понравились. Но от этого обычного безголосого томика не веяло тайной. Какими бы навязчивыми и громкими не были крикуны, после них молчуны – всего лишь тень.
Иногда отец брал её с собой на книжные развалы. И пока заговаривал продавца, задача Эрики была вслушаться в книги. Эрика называла это книжной охотой. Чтобы не выдать себя, отец всегда прихватывал несколько молчунов.
– Почему ма никогда с нами не ходит? – Спросила однажды Эрика.
– У Жозлин сложные отношения с чужими книгами, – вздохнул отец. – После того, как она перестала писать, она их не выносит.
– А когда писала свои?
Отец грустно усмехнулся:
– Когда писала свои, тоже не выносила чужие, но гораздо легче.
– Но было же время, когда вы оба любили книги? – упрямо спросила Эрика.
– И это было отличное время! – улыбнулся отец и взъерошил волосы девочки. – Но теперь у меня есть лучший охотник за книгами на свете! Ты! Мы с тобой как Игон и Рэй[7]! Мозг и сердце нашего книжного логова!
– Пора открывать магазинчик оккультных книг[8], – улыбнулась Эрика и тут же сникла: – Мне кажется, она меня ненавидит.
– Кто? – не понял отец, но почувствовал перемену в настроении дочери, обошёл и присел перед ней, смотря прямо в глаза.
– Ма меня ненавидит, – шмыгнула носом девочка.
– Брось, как можно ненавидеть тебя? – отец снял с Эрики очки и вытер скользнувшую по щеке слезинку. – Она тебя обожает. Просто твоей маме сложно. Ты же знаешь, обезьянка, твоя ма всегда занята.
– Она опять уехала, не простившись.
– Мне она оставила записку, – он вынул из кармана лиловый бумажный треугольник и покрутил перед носом девочки. – А тебе?
Эрика кивнула. Чего-чего, а записок у неё была целая коробка. Молчаливые письма. Лучше бы Жозлин вопила на неё, как крикуны, чем так.
– Мы справимся, – отец погладил Эрику по спине и обнял. – Ведь справляемся же?
Эрика кивнула и сделала шаг назад.
– Потому что мы отличная команда, – неуверенно проговорила девочка.
– Как Гарри и Рон[9], – почесал подбородок отец.
– Как Шэгги и Скуби[10], – улыбнулась Эрика
– Чур, я Скуби! – отец вывалил язык.
– Ну уж нет, па! – рассмеялась девочка. – Ты Шэгги!
– Я должен это срочно переварить! – отец подмигнул. – Пошли, съедим мороженое!
Эрика улыбнулась. Мороженое – это здорово. Как говорил па: если внутри холод, то пусть он будет мятно-ванильным. Эрика предпочитала клубнично-шоколадный.
Эрика вздрогнула, мотнула головой и вынырнула из воспоминаний. Отец что-то говорил ей, но она так глубоко задумалась, что не слышала. Ему пришлось взять её за плечи. Видимо, она опять замерла. Опять истуканилась.
– Всё хорошо, обезьянка? – в его голосе было волнение.
– Да, па, – вывернулась из его рук Эрика. – Всё норм, просто задумалась. Показывай, какие книги нюхать.
Глава 2,в которой Эрике предстоит выборИ оказывается, что свобода – вещь весьма обременительная и энергозатратная
«Всё, что случилось со мной в жизни, произошло благодаря или вопреки книгам», – говорил па, и за этой фразой следовала очередная «бумажная» байка.
В репертуар любимых, конечна, входила история о его встрече с матерью Эрики.
– Безусловно, мы встретились там, где и должны! – говорил отец, листая фотоальбом. – На книжной ярмарке. Я искал книги, а она читателей. Жозлин была тогда писательницей в лучшей своей поре: полной надежд, энергии и желания покорить мир.
– А что случилось потом? – спросила Эрика, любуясь счастливыми лицами родителей, и особо – фотографиями с их морской поездки втроём.
– Жизнь, обезьянка, – улыбнулся отец, но радости в этой улыбке не было. – Что бы ни происходило от начала и до конца – это всегда жизнь.
Девочка почесала лоб и решила, что это не ответ. Но переспрашивать не стала. Па просто не готов пока рассказать об истинных причинах. Взрослые всегда прячутся за нагромождением фраз. Слова-камни годятся не только, чтобы кидать ими в других, но и чтобы возводить стены. Одни стены отгораживают от людей, другие от реальности, а третьи от самого себя. Но даже в стенах есть щели и потому надо всего лишь внимательно слушать.
Эрика ждала, и кусочки прошлого врывались из-за воздвигнутых стен в настоящее, оседали лепестками и складывались в узоры. Эрика родилась среди книг. Более того, пока Жозлин, ждала появление дочери на свет, она писала очередной роман. Всё свершилось одномоментно. Рукопись отправилась к редактору в тот же день, как сама Жозлин – в роддом. Шёл дождь, выл ветер, старые деревья трещали и падали. Давно Корвинград не сотрясался под силой стихии. В Вороньем Городке были ужасные пробки, карета скорой ехала целую вечность, а когда наконец-то добралась до вороньего госпиталя[11], мать Эрики заявила: «У меня двойня! И я не стану выбирать!». Что и кого выбирать, она не уточнила, а спросить никто не решился. По итогу слова эти приписали порыву, вполне уместному, учитывая деликатность момента и присущее ситуации волнение. Кроме того, Жозлин, как и подобает творческой натуре, была личностью сложной, а порою невыносимой даже для неё самой.
Коридор, захваченный сотнями корешков и тысячами страниц, вылился в кабинет, который книгами был обжит уже очень давно, и в этом не было никаких сомнений, навечно.
– Видишь этот Стоунхендж[12]? – отец показал на стопки, что росли на массивном старом, в благородном значении этого слова, столе, за которым раньше писала ма, а после очередной, но окончательной смерти музы отдала под нужды супруга.
Эрика подошла, но не увидела и тут знакомого свёртка.
– Теперь ты достаточна взрослая, чтобы выбрать книгу, – отец взъерошил ей волосы. – И ты скоро поймёшь, что это не так просто, как может показаться.
– Я могу взять любую? – глаза Эрики заблестели.
– Да, любую с этого стола. Если честно, это был довольно странный лот, который стоил неприлично дорого, не будь в нём томика Профессора из первого тиража в прекрасной сохранности[13]! Только представь, он был обернут в папиросную бумагу, и наследник даже не понял, какое сокровище упустил! Глупый-глупый хоббит-с! – рассмеялся отец, подражая голосу Голлума из фильма[14]. – Он был так рад избавлению от хлама, а я чуть ли не плясал при виде бисера, который не был замечен…
Па так потрясающе изображал голоса! А как он читал книги Эрике в детстве! Особенно здорово было, когда вдруг злая колдунья начинала говорить голосом ма. Девочка рассмеялась от приятных воспоминаний. Отец осёкся, поскрёб подбородок:
– Одним словом, моя прелесть, всё относительно! Настоящей удачей было заполучить всё это!
Эрика хитро посмотрела на отца и тот рассмеялся:
– Безусловно, я изъял Профессора, и даже уже нашёл для него покупателя.
Эрика наигранно вздохнула:
– Очень жаль, а то я б взяла его и обменяла на пару отличных кроссовок!
– Какое кощунство! – театрально всплеснул руками отец.
– Всё это вымысел, – продолжала упрямствовать Эрика. – А кроссовки реальны!
Па поморщился так, будто клопа съел:
– Кто ты? И что ты сделала с моей дочерью? – он ущипнул её за щеку. – Ты права, эти истории лишь иллюзии, но иногда они реальнее жизни. Однажды ты это поймёшь.
Девочка криво улыбнулась. В их «бумажном» доме время заплутало, но стоило выйти во внешний мир, как становилось очевидным: модные кроссы, смартфон и чуть больше карманных денег сделали б жизнь гораздо проще, а главное, рассеяли порою не совсем доброжелательное и чрезмерно навязчивое внимание одноклассников.
Но тут отец прищурился, наклонился так, чтобы его глаза и Эрики разделяло только два слоя линз очков:
– Но если унюхаешь говорунов, забрось в тёмную коробку. Я разберусь с ними, как только вернусь.
– Мало того, ты накинул мне работы, так ещё и бросишь меня среди бука-монстров? – возмутилась Эрика.
– Я оставляю тебя в самой лучшей компании! – отец широким жестом окинул кабинет. – И даю тебе свободу выбора!
– А что станет с ними? – Эрика коснулась верхней книги ближайшей стопки. – С молчунами.
– Одна станет твоей, а остальные… – он пожал плечами.
Эрика и так знала, что остальные захватят часть кабинета и, возможно, навеки поселятся в их доме.
– Кстати, раз ты всё равно будешь их смотреть, будь добра, впиши их в реестр находок.
Отец порылся в столе, открывая ключиком ящик и извлекая из него какие-то бумаги и складывая в кожаный портфель с лямкой через плечо.
– Подумать только – кроссовки, – буркнул он, покачав головой, и покинул кабинет.
Эрика проводила его взглядом. Ей бы очень хотелось получить такую книгу в подарок, и она бы никогда не променяла её даже на сто пар кроссовок. Жаль, что па не подумал об этом. Знал ли он вообще об её интересах? Он выпадал из реального мира куда чаще неё (может это у неё наследственное?), погружался в букинистические глубины, а когда выныривал, с удивлением обнаруживал подле себя девочку, которая по совместительству была ещё и его дочерью. Не будь у неё «нюха», видел бы её отец? Существовала бы она в его реальности?