На деле, однако, все обстоит как раз наоборот. Либерализм является политикой, проводимой в интересах не какой-либо определенной группы, а всего человечества. Поэтому неправильно утверждать, что предприниматели и капиталисты как-то особо заинтересованы в поддержке либерализма. Отстаивая либеральную программу, они преследуют те же самые интересы, что любой другой человек. Возможно, в каких-то случаях предприниматели и капиталисты прикрывают программой либерализма свои особые интересы, но им всегда противостоят особые интересы других предпринимателей или капиталистов. Эта проблема не так проста, как ее представляют те, кто во всем видит «интересы» и «заинтересованные партии». Например, когда страна вводит пошлины на чугун, нельзя это объяснить «просто» тем фактом, что так выгодно чугунным магнатам. В стране есть люди с противоположными интересами даже среди предпринимателей; и в любом случае выгоду от введения пошлин на чугун получает постепенно сокращающееся меньшинство. Не может служить объяснением и коррупция, ибо подкупленным также может быть только меньшинство. Кроме того, почему только одна группа – протекционисты – прибегает к подкупу, а не их оппоненты – фритредеры[6]?
В действительности идеология, делающая возможным появление протекционистских тарифов, создается не «заинтересованными партиями», не людьми, ими подкупленными, а идеологами, которые дают миру идеи, направляющие ход человеческих событий. В нашу эпоху, когда преобладают антилиберальные идеи, соответствующим образом думает практически каждый, точно так же как 100 лет назад бо́льшая часть людей мыслила на языке доминировавшей в то время либеральной идеологии. Если многие предприниматели сегодня защищают протекционистские тарифы, то это не более чем форма, в которую облечен антилиберализм в данном конкретном случае. С либерализмом это не имеет ничего общего.
6. Психологические корни антилиберализма
Задачей этой книги может быть только обсуждение проблемы общественного сотрудничества не иначе как на основе рациональных аргументов. Но корни противодействия либерализму невозможно постичь обращаясь к методу разума. Это противодействие идет не от разума, а от патологического психического отношения – обиды и неврозного состояния, которое можно назвать комплексом Фурье (по имени французского социалиста)[7].
Вряд ли есть нужда широко распространяться по поводу чувства обиды и завистливой злобы. Чувство обиды проявляется в том, что некто так сильно ненавидит кого-то за то, что последний находится в более благоприятных обстоятельствах, что готов понести серьезные потери, лишь бы причинить вред тому, кого он ненавидит. Многие из тех, кто нападает на капитализм, очень хорошо знают, что их положение в любой другой экономической системе будет менее благоприятным. Тем не менее, полностью отдавая себе отчет в этом, они выступают за реформы, например за социализм, поскольку надеются, что богатые, которым они завидуют, также от этого пострадают. Мы часто слышим, как социалисты говорят: в социалистическом обществе легче будет переносить даже материальную нужду, потому что люди будут понимать, что никто не живет лучше, чем его сосед.
Во всяком случае, с чувством обиды все же можно справиться с помощью рациональных аргументов. В конце концов не составляет труда предметно объяснить человеку, переполненному обидой, что для него важно не ухудшить положение его лучше устроившегося соседа, а улучшить свое.
Бороться с комплексом Фурье намного труднее. Здесь мы имеем дело с серьезным заболеванием нервной системы – неврозом, которое является заботой скорее психолога, чем законодателя. Тем не менее его нельзя игнорировать при исследовании проблем современного общества. К сожалению, врачи до сих пор редко интересовались проблемами, связанными с комплексом Фурье. Действительно, они вряд ли упоминались даже Фрейдом[8], великим мастером психологии, или его последователями в их теориях неврозов, хотя именно психоанализу[9] мы обязаны открытием единственного пути, который ведет к логически последовательному и систематическому пониманию такого рода умственных расстройств.
Едва ли одному человеку из миллиона удается реализовать свои жизненные амбиции. Результат трудов, даже если человеку сопутствовала удача, всегда далек от того, на что позволяла надеяться мечтательная юность. Планы и желания разбивались о тысячи препятствий, и сил оказывалось недостаточно, чтобы достичь целей, к которым человек страстно стремился. Крушение надежд, расстройство планов, несостоятельность перед лицом поставленной перед собой задачи – все это составляет самый болезненный опыт человека. В то же время это – обычная человеческая судьба.
Человек может реагировать на этот опыт двояко. Один путь выражается в практической мудрости Гёте[10].
Иль думал ты,
Что буду жизнь я ненавидеть
В пустыню удалюсь из-за того,
Что воплотил не все свои мечты?[11]
– восклицает его Прометей. А Фауст осознает в «высший миг», что «последнее слово мудрости» состоит в том, что
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой.
Такую волю и такой дух невозможно сломить никакими жизненными неудачами. Тот, кто принимает жизнь такой, какой она есть, и не позволяет ей подавить себя, не нуждается в поиске убежища для сокрушенной веры в себя, в успокоении «спасительной ложью». Если желанный успех не приходит, если превратности судьбы в мгновение ока уничтожают то, что создавалось годами кропотливого, тяжелого труда, то он просто умножает свои усилия. Он без отчаяния смотрит беде в глаза.
Невротик не в силах переносить жизнь в ее реальной форме. Для него она слишком примитивна, слишком груба и слишком обыденна. Чтобы сделать ее терпимой, у него, в отличие от здорового человека, не хватает духа «продолжать, несмотря ни на что». Это не соответствовало бы его слабости. Вместо этого он ищет спасения в иллюзии. Иллюзия, согласно Фрейду, «сама есть что-то желанное, своего рода утешение»; ей свойственна «устойчивость перед натиском логики и реальности»[12]. Поэтому ни в коей мере недостаточно пытаться уговорить пациента отказаться от своей иллюзии, убедительно демонстрируя ее абсурдность. Чтобы поправиться, пациент должен преодолеть ее сам. Он должен сам научиться понимать, почему он не хочет смотреть правде в глаза и почему он ищет утешения в иллюзиях.
Только теория неврозов способна объяснить успех фурьеризма – этого сумасшедшего продукта серьезно расстроенной психики. Здесь не место ссылаться на доказательства душевного расстройства Фурье, цитируя отрывки из его работ. Все это представляет интерес только для психиатров и, возможно, для людей, получающих удовольствие от чтения продуктов бесстыдной фантазии. Но дело в том, что марксизм, когда его заставляют покинуть область высокопарной диалектической риторики, высмеивания и поношения своих оппонентов и сделать несколько скудных замечаний по сути дела, не может выдвинуть ничего, что отличалось бы от предложений «утописта» Фурье. Марксизм точно так же не способен создать картину социалистического общества, не сделав два предположения, которые уже сделаны Фурье и противоречат всему имеющемуся опыту и здравому смыслу. С одной стороны, он предполагает, что «материальный субстрат» производства, который «уже существует в природе и не требует производительных усилий со стороны человека», имеется в нашем распоряжении в таком изобилии, что его не нужно экономить; отсюда вера марксизма в «практически безграничное увеличение производства». С другой стороны, это предполагает, что в социалистическом сообществе труд превратится из «бремени в наслаждение»[13], буквально – что он станет «первой потребностью жизни»[14]. Несомненно, там, где все блага имеются в избытке, а работа является удовольствием, не составляет никакого труда создать сказочный Кокейн, страну изобилия и праздности.
Марксизм считает, что с высоты своего «научного социализма» он имеет право с презрением смотреть на романтизм и романтиков. Но в действительности его собственный метод ничем не отличается от их метода. Вместо того чтобы устранять все препятствия, стоящие на пути осуществления своих желаний, марксизм также предпочитает, чтобы все препятствия просто исчезали в пелене фантазии.
В жизни невротика «спасительная ложь» выполняет двойную функцию. Она не только утешает его в прошлой неудаче, но и сулит перспективу будущего успеха. В случае социальной неудачи, которая единственно здесь нас интересует, утешение заключается в вере в то, что неспособность человека достичь возвышенных целей, к которым он стремится, должна приписываться не его собственной несостоятельности, а несовершенству общественного порядка. Недовольный человек ожидает от ниспровержения этого порядка успеха, в котором ему отказывает существующая система. Следовательно, совершенно бесполезно пытаться объяснить ему, что утопия, о которой он мечтает, неосуществима, и что единственной основой общества, организованного на принципе разделения труда, может быть только частная собственность на средства производства. Невротик цепляется за «спасительную ложь», и, когда он должен делать выбор: отказаться от нее или от логики, он предпочитает пожертвовать логикой. Без утешения, которое он находит в идее социализма, жизнь была бы для него невыносима. Она говорит ему, что это не он, а мир виноват в его неудачах; эта убежденность поднимает его пониженную уверенность в себе и освобождает его от мучительного чувства неполноценности.