Результат такого воздействия известен. Все социологические исследования последнего года говорят о чудовищном (я бы назвал его аморальным) состоянии умов населения. Либеральные реформы – это же не только экономика, не только некоторые семиотические знаки, которые подают авторы, это реальное умонастроение населения. Я могу привести некоторые цифры: 77% выступают за цензуру, 57 – одобряют Сталина, 76 – ратуют за пересмотр приватизации, 66% считают, что бизнес всегда преступен.
Откуда берутся эти гигантские цифры? За ответом далеко ходить не надо – посмотрите передачи Караулова, посмотрите «Бригаду», почитайте интервью с авторами сериалов, где слово «буржуй» употребляется исключительно в крайне негативном смысле (я имею в виду Сидорова, Балабанова, авторов «Антикиллера» и т. д.).
Повторяю, это очень мощный проект. Он так же не оформлен, как и либеральный экономический проект начала 1990-х годов. У него тоже нет таких текстов, где было бы сказано, что самое главное – не допустить позитивной информации. Это чистая технология, и она замечательно работает. «Интеллигенция» (редакторы новостей, ток-шоу, сериалов и т. д.) контролирует повестку дня, задействованы мощнейшие ресурсы по формированию общественного сознания. И никто ничего из Кремля не заказывает, по крайней мере сериалы. Это все делается по собственной воле.
Результат – колоссальная криминализация зрителя (до 75 боевиков в неделю), трансформация аналитики в развлечение «от Парфенова». Абсолютные чемпионы эфира – «Кривое зеркало», «Аншлаг» и иже с ними, входящие даже не в десятку, а в пятерку еженедельно.
Наши предприниматели в этом смысле тоже абсолютно антилиберальны. Хоть одна организация возразила против внедрения в общество в течение двенадцати лет (!) идеи преступности бизнеса в России? В то, что деньги – преступление, верит вся страна.
Что касается политической власти, то у нее свои интересы. Все исследования показывают: общество согласно идти под патриотическими знаменами на либеральные реформы. В этом смысле одна из основных драм заключается в том, что экономические движения – либеральные, а общество тем не менее готово к самым серьезным леворадикальным и фашистским переворотам.
В заключение скажу, что тексты для массмедиа вообще никогда не становятся предметом какого-либо анализа. Таким образом, реальное изучение самого важного института по управлению страной отсутствует. И это тоже не случайно.Наталья Иванова: Любопытно, что автор сценария «Участка» – Алексей Слаповский, роман которого «Адаптатор» только что напечатан в третьем номере «Знамени». Кстати, этот роман разоблачает телевидение, адаптирующее реальность.
Даниил Дондурей:
Мне кажется, что мы коснулись одной из самых важных сегодня идеологем в развитии нашей страны. Топ-менеджеры телеканалов реально управляют страной, утверждая, что такие сериалы востребованы населением. В подтверждение придумали два показателя: рейтинг и долю. На этих показателях, постоянно ссылаясь на народ, они и строят свою гигантскую, примерно трех-четырехмиллиардную империю с определенной политикой, с соответствующими результатами. В то же время в огромном количестве работ убедительно доказывается, что народ любит и хочет то, что ему показывают чаще всего.
И последнее. Когда возникают кризисы, топ-менеджеры ТВ ставят в сетку советские фильмы и никогда – такое вот «сериальное» чтиво. Все прекрасно все понимают. Так что не надо думать и говорить, что народ у нас чудовищный.Владимир Новиков:
«Либеральный дискурс преподавания литературы наиболее эффективен» .
Я с большим интересом слушал выступления Владимира Маканина и Марка Урнова. Владимир Маканин, как писатель, обладает редким ощущением духа времени. Например, «Кавказский пленный» он написал еще до начала первой чеченской войны. Так что к его словам о 2008 годе я прислушался внимательно. А Марк Урнов хорошо передал эмоциональный пафос либерализма.
Как говорил Вениамин Каверин, «у меня не политическая голова, у меня литературная голова». Тем не менее в ответственных ситуациях, когда возникал выбор: вести себя либерально или нелиберально, – он действовал как либерал. Однако надо думать о либерализме массовом, т. е. о представителях массовых интеллигентных профессий. Не случайно мы собрались в стенах высшего учебного заведения, а я к тому же пришел сюда с Моховой, с факультета журналистики МГУ. И больше всего либералом я себя ощущаю, работая со студентами.
Надо сказать, что, чем больше человек соприкасается с молодежью, тем больше у него поводов для оптимизма, тем нагляднее формирование новой интеллигенции, которая читает книги, и читает, надо сказать, на большем количестве языков, чем ее либеральные предшественники.
Давайте теперь посмотрим, как преподается литература в высшей школе. Точнее, кто ее преподает. Это может быть зюгановец, который борется за то, чтобы не очернять историю литературы и вернуть Фадеева вместо Мандельштама. Другой тип – православный доктринер, который преподает духовную поэзию и считает, что роман «Мастер и Маргарита» глубоко порочен, поскольку не соответствует православному канону. Третий тип – преподаватель, в чьем словаре самое простое слово «хронотоп», студенты преподавателя не понимают, и его метода тоже становится своего рода мракобесием.
И наконец, преподаватель-либерал, которому очень трудно защитить диссертацию, которого тормозят, но который может вполне компетентно поспорить с М. Л. Гаспаровым по поводу того, в какой степени Мандельштам был сталинистом, поспорить уважительно и в то же время убедительно. Он рискует говорить студентам, что и Сорокин все-таки неплохо, что это не похабщина, а художественный прием. Он включает в программу русской поэзии Окуджаву, Высоцкого и Галича. Если на кафедре такого преподавателя не будет, то студенты будут читать только Донцову и не будут знать о существовании толстых журналов, которые этот же либерал им приносит на лекции. Либеральный дискурс преподавания литературы наиболее эффективен со всех точек зрения. Все другое есть разные формы мракобесия. Таким образом, либерализм фактически – это антитеза мракобесию.Анатолий Вишневский:
«Меня удивляют твердая убежденность в понимании истинной цены либерализма и явный и нарастающий перевес антилиберальных симпатий» .
Прежде всего хочу сделать комплимент журналу «Знамя». Прочел недавно напечатанные там «Дикополь» и «Быть Босхом», которые меня приятно удивили. Но будьте осторожны: печатая такие вещи, вы поднимаете планку, и очень многое, в том числе и в вашем журнале, оказывается ниже нее.
Чтобы критиковать Донцову и К°, большого ума не надо, вопрос в другом: предлагает ли убедительную альтернативу Донцовой то, что числится сейчас по ведомству серьезной литературы и публикуется в таких уважаемых журналах, как «Знамя». Не слишком ли много и там того же скольжения по поверхности, той же псевдожизни (разве что срезы жизни берутся другие)? Судя по тому, что здесь говорилось, серьезные литераторы так не думают. Они недовольны дешевой дамской литературой, равно как и читательским народом, который весь переключился на эту литературу, а то и вовсе на сканворды, но сами они, серьезные литераторы, конечно, безупречны. Нет ли здесь опасного заблуждения?
К какому читателю обращается сегодня серьезная литература и с каким посланием? Я не думаю, конечно, что читатель, открывающий свежий журнал или новую книгу, обязательно ищет на их страницах разрешения или хотя бы продолжения спора либерализма с антилиберализмом. Однако я не уверен и в том, что за пределами этого спора остается так уж много интересного. Потому что отношение к либерализму – это очень важная часть нашей сегодняшней картины мира, непрерывно меняющейся. Так какие же новые штрихи вносит в эту картину пишущий народ, обращаясь к народу читающему?
Две вещи удивляют меня, когда я задумываюсь над этим вопросом, когда читаю современную литературу или принимаю участие в обсуждениях, подобных сегодняшнему. Во-первых, это твердая убежденность в понимании истинной цены либерализма – идет ли речь о его одобрении или, напротив, отрицании. А во-вторых – явный и нарастающий перевес антилиберальных симпатий. Скажу сначала о втором.
Когда я слушал А. Курчаткина, опасающегося новой революции, мне вспомнились слова М. О. Гершензона в «Вехах» о том, что надо бояться народа «пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Я бы с удовольствием подписался и под тем, что писал сто лет назад Гершензон, и под тем, что сказал сегодня Курчаткин, – мне тоже не нужна еще одна «пролетарская» революция.
Но я пока воздерживаюсь ставить свою подпись и все жду, что же мне предложат взамен либерализма, – как мне кажется, эта альтернатива не была обозначена. А альтернативы, о которых я знаю: альтернатива Ленина, клеймившего «бесхарактерность и подлость либерализма»; или альтернатива Муссолини, разъяснявшего, что «либерализм отрицает государство в интересах индивида; фашизм снова утверждает государство как истинную реальность индивида», – не кажутся мне настоящими альтернативами. Для себя я давно уже понял, что все эти «закручивания гаек», в той или иной форме обычно противопоставляемые либерализму, – пустые хлопоты. Никаких проблем они не решают, а приход очередной «сильной руки» приводит обычно совсем не к тем – далеко не тем – результатам, на какие рассчитывают некоторые критики либерализма.
И я не могу понять, почему даже среди нескольких десятков человек, собравшихся в этом зале: писателей, журналистов, социологов, издателей, вообще представителей нашей, простите за выражение, «интеллектуальной элиты», – так мало тех, кого настораживает трагический опыт воинствующего антилиберализма. Разве вы забыли, что создание духовной атмосферы, подготовившей приход нацизма в Германии, было во многом делом рук высоколобых интеллектуалов, настаивавших на несовместимости либерализма с германской традицией и «прусской идеей»? «В Германии есть ненавистные и обесславленные принципы, но презрение в Германии вызывает только либерализм», – утверждал Шпенглер. Эта истина сгодилась в 1933 году, но вот уже больше полувека Германия живет в условиях экономического и политического либерализма и, кажется, не так уж от этого страдает. Зато у нас все чаще вспоминают о российской традиции и «русской идее», якобы не приемлющих ничего либерального. Самостоятельность ли мысли к этому подталкивает или тот же соглашательский инстинкт, который ведет Донцову к заранее любящему ее читателю?