Денис Драгунский полагает, что либерализм – вещь временная. Сейчас многие хоронят российский либерализм, как мне кажется, с излишней поспешностью. Тот же Муссолини, помнится, утверждал не без самодовольства, что «ныне либерализму остается лишь закрыть двери своих пустынных храмов». Но двери храмов европейского либерализма по-прежнему открыты, в том числе и на Апеннинском полуострове. Чем же объяснить такое упрямое самодовольство наших антилибералов?
Отчасти, я думаю, ответ на этот вопрос содержался в выступлении И. Кормильцева, заметившего, что антилиберальный проект в России существует не сам по себе, а вписан в мировой антилиберальный проект. Не в смысле, конечно, мирового заговора (я не очень понял его намек на «криптоидеологию»), а в том смысле, что в мире у антилиберального проекта очень много естественных сторонников. Как демограф, я это очень хорошо понимаю.
Четыре пятых населения сегодняшнего мира – представители допромышленных или раннепромышленных, слабо урбанизированных обществ. Естественная для них картина социального мира – сужающаяся кверху пирамида, изначально построенная по единому замыслу. На ее вершине сидит «первое лицо»: Бог, помазанник Божий, местный начальник – и управляет всем из единого центра. В этом мире либерализм как мировоззрение либо вовсе отсутствует, либо очень слаб. В эпоху глобальной модернизации, угрожающей самому существованию извечной незыблемой социальной пирамиды, антилиберальный дискурс становится стержнем, вокруг которого объединяются все традиционалистские, контрмодернизационные силы.
Либерализм же соответствует картине мира промышленных, городских, конкурентных обществ. Этот мир растет снизу вверх, как лес, управлять им из одного центра нельзя в принципе, он для этого слишком сложен. У старых, испытанных и, безусловно, имеющих большие заслуги перед историей социальных механизмов (их продолжают отстаивать противники либерализма) просто нет той степени разнообразия, которая позволяет управлять этим намного усложнившимся миром. Отсюда и круг либеральных идей, переносящих центр тяжести с механизмов централизованного управления на более эффективные в новых условиях механизмы социальной самоорганизации.
Но пока таких «сложных» обществ на Земле не так уж много, и они все явственнее оказываются в положении обороняющегося меньшинства. Конечно, мировая динамика противоречива. Во многих традиционных, «долиберальных» обществах нарастают модернизационные перемены, в них появляются основания для своего собственного либерализма, так что его глобальное будущее уже не кажется столь безнадежным. Только вот когда его семена прорастут по всему миру? Если либеральная картина мира не вполне вызрела даже в России, когда же придет ее черед в Китае, или в Индии, или в Африке? Пока мировая статистика явно не в пользу либерализма, почему бы не переметнуться на сторону большинства? И нельзя исключать то, что «перевес антилиберальных симпатий» почти в любой аудитории есть просто отражение этой самой мировой статистики. Тут уж ничего не поделаешь.
Но остается второе недоумение. Меня, как я уже сказал, очень смущает чрезмерная определенность некоторых, в том числе и здесь прозвучавших, высказываний. Что стоящего может сказать читателю писатель, который точно знает, что либерализм – это хорошо? Или наоборот – плохо? Если бы вопрос был простым, он давно был бы решен и перестал мучить наше общество. А коль скоро этого не происходит, значит, есть там какая-то глубина, до которой надо дойти. Глубокая же мысль, как было однажды сказано, это такая мысль, противоположная которой – тоже глубокая. А если ты, критикуя противоположную точку зрения, не видишь в ней никакой глубины, ничего, кроме объекта для высокомерного поношения и язвительных насмешек, то будь уверен: и твоя точка зрения – не более чем банальность.
Ставшая неотвязной в последние годы суетливая, в духе Бобчинского и Добчинского, поспешность в оценке того, что происходит сейчас в нашей литературе, а тем более в стране, не украшает ни сторонников либерализма, ни его противников. Но у «либералов» в России есть сейчас неоценимое преимущество: они – в меньшинстве. А правда часто не там, где сила.Александр Мелихов:
«Хотелось бы выявить чарующий потенциал слова
„либерализм“» .
Литература и либеральный проект? Мне кажется, что ни один крупный писатель никогда не был увлечен никаким практическим проектом. Крупные писатели всегда увлекались утопиями: монархической, теократической, крестьянской. Или, скажем, отказывались вообще от мысли о возможности какой бы то ни было гармонии мира. Так или иначе, их всегда увлекала какая-нибудь тотальная греза, которая давала бы ответы на все вопросы бытия, в том числе и глубоко пессимистические, но честные. Мне кажется, что людей чарует только греза. И писатели, как творцы грез, являют собой просто человека в чистом виде, которого от животного отличает способность относиться к плодам своей фантазии гораздо более серьезно, чем к реальным предметам.
Недостаток либеральной идеи в России – это отсутствие чарующей грезы. Почему так феноменально победил марксизм? Потому что это была греза, явившаяся под маской науки. Какие-то прибавочные стоимости, какие-то сюртуки, но там, внутри, – братство людей, исчезновение эксплуатации, всеобщая гармония. А что предлагает миру либерализм? Он говорит, что все по-своему правы, никого нельзя осудить; так сказать, поклон влево, поклон вправо… Это, наверное, очень хороший практический распорядок, но это не может стать предметом литературы. Потому что «предметом» у большинства писателей все-таки является совершенство.
Мне хотелось бы выявить чарующий потенциал слова «либерализм». Вот если бы присутствующие здесь писатели ответили коротко, в чем для них заключается именно обаяние либерализма, а не инструментальное его понимание, может быть, выяснилось бы, что чарует как раз аристократизм, а не всеобщность. Так что же обаятельного и чарующего в слове «либерализм» для писателя? Если оно чарует, значит, в нем есть потенциал для литературы; если не чарует, тогда литература в либерализм не пойдет.Анна Кузнецова:
«Либеральный проект в литературе – это свободное творчество, и сам автор – его воплощение» .
Обращает на себя внимание расфокусированность нашего разговора из-за того, что наполнение термина «либеральная идея» осуществляется в огромном диапазоне: от архаического и исторического значений до самых произвольных. Поэтому создается ощущение, что предмета разговора нет.
Тем не менее либеральная идея и антилиберальный проект – это реальное противостояние. Проект – это действенное воплощение идеи, поэтому либеральный проект вычленить труднее, чем антилиберальный, так как скорость конституирования этих идей в проекты разная.
Кризис либерализма часто ошибочно принимается за конец либеральной идеи, а это только ее начало. С глубокого кризиса всего общества такая идея и должна начинаться, поруганное ожидание чуда в сознании масс лежит в самом начале ее развития, дальше все зависит от того, насколько мы способны не поддаваться на провокации, требующие решительных действий: либеральная идея, повторю вслед за Аллой Латыниной, не должна быть подорвана антилиберальным проектом.
Наш разговор начинался с выступления Бориса Дубина, который сказал: он не знает, что такое либеральный проект в литературе. Мне кажется, я знаю. Это – автор. Поэтому я не согласна с Натальей Ивановой, которая считает, что Дмитрий Пригов – это либеральный проект. Я думаю, любой «проект» в литературе по сути антилиберален. Потому что либеральный проект в литературе – это свободное творчество, и сам автор – его воплощение.
Но нас сейчас интересуют массовые явления, а бытуя в массе, любая сложная идея обкатывается до самых общих очертаний. Это называется «пошло в народ». Вот почему либеральная символика в массах непопулярна. Популярна она может быть только там, где есть развитая личность. В массе идея свободы не отличается от идеи безграничной вольности, потому что сложное понятие «ответственность», выражающее это отличие, может найти отклик только, повторю, у развитой личности.
В результате мы имеем жесткое общество, в котором давно никого не шокирует вид бабушки, роющейся в мусорном бачке. Общество с резким имущественным расслоением, с безразличием сильных к «чужим проблемам» и – в ответ – с крепнущей идеей справедливости. А мы на своей шкуре, по своей истории знаем, чем идея справедливости чревата, когда она «пошла в народ».
Антилиберальный проект – это тоталитарный проект в том или ином приближении. Третье, может быть, дано, а может, и нет. Это нам еще предстоит узнать. Так или иначе, приближение к третьему начнется через гуманизацию общества. А гуманизация в русском обществе испокон века происходит через литературу. Если вспомнить политическую и тесно связанную с ней литературную ситуацию 60-х годов XIX века – это расцвет демократизации, радикальная постановка женского вопроса и нигилистический роман, в полемике с которым возник антинигилистический роман, гуманизирующий перехлесты эпохи: «Отцы и дети» Тургенева, «Преступление и наказание», потом «Бесы» Достоевского…
Как ни в каком другом обществе, в России литература очень важна. Это философия в образах, как выразился Белинский. Это тот покер, который не может учесть статистика, когда пророчит закат, например, толстых журналов – традиционная для России толстожурнальная культура возникла не вчера и не завтра погибнет. Вот почему я после окончания института пошла работать не в глянцевый журнал, как большинство моих сокурсников, а в не слишком процветающее «Знамя», которое к тому времени уже покинул Сорос.
Либеральная идея – интеллигентская идея развитой личности. Это проект «на вырост», на всю историю развития этой самой личности, пока она пройдет через возрастные поветрия и достигнет сознательного бытия. Провести либеральную идею в массы – долгосрочный проект, поэтому опираться здесь надо не на те СМИ, которые обычно выбирают политики, не на газеты. Газеты – тактическое оружие, а стратегическое, рассчитанное на время, – литература. Которая в такие времена, как нынешнее, уходит с открытой сцены и теплится, но не гаснет, – слишком традиция велика.