– С «америганцем»?! – передразнил Пашка. – Каким «америганцем», Барсук? Ты карты видел? Географию в школе учил?
– Я географию на войне учил, – скривился Барсуков, – пока ты галерею строил. И настоящие карты тоже видел. Сведи с заказчиком!
– А и черт с тобой, – подумав, сдался Пашка. – Убедишь заказчика – долю дам. Проваливай!
– Паша, деньги! – стоял на своем Барсуков. – Для Юлии Михайловны. Ты же знаешь, она под судом.
– Трахнул, что ли? Не побрезговал? – полюбопытствовал галерист, но, перехватив взгляд Григория, замахал руками. – Шучу, шучу, не кипятись! Деньги будут… как только с заказчиком договоришься.
Барсуков встал:
– Поехали!
Поехали. Серебристая «Испано-Сюиза» долго искала дорогу до внушительного особняка на берегу озера. Пашка нервничал, мило матерился и курил трубку за трубкой.
А Барсуков отчаянно боялся. Юля прислала еще утром текстовую реплику: «Гриша, они ходатайствуют Мику забрать!» – и с тех пор молчала. Пока галерист с помощником разворачивали в холле выставку, Барсуков безуспешно набирал Юлин номер, посылал реплики и оставлял голосовую почту. Но телефоны в зале суда традиционно глушились.
Адвокат и деньги, вот что нужно!
Барсуков спрятал телефон и впервые за много лет увидел америганца. Он был стар и невероятно толст, заморский гость, настолько, что даже ходить не мог. Его катил в роботизированной тележке слуга-азиат.
– Не нравлюсь? А ты чего ждал, дубина?! – рыкнул америганец на галериста.
– Мистер Претт желает вам здоровья, – прочирикал азиат по-русски, и Барсуков затряс головой. Черт возьми, за пятнадцать лет он, оказывается, не забыл английского! А Пашка, дурак, никогда его не знал.
Пашка опомнился и запел. Когда Паша пел заказчику, соловьи в окрестных лесах теряли от зависти голос.
Америганец Претт откровенно скучал, перебирая работы. Наркозависимая чемпионка задержала его на полминуты, и Барсуков против воли почувствовал, как сладко затрепетало в груди, в том месте, где пряталось тщеславие.
– Это беру, – прокудахтал Претт. – Сколько? Миллион? Скажи ему, миллион. Еще есть?
Америганец потратил шесть миллионов, пока добрался до барсуковского шедевра и движением пальца остановил азиата.
– Скажи ему, что я сплю, – объявил он и действительно смежил веки.
– Мистер Претт устал! – объявил слуга.
Пашка отчаянно семафорил Барсукову, но Григорий видел только америганца, его обвислые щеки и заплывшие глазницы. Между век сверкали, как из бойниц, умные глаза.
– Начни со ста, – проворчал Претт. – Эти ублюдки, наконец, сделали хоть что-то человеческое.
– Мистер Претт предлагает сто, – объявил слуга.
– Мы рассчитываем хотя бы на полмиллиона, – Пашка оглянулся на Барсукова и сделал зверское лицо.
Григорий развернулся и, не чувствуя ног, зашагал к выходу.
– Скажи ему, что я согласен, – прохрюкал мистер Претт. – Когда я продам это в Бостоне за двести миллионов, пошли ему телеграмму. Жлобов нужно макать лицом в навоз.
Барсуков скатился по ступеням особняка и запрыгнул в «Испано-Сюизу»…
А Юля сидела в зале судебных заседаний и старалась не паниковать.
«Тебя будут прессовать, – объяснял утром Гриша, а она, дурочка, лежала на его плече, не слушала и думала совсем о другом. – Без особой цели, просто так принято. Наложат арест на имущество. Постараются забрать на время разбирательства Мику. Не давай! У тебя заключение врача на руках».
Заключение врача кануло в номерной папке. Юля смотрела на судью, молодую женщину с жестким взглядом, и пыталась угадать, есть ли у нее дети.
«Я вернусь с деньгами, – обещал любимый, такой смешной и милый художник Гриша. – Протяни только день. Вечером Мика должен остаться с тобой… с нами».
Мика остался. Юля не ошиблась: судья в целом соглашалась с доводами обвинения, но Мику оставила с матерью. Юля до того не бывала в суде, и не знала, можно ли благодарить судью. Она только надеялась, что судья поняла ее красноречивый взгляд.
Юля вышла в вечерний дождь, спрятавшись вместе с Микой под зонтом, и почти сразу же наткнулась на Кабана. Здоровяк ждал их у выхода, прикрывшись от дождя газеткой, и не говоря ни слова двинулся следом. У Юли разом испортилось настроение. Она заспешила, ступила в лужу и, наверное, натворила бы глупостей, если бы перед ней не встал дорогущий серебристый автомобиль.
– Садись, – пригласил ее Гриша, а сам поднялся из-за руля и преградил здоровяку дорогу.
– Кабан, уважаемый? – осведомился художник.
– Ну? – буркнул Кабан.
– Не нужно ехать за нами, – попросил художник. – Это незаконно и несправедливо. Мы этого не хотим.
Бандит только плечами пожал, мол, а мне какое дело до твоих хотелок?
Тогда художник сделал резкое движение, и здоровяк вдруг встал перед ним на колени, выпучил глаза и, кажется, перестал дышать. Юля тихо взвизгнула.
Григорий прыгнул обратно за руль и вдавил акселератор.
– Разведчики научили, – смущенно объяснил он. – Давным-давно. Селезенка, болевой шок. Руку отбил, ей-богу – и впрямь кабан.
Юля перевела дух.
– Они нас все равно найдут.
– Не найдут, – отрезал Гриша, выруливая на трассу и увеличивая скорость. – Зато я знаю, где твой муж. В Америге. Искать деньги нужно там. Ну, и тех, кто при деньгах, тоже.
– Где?! – Юля так удивилась, что даже забыла разозлиться. – В Америге? Ты веришь в эти сказки?
– Не перебивай, пожалуйста, – мягко улыбнулся Григорий. – Это не сказки. Ты никогда не видела настоящей карты – только транспортные схемы: от пункта А до пункта Б… ну и так далее. Ты не учила в школе географию – потому что зачем она тебе в твоей жизни? А что такое астрономия, и не знаешь ведь?
– Знаю! – начала злиться Юля.
– Не сердись, – Гриша сжал ее руку. – Например, что на Марсе живут люди, ты точно не знаешь.
– Вранье, – неуверенно заспорила Юля. – Какие еще люди на Марсе?
– Этого не знаю, – признался Гриша. – Америганцы, наверное.
Он пошарил в кармане и протянул Юле тщательно отглаженный листок, испещренный линиями и значками.
– Вот транспортная схема, подробная. На бумаге, потому что в сети такие вещи блокируются. Красным обозначены узлы, с которых открыты трассы в Америгу. Не показывай ее никому, пожалуйста.
– И что? – забеспокоилась Юля.
– Тебе нужно добраться до Америги, найти там мужа и закрыть вопрос с долгом.
– Я не хочу, – помолчав, призналась Юля. – Я… не знаю, что сделаю, когда его увижу.
– Тогда еще проще, закрой долг сама. – Барсуков пошарил под сиденьем и вытащил компактный тубус.
– Это твой портрет, – сказал он. – Я смог его оценить сегодня, и ты знаешь… мы хорошо поработали! Денег должно хватить и на погашение долга, и на безбедную жизнь для вас с Микой.
– А ты? – Юля охрипла. – Ты нас бросаешь?! Из-за… – Она хотела сказать «шрама» и осеклась.
– Нет, не бросаю, – ответил Григорий хрупким голосом. – Но в Америге меня арестуют, я же воевал. А здесь арестуют тебя, рано или поздно. Юлечка, приходится выбирать.
«И я уже выбрал!» – говорил его взгляд.
Барсуков встал в семь утра, сделал зарядку, выпил кофе, помылся, побрился новой бритвой, прилично оделся и не утерпел, выкурил-таки сигаретку.
Сегодня была суббота, второй рабочий день после среды. Сегодня Барсукова опять ждали тушки, и Барсуков, ей-богу, любил их.
За окном хмурилась слякотная зима. Барсуков в который раз обходил ряды мольбертов, поправляя, расхваливая и осторожно критикуя. Возле пухлой девушки с перемазанными краской губами привычно остановился.
– Опять рисовали небо, Маша? – спросил он.
– Мне снится, как я летаю, – призналась девушка и несмело улыбнулась. – Знаете, Григорий, я поняла, что такое любовь. Ну, то есть прочитала, а потом поняла. Любовь – это когда хочется отдать все-все другому человеку. Это правда?
– Правда, – улыбнулся Барсуков.
– А если и он?..
– А это, Маша, уже счастье.
Маша сунула кисточку в рот и задумалась.
Барсуков отошел к подоконнику и в сотый раз достал распечатку.
«Я все сделала, Гриша! Приезжай, мы ждем! Юля».
Олег Дивов. Объекты в зеркале ближе, чем кажутся
To Irene, Michael and Andrew.
Это было время, когда весь мир принадлежал нам, и будущее зависело только от нас.
Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: это была молодость.
Я стоял на веддинге, собирал «цитрусы». Так это называлось в курилке. Вообще-то, курилки не было. И веддинга. И цитрусов тоже не было.
Весело жили мы, заводские.
С заводом городу повезло, конечно.
– Это русская деловая хватка, – сказал однажды Кен Маклелланд. – Если долго сидеть на берегу реки, ожидая, когда мимо проплывет труп твоего врага, рано или поздно рядом построят завод.
– Ну да, мы такие, – согласился я. – Запиши, а то забудешь.
Кен записал.
Город наш делился на Левобережье и Правобережье. «Левые» работали на заводе, «правые» занимались всем остальным. Не по идейным соображениям, просто слева до завода близко, а справа – только через реку, сквозь пробку на дряхлом мосту. У нас все кандидаты в мэры шли на выборы с лозунгом «Я построю переправу!». А потом на федеральной трассе неподалеку отгрохали шикарный виадук. Так и старый мост разгрузился, и стало всем хорошо, особенно начальникам.
– Это русская смекалка, – сказал Кен. – Если долго сидеть на берегу реки, ожидая, когда мимо проплывет труп твоего врага, рано или поздно рядом построят мост.
– Запиши, а то забудешь, – привычно согласился я.
Кен грустно покачал головой, но записал.
Его у нас долго не принимали всерьез. А потом как-то шли мы, тащили ржавое железо с кладбища автомобилей и наткнулись на стаю «правых». Вроде бы в восьмом классе мы учились, да, точно, в восьмом… «Правые» начали кричать всякое, как обычно бывает перед дракой. Ну и Кена пиндосом обозвали. А Кен этого очень не любил. Не был он пиндосом, честь ему и хвала. И дело тут не в обрусении – просто не был он пиндосом, и точка.