— Да это же он! — крикнул Митроха, толкнув в бок стрельца с пищалью. — Стреляй, скорее!
— Кто это, он? — Седой в недоумении уставился на целовальника.
— Как кто? — суетился тот, дергая стрельца за рукав. — Да тать же! Он в волка перекинулся!
Стрельцы заржали.
— Ты, что, родной, с утра опохмелиться забыл? — Седой покачал головой, поражаясь буйной фантазии целовальника. — Чего ерунду-то городишь?
— Да, не ерунда это, а самая, что ни на есть правда. Вот те крест! — Митроха истово с размахом перекрестился.
— Да иди ты..! — выругавшись, отмахнулся стрелец.
Волк, тем временем, развернулся к преследователям. То ли он окончательно выдохся, то ли не желал убегать от дворовых шавок из гордости, но зверь решил принять бой. Самую смелую, или, может быть, самую глупую он просто отбросил ударом лапы, собака, взвизгнув, забарахталась в сугробе. Остальная свора кинулась скопом, хватая волка за лапы, вцепляясь в бока, крупный рыжий пес повис на загривке. Зверь закрутился вьюном, щелкая зубами. Сначала он, видимо, совсем ошалел от наглости собак и растерялся, казалось, что дворняги сейчас разорвут его в клочья. Но волк быстро опомнился, и над полем раздался многоголосый собачий визг.
— А че, и правда, Федька, стрельни-ка в волка, — предложил тот, что с подбитым глазом.
— Пошто? — хмуро спросил седой.
— Да так. Интересно, попадешь отсель, али нет?
— Может, и попаду, но стрелять не буду.
— Почему это? Чай, боишься, что промажешь, — стрелец подмигнул своему молчаливому товарищу.
— Дурак ты, Сенька! Это ж не по поленьям стрелять. Волк — он тоже божья тварь и жить, как мы с тобой, хочет. Итак, вон собаки цельной сворой на одного напали, а тут еще мы с пищалью.
— Подумаешь, жалостливый какой, — обиделся Сенька. — В людей-то поди стрелял, а тут — зверь.
— Вот и именно — зверь, — мрачно буркнул седой. — Я в тех людей стрелял, что похуже зверя будут. А этот, эвон, какой красивый, да храбрый. И дерется знатно, хвост не поджимает, да за чужие спины не прячется, — стрелец выразительно глянул на Митроху. — Нет, пусть в лес уходит, если отобьется.
Тем временем, волк, потрепав, как щенок половую тряпку, истошно визжащих собак, действительно, скрылся в лесу.
Зверь нырнул под пушистые лапы елей, попетлял среди осин, залез в густой орешник и лег, хватая пастью морозный воздух. Его мокрые от крови и растаявшего снега бока тяжело вздымались.
«Шавки, — раздраженно ворча, думал оборотень, — в одиночку лужи от страха делают, а тут толпой чуть на клочки не порвали. Думали, раз убегает, значит боится». Зверь с трудом отходил от погони и драки, шерсть все еще топорщилась на загривке, обнажались в оскале белые клыки, а лапы дрожали от возбуждения и усталости. Волк попытался вылизать изодранное в кровь плечо — не достал и обиженно засопел. Сейчас бы перекинуться, и все бы мгновенно зажило, но бегать голышом по зимнему лесу не хотелось. Лучше уж потерпеть. Волк опустил пушистую голову на лапы и прикрыл глаза. До темноты еще долго, успеет и отдохнуть и поохотиться, а раньше ночи в город соваться не стоит.
Его разбудило хриплое карканье. Оборотень раздраженно дернул ухом, но глаза не открыл, подумав, что вороны в этом мире на редкость наглые и бесцеремонные. Хотя, надо признать, что та сумасшедшая птица его дважды спасла. Карканье стало громче, видимо, ворона подобралась поближе. Волк поднял голову и увидел ее сидящей на ветке почти у самого носа. «Ну, и что тебе от меня надо?» — подумал он. Птица захлопала крыльями, осыпав оборотня снегом, и камнем упала в сугроб. Взметнулся белый вихрь, закрутился смерчем, на месте вороны появилась смеющаяся лесавка.
Волк сел, удивленно раскрыв пасть.
— Р-р-ры?!
— Конечно, я! — веселый смех рассыпался серебряными льдинками. — А разве ты меня не узнал? Я, между прочим, спасла тебя, а ты даже «спасибо» не сказал.
Лесавка обиженно надула губы, но в ее зеленых глазах плясали смешинки.
Оборотень смущенно засопел, подошел к девушке и уткнулся носом в колени, виновато вильнув хвостом.
— Какой ты смешной, волчонок! — Леся опустилась рядом с ним на снег и обняла за шею. — Досталось тебе, милый. Но ты хорошо дрался, я только чуть-чуть помогла.
Алексей вздохнул. Как жалко, что природа не наделила волков даром речи, он бы столько хотел сказать и о многом спросить. Девушка ласково гладила оборотня по голове, мягким пушистым ушам, перебирала слипшуюся от крови шерсть. Волк, совсем разомлев, ткнулся носом в мягкую грудь, вдохнул дурманящий запах женского тела, смешанный с ароматом лесных ягод и подумал, что дар речи — это ерунда, без него вполне можно обойтись. Природа лишила волков куда более важных вещей, например, рук, чтобы ласкать девичью грудь и мягких нежных губ, чтобы целовать. Алексей решил уже плюнуть на мороз и перекинуться в человека, завозился пытаясь вывернуться из кольца рук, но девушка взяла его голову в ладони, заглянула в глаза и звонко чмокнула в мокрый нос.
— Глупый, милый волчонок! Погоди…
Она вскочила, крутанулась на месте, на миг исчезла в снежном вихре, и на месте рыжеволосой девушки появилась волчица, небольшая, поджарая, с бурыми подпалинами на морде и веселыми желтыми глазами.
— Так лучше? — прозвучало в голове Алексея.
— Да! — обрадовано рыкнул он и лизнул волчицу в нос.
— Тогда догоняй!
Через мгновение две серые тени мелькнули и исчезли в чаще леса.
Высокий худощавый мужчина лет сорока задумчиво смотрел в окно. Сквозь мутные стекла можно было рассмотреть огороженный высоким забором двор, желтый от конской мочи и навоза снег и пару стрельцов, играющих в зернь на дубовой колоде для рубки дров. Унылая и скучная картина, надоевшая до тошноты, так же, впрочем, как и бесконечное ворчание пана Сапеги.
— Да вы не слушаете меня, пан Аркудий!
Человек у окна повернулся к говорившему.
— Что вы, пан Сапега, я вас внимательно слушаю и даже понимаю. Мне, поверьте, тоже надоело торчать в этой заваленной снегом, варварской стране. Но что вы от меня хотите? Вы возглавляете посольство — вам и решение принимать.
Дородный седой мужчина, одетый в красный, отороченный мехом кунтуш, разгневанно стукнув кулаком по столу, резко встал.
— Решение?! — лицо пана Сапеги покраснело от гнева. — Да это решение можно было принять еще до отъезда в Московию! Ведь совершенно очевидно, что русские никогда не подпишут Унию в том виде, в каком она составлена. Зачем нужно было включать обязательным пунктом договора предоставление католической церкви равных прав с православной? Ладно бы, был просто договор о дружбе и военном союзе, хотя и в этом случае возникли бы проблемы — слабая и нищая Польша ничего не может дать Москве в обмен на обещание поддержки и военной помощи. А вот требование разрешить строительство католических церквей на территории Московского царства вообще абсурдно! Особенно теперь, когда царь Борис добился установления в Москве патриаршества. Русские помешаны на своей вере, они консервативны, фанатичны и ненавидят католиков. Даже мы — послы — не можем без опаски проехать по городским улицам, того гляди с коней стащат, да морду бить начнут.
Пан Сапега раздраженно прошелся по горнице, тесовые половицы жалобно скрипнули под тяжелой поступью канцлера Великого Княжества Литовского. Его гнев был понятен. Он — родовитый боярин, известный политик и воин вынужден почти год хитрить, выкручиваться, лебезить перед чванливым московским боярством и терпеть снисходительное отношение «худородного» московского царя.
Петр Аркудий — доверенное лицо кардинала Сан-Джорджо, прекрасно понимал канцлера. Сапега прав — посольство заранее было обречено на провал, но главная цель его не в заключение Унии и даже не в распускании слухов о выжившем царевиче Дмитрии, чем люди Сапеги активно занимались весь этот год.
— Успокойтесь, пан канцлер. — Аркудий подошел к столу, наполнил серебряную чарку дорогим фряжским вином и подал Сапеге. — Вот, выпейте. Гнев разъедает душу и туманит разум, да к тому же он совершенно бесполезен. У вас сложная миссия, и я преклоняюсь перед вашим терпением и умом. Но, думаю, вы и сами понимаете, зачем мы здесь.
Казна короля Сигизмунда пуста, и как бы он не желал союза с Московией, у него просто не хватало средств, чтобы снарядить посольство, тем более такое. Ваша шляхта не спешит оплачивать долги своего короля. За него это сделал Рим. Но у католической церкви в Московии свои интересы, и вы не можете не считаться с ними. Папский нунций Клавдий Рангони, который привез деньги, вам это ясно сказал. И кардинал Сан-Джорджио, и сеньор Рангони не глупее вас и понимают, что статьи Унии, касающиеся прав католической церкви на территории Московского государства, русские никогда не подпишут. Включение этих статей, наряду с другими, более привлекательными для царя Бориса, сделает переговоры непростыми и продолжительными. А это даст время осуществить то, ради чего, собственно, и затевалось посольство.
— Пся крев! — выругался Сапега, гневно сверкнув глазами. — Я хочу заключить договор, который выгоден моему народу! Да, что там выгоден — он жизненно необходим стране, пока ее не разорвали на клочки. А я не могу это сделать из-за дурацких статей, навязанных нам Римом. Меня совершенно не интересуют авантюры церкви, точнее, некоторых ее прелатов!
— Не интересуют? — Аркудий насмешливо поднял бровь. — Вот как? А деньги этих прелатов вас интересуют? Нет, друг мой, золото, полученное на организацию посольства от сеньора Рангони, следует отрабатывать.
— Вот и отрабатывай! — Сапега гневно отшвырнул недопитую чарку. Та звонко стукнулась об угол печи, оставив на побелке похожее на кровь пятно. Год мы уже здесь сидим, а ты все не нашел то, за чем приехал! Собака Щелкалов уже давеча намекал, что, мол, хватит проедаться, пора и честь знать. Мол, нынче неурожай, а на такую ораву хлеба не напасешься. Я думал, со стыда сгорю.
— Так нечего было тащить за собой столько народу. Только слуг да челяди всякой больше семи сотен. Каждый пан перед другим похваляется — вон, мол, свита у меня какая, а кормить на свои деньги эту свиту не желает.