— Здрав буди, отче!
— И тебе не хворать, хозяюшка, — гость ласково улыбнулся, растирая слегка дрожащие руки. — Принесла бы испить чего-нибудь.
— Молочка парного налить, батюшка?
— Можно и молочка, коли ничего другого нет, — отец Паисий хитро глянул на старостиху и подмигнул, но та, потупившись, смотрела в пол и намеков гостя не заметила.
— Браги батюшке принеси, дура бестолковая! — прорычал Лапша. — Что он, дите малое, чтобы его молочком потчевать!
— Делай, как муж велел, бабонька, — кивнул головой священник, но на старосту посмотрел с укоризной.
Катерина принесла запотевший кувшин, разлила брагу по кружкам и, не поднимая глаз, исчезла за занавеской. Отец Паисий проводил ее внимательным взглядом.
— Хорошая у тебя жена, Тишка, послушная да заботливая.
Лапша поморщился, но промолчал, думая, зачем пожаловал незваный гость. Раньше-то избу стороной обходил, а тут, видите ли, его здоровьем озаботился.
Отец Паисий отхлебнул браги, почмокал губами, одобрительно кивнул и припал к кружке, дергая кадыком и блаженно жмурясь.
— Ты, говорят, с полатей неудачно упал, чуть не до смерти зашибся? — поп икнул и вытер с бороды липкие капли.
— Ну… упал, — буркнул Лапша и тоже пригубил хмельной напиток.
— Видать, господь миловал. Вон, гляжу, уже на поправку пошел. Так, стало быть, благодарственный молебен не плохо бы отслужить… Забор-то у церкви совсем покосился, — отец Паисий со значением посмотрел на скривившегося как от зубной боли старосту.
Лапша уж было хотел высказать нахальному попу, что он думает о его молебнах, но в голову пришла интересная мысль, и он согласно кивнул головой.
— А и отслужи, пожалуй. Я уж не обижу.
Митроха даже рот открыл от удивления — такой щедрости от старосты он не ожидал.
— Ты мне вот что скажи, отче, — продолжал староста, — есть ли такая молитва, что от оборотня защитить может?
Отец Паисий хмыкнул, заглянул в пустую кружку и важно сказал:
— Молитва, коли от сердца идет, большую силу имеет. Такая молитва от чего хочешь оборонит. А ты пошто про оборотня спрашиваешь? Али, не приведи Бог, завелся какой супостат?
Лапша замялся, переглянулся с целовальником и, наконец, решился.
— В тот день, когда колдуна жечь хотели, приблудился к нам в село какой-то чужой человек, сербом назвался. Ты-то его, поди, не помнишь — пьян изрядно был.
— Грешен аз, ох грешен, — отец Паисий сокрушенно покачал головой и долил себе браги из кувшина. Староста тоже вспомнил о початой кружке, забулькал, причмокивая. — Это не тот ли серб, по совету которого ты колдуна, вместо того, чтобы сжечь, в баню упрятал?
Лапша поперхнулся брагой, закашлялся, схватившись за грудь, еле отдышался, вытер покатившиеся из глаз слезы и сморкнулся на засланный чистыми половиками пол.
— Да ты сказывай, сказывай, я слушаю, — махнул рукой поп.
— Не знаю уж, как он мне голову заморочил, не иначе колдовством черным, — прохрипел Лапша, не ожидавший от пьяницы-попа такой наблюдательности.
— Так что с сербом-то?
— А вот он и есть оборотень! — выпалил Митроха, которому, видимо, надоели виляния старосты.
— Да ну! — Отец Паисий вытаращил глаза, всплеснул руками, даже рот от удивления открыл. — И как же он перекидывался? Расскажите-ка. Сколько лет живу, а никогда оборотней не встречал.
— Э-э-э… — Целовальник покосился на Лапшу. — Дык, мы не видали как перекидывался… Я только следы волчьи видел около того места, где мы…
— Не балаболь! — староста свирепо глянул на целовальника, тот икнул и прикусил язык. — Как оборачивался не видали, врать не буду, только ко мне он ночью приходил. Клыки у него здоровенные, и глазищи красным горят. Вроде и человек, а облик, все одно, звериный. И не упал я вовсе, это он меня чуть не до смерти уходил.
Увидев, как испуганно вскинулся отец Паисий, Лапша замахал руками.
— Да не кусал он меня, не кусал! Табуреткой в грудь двинул, ровно бык рогами. Думал, уж Богу душу отдам. А как побил, значит, так деньги мои забрал и утек. Митроха, вон, в Москве его видал. Со стрельцами ловил, да не поймал. Говорит, мол, волком оборотился и в лес убежал.
Отец Паисий слушал с интересом, ахал, всплескивал руками, затем задумчиво поскреб жиденькую бороденку и, прищурив один глаз, язвительно спросил:
— А что же за оборотень такой чудной, что тебя, значит, не клыками драл, а табуреткой бил? И, говоришь, не укусил ни разу? Даже, вон, живым оставил, хоть, поди, знал, что ты его ловить станешь.
— Да я сам, отче, удивляюсь. Видно, Господь уберег, не допустил лиходейства.
— Господь?.. Ага, ага… Ну, коли Господь, тогда, конечно… Только сдается мне, что где-то ты, Тихон, брешишь.
— Да ты что! — возмутился староста. — Вот, истинный крест!
Он привычно вскинул руку, чтобы перекреститься, но отец Паисий взглянул на него так, что руку свело, а боль стрельнула от пальцев до самого плеча. Лапша скривился и начал растирать онемевшую конечность.
— Не богохульствуй, Тишка! — рявкнул священник. — И так в грехах как свинья в навозе. В церковь сколь дён не заглядывал?! К исповеди уж, почитай, год не ходил. Над женой изгаляешься. Одну в могилу свел, так за другую принялся? А сколько мирских денег к твоим рукам прилипло? И то, что случайных путников ты обираешь, я тоже слыхивал. А тут, видать, не на того нарвался? Пошел по шерсть, да вернулся стрижен.
Лапша растерянно моргал, пытался возразить отцу Паисию, но только открывал рот, как выброшенная на берег рыба.
— Поделом тебе! — Священник сердито сверкнул глазами из-под нахмуренных бровей. — Это Бог тебя наказывает за грехи твои, за лиходейство. Господь милостив, уж сколько раз он упреждал тебя да прощал. Али ты не понял еще?! Деток, вон, бог не дал — так и помрешь бесчадным. При смерти лежал, да видно снова Бог тебя миловал. А ты все не угомонишься!
Отец Паисий вскочил с лавки, грозно потрясал кулаком и топорщил бороду. Лапше показалось, что щуплый старичок даже вырос, чуть не в потолок головой уперся. Староста сжался, вздрагивая от обвинений попа как от ударов плети. Ему вдруг захотелось спрятаться, забраться под лавку, свернуться там в клубочек, как бывало в детстве, когда буянил пьяный отец.
— Оборотень, говоришь?! — Священник шагнул к старосте, навис над ним, опираясь ладонями о столешницу. — Да, коли и оборотень! Он тебе в наказание за грехи послан, за злодейства да за жадность твою, за бабьи слезы, что из-за тебя, паскудного, пролиты. Бойся теперь Божьей кары да молись! Ты, Тишка и совесть, и Бога забыл, так вот Бог-то о себе и напомнил. От его гнева под лавкой не скроешься.
— Кайся, Тишка, кайся! — Изрядно захмелевший отец Паисий ткнул в Лапшу кривым пальцем, чуть не попав тому в глаз, икнул и взвыл дурным голосом, — А то придет зверь, рыкающий, и пожрет тебя, окаянного!
Староста отшатнулся от сумасшедшего попа, закрестился дрожащей рукой, попытался молиться, но ни одной молитвы вспомнить не мог и только шлепал побелевшими от страха губами.
Отец Паисий наконец выдохся, рухнул на лавку и, вылив из кувшина остатки браги, начал жадно пить. Вытер мокрую бороду и уже спокойно проворчал:
— Ты, ить, грамоте обучен? Пошли ко мне Митроху я ему для тебя Часослов дам, а то, поди, ни одной молитвы не помнишь.
Староста согласно закивал головой — горло перехватило так, что не только говорить, а и дышать было тяжело, в голове гулко стучало, а руки тряслись как с похмелья.
— Ну и славно… Пора мне уж и честь знать, детушки. Пойду-ка я до дома.
Отец Паисий с трудом встал, натянул кожушок и, слегка покачиваясь, пошел к двери. У порога повернулся, погрозил пальцем и строго сказал:
— А ты, Тихон, молись и кайся, да про божий храм не забывай. Забор-то… того… ик… покосился, — и исчез за дверью.
Митроха, забившийся в угол в надежде, что вошедший в раж поп его не заметит, облегченно вздохнул и покачал головой.
— Эк, его разобрало с браги-то! Видать, на старые дрожжи пошло, — целовальник захихикал, но взглянув на застывшего столбом старосту с совершенно безумным взглядом, подавился смешком.
Глава 9
Наутро Алексей без особых проблем купил у трактирщика почти новый холщовый мешок, глиняную плошку и пару горстей соли, оказавшейся чудовищно дорогой. Но молодой человек решил не торговаться — деньги-то все равно не его, да и тратить их пока некуда. Правда, Никола, заворачивая крупную серую соль в тряпицу, косился хмуро и насторожено, но промолчал.
Хороший нож с костяной рукояткой обнаружился в сумке, собранной ему Сен-Жерменом. С момента перемещения в этот век Алексей в нее и не заглядывал, а теперь с интересом перебирал разные мелочи, вроде мешочка с огнивом, деревянной ложки и футлярчика с большой иглой и мотком грубых ниток.
Собрав все необходимое, он вышел во двор и заметил сидящую на заборе ворону. Она встрепенулась, каркнула и слетела к нему на плечо.
— Привет, Леся! — Молодой человек погладил птицу по голове. — Какая ты носатая!
— Карр! — Ворона потопталась по плечу, цепляясь когтями, и ущипнула Алексея за ухо.
— Ты чего?! — возмутился он. — Больно же! На «носатую» что ли обиделась? Так я же любя.
Повернув голову, молодой человек чмокнул ворону в длинный клюв. Та довольно каркнула, потерлась о щеку Алексея и тихонько клюнула в губы. Он дернулся и отстранился.
— Ну, все, хватит нежностей. Давай, оставим их до вечера, мне с девушкой целоваться больше нравится, чем с вороной. Пойдем лучше нечистика искать.
Птица взлетела и направилась за дом. Алексей пожал плечами и пошел следом — может Леся именно там собиралась ловить будущего «информатора».
На заднем дворе было пусто и грязно — усеянный луковой шелухой и обрывками тряпок снег, замерзшие лужи помоев и куча отбросов у забора. Из покосившегося сарая, крытого прогнившей соломой, донеслось раздраженное кудахтанье, хозяйские куры почуяли оборотня и выражали свое недовольство. Хорошо, хоть Николо не держал собаку, а то могли бы возникнуть проблемы. Ворона покружилась над двором, полетела к дальнему углу и камнем рухнула в сугроб. Взметнулся, заплясал искристый смерч, и из снежной круговерти вышла Леся.