— А..? — Алексей вынырнул из своих мыслей и огляделся — они уже были недалеко от центра, Торг шумел и гомонил где-то за поворотом узкой улочки. — Да, конечно, идем. Извини, задумался.
Размышляя, молодой человек не заметил, как они миновали Белый город, прошли через ворота между круглыми, пузатыми башнями и оказались в Китай-городе. Унылые серые заборы и прокопченные избы ремесленных и стрелецких слобод сменились высокими в три яруса теремами и каменными палатами. Крыши были крыты не гнилой соломой или дранкой, и вычурным лемехом, на них красовались затейливые башенки и коньки с петушками. Резные ставни расписаны цветами и диковинными птицами — не дома, а пасхальные яички. Чувствовалось, что хозяева богаты и денег на похвальбу перед соседом не жалеют.
— Лепота! — хмыкнул Алексей. Но вся это сказочная, лубочная красота не радовала, чувство тревоги не исчезло — молодой человек каждую минуту ждал, что яркую картинку затянет черная паутина, и окружающих людей начнет корчить от лютой злобы.
— Мешок давай! — Леся оглядывалась по сторонам и даже принюхивалась, напоминая охотничью собаку, выслеживающую дичь.
Помахивая мешком, лесавка направилась к торговым рядам. Здесь было тесно и шумно, люди продавали, покупали, громко торговались, просто общались, встретив знакомого — на Торгу в Москве все пути сходятся. Народ мельтешил, словно муравьи в муравейнике, мелькали бородатые лица, богатые шубы и засаленные кожуха, крытые дорогой тафтой ферязи и рваные армяки. Люди размахивали руками, толкались, локтями прокладывая себе дорогу. Алексей старался не потерять в этом людском море лесавку, которая мелькала впереди, иногда останавливалась, присматриваясь к чему-то, видимому только ей, и шла дальше.
— Леся, подожди! — окликнул девушку молодой человек. — А то потеряешься еще, где я тебя в этой сутолоке искать буду? Скажи хоть, что ты ищешь, может, я помогу.
— Нет, не поможешь, — лесавка мотнула головой, продолжая высматривать в толпе свою «дичь». — Ты даже не увидишь… не сможешь. Я видела нескольких злыдней, но они не подойдут, кроме гадостей от них ничего не дождешься. Буду искать других, а ты просто не отставай.
Теснота деревянных прилавков и лотков сменилась более широкой улицей с новыми каменными лавками, построенными по приказу царя Бориса. Здесь и покупатели более степенные, и товар побогаче, да и купцы не такие крикливые — знают цену и себе, и своему товару, не хватают покупателей за полы, а важно стоят у лавок, да изредка раскланиваются со знакомыми.
— Ах, вы, бабоньки мои, девки раскрасавицы!
Выбирайте бусы, кольца — кому что понравится!
Знакомый задорный голос легко перекрывал гул базара и летел над торговыми рядами. Алексей закрутил головой и увидел шагавшего с коробом Демида в распахнутой шубе и лихо заломленной на затылок шапке. Выбившиеся из-под нее рыжие кудри трепетали на ветру, как языки пламени.
— Малой! — окликнул Алексей.
Парень обернулся, весело оскалился и двинулся к ним.
— Здрав буди, Алешка! — коробейник заинтересовано взглянул на лесавку. — А это, что за диво дивное? Экая красавица, прямо глаз не отвести!
Леся скромно опустила глаза и спряталась за спину Алексея.
— Это…э-э-э, — замялся молодой человек, — родственница моя… дальняя. Вот, решил Москву ей показать.
— Угу… — понимающе кивнул Малой, — ладная у тебя родственница. Ты что, девица, прячешься? Меня, что ли, боишься? Так я совсем не страшный, поди, не кусаюсь. А товар-то, гляди-ко, у меня какой! Али не любо?
Демид зацепил из короба пригоршню бус, сверкнувших разноцветными искрами. Леся несмело улыбнулась и осторожно шагнула к коробейнику, в глазах лесавки вспыхнули заинтересованные огоньки. Да и какая же девушка, будь она хоть лесная или болотная, не растает при виде нанизанных на нитку цветных камушков, сережек и перстеньков.
— Вот, погляди-ко, — приговаривал Малой, пропуская сквозь пальцы яркие, переливающиеся огоньки. — Это скатный жемчуг. Сколько раковин на дне речном надо найти, да жемчужин из них добыть — а сия редкость, хорошо, если в каждой десятой раковине встречается — чтобы такую нитку собрать. А вот это, словно застывшие капельки меда, сердолик-камень, говорят, он в любви помогает. — Демид хитро глянул на Лесю. — Только тебе, мыслю, в этом деле помощь не требуется. Еще, смотри, какой дивной красоты бусины — и лазоревые, и алые, и словно весенняя мурава, а эти и вовсе золотые. Загляденье просто, даром, что обычное стекло, а как искусно расцвечено. Ты, Алешка, не стой, рот разиня, купи девице подарок. Ей — радость, а мне — прибыток.
Лесавка, как завороженная, перебирала в руках нитки бус, ее глаза светились восторгом, щеки порозовели, а на губах играла отстраненная улыбка.
— Леся! — молодой человек, тронул девушку за плечо. — Что тебе нравится?
— Нравится… — девушка вздрогнула, словно очнувшись от сна, и удивленно оглянулась на Алексея. — Не знаю… Красивые, как цветы на летнем лугу… только неживые. А эти на гроздья рябины похожи.
Лесавка погладила бусы, собранные из круглых красных бусин разного размера.
— Это королек, сиречь коралл, — с готовностью пояснил Малой. — Чудная штука, вроде травы, только каменная и растет на морском дне. Его издалека привозят, сказывают, из самой Индии.
— Ну, пусть будет коралл, — кивнул головой Алексей и отсыпал коробейнику пригоршню серебряных монет. — Держи подарок, Леся. Довольна?
Лесавка осторожно, словно опасаясь разбить, взяла сверкавшие каплями свежей крови бусы, кивнула головой и улыбнулась Малому.
— Ты — хороший.
— Эка! — удивился парень. — Дык, я знаю, что хороший. Только ты не мне, а вон, Алешке улыбайся. Он тебе подарок купил. Ну, застоялся я с вами, надо двигаться дальше. Про мужичка-истопника я помню. Постараюсь разузнать, где его найти можно. Свидимся еще! И ты, красавица, наведывайся на Торг-то. Глядишь, серьги к твоему ожерелью подберем.
Внезапно крик боли, переходящий в звериный вой, перекрыл гул торговых рядов, вспугнул стаю ворон, которая сорвалась с крестов Покровского собора и заметалась над площадью, заполошно хлопая крыльями. Крик раздался снова, и в нем была такая мука, что Алексей вздрогнул и начал озираться по сторонам. Леся прижалась к нему, вцепившись в руку ледяными пальцами.
— Что это, Малой?! — окликнул молодой человек собравшегося уже уходить коробейника.
Демид обернулся, лицо его было неожиданно мрачное и даже злое.
— Татя али вора какого-нибудь кнутом бьют. Эка невидаль! У нас, почитай, что ни день кого-нибудь на «кобыле» секут, а то языки рвут или носы, уши да руки рубят. Не знал что ли?
— Прямо на базаре?!
Алексей, конечно, знал, что в XVII веке была система жестоких наказаний за малейшие проступки. Но одно дело знать, другое — столкнуться с этим, в общем-то, обычным для людей явлением в реальности. Судя по всему, вопли, доносившиеся от центра торговой площади, никого не удивляли и не пугали. Большинство на них не обращали никакого внимания, лишь несколько человек, видимо, от нечего делать, стали проталкиваться к месту наказания.
— А где же еще? — отводя глаза, буркнул Малой. — Чтобы все, стало быть, видели, и другим неповадно было. Ну, бывай, Алешка. Пойду-ка я подальше… не люблю этого…
Малой махнул рукой и растворился в толпе.
— Пойдем, пойдем и мы отсюда, — теребила молодого человека дрожащая лесавка. — Страшно здесь, плохо. Ты не чуешь?
— Да, да…
Алексей тоже ощущал, как воздух становится гуще и перед глазами начинают мелькать знакомые дрожащие нити. Смотреть на казнь не хотелось, но это был шанс обнаружить источник черной паутины.
— Подожди меня здесь. Не бойся, никто тебя не тронет, — постарался успокоить лесавку молодой человек, — только не уходи никуда. Я скоро вернусь.
Толпа рядом с местом казни стала плотнее, и пришлось буквально продираться, работая локтями. Раздавшийся совсем рядом крик раскаленным штопором ввинтился в мозг, от кислой вони множества человеческих тел, засаленных тулупов и армяков, сдобренной запахами страха и злобы, замутило. Алексей сжал зубы, стараясь не поддаваться неприятным ощущениям и не потерять контроль над сознанием. Неожиданно он выскочил из гущи людей на открытое пространство и оказался прямо перед деревянным помостом, заваленным почерневшей от крови соломой. На «кобыле» — толстой доске с прорезями для рук — был привязан обнаженный до пояса человек. На голой, посиневшей от холода спине — кровавые полосы, разбитые губы дрожат, а волосы ледяными сосульками спадают на лицо. Рядом мужик с кнутом, размахивается, бьет сильно, с плеча, с оттяжкой. Кнут полосует кожу, сдирая до мяса, и рвется в дымное небо крик боли.
— Торопиться кат-то, частит удары, — комментировал работу заплечного дел мастера щуплый мужичок в подпоясанном веревкой армяке.
— Как не торопиться-то? — отвечал ему стоящий рядом такой же серый и тощий парень. — Ить, не лето! Пока сорок ударов получит, замерзнет, поди.
— Ништо! — хмыкнул мужичок. — Чай, под кнутом-то быстро согреется. Ему еще язык рвать будут, сказывали. Дождемси?
— А то! Пусть не балаболит языком-то! Сказывали, будто кричал вор-то, что, де, жив царевич Дмитрий, де, надо его на царство кликать, а худородного Бориса прогнать. Де, за ним, за Дмитрием-то, сила — поляки да шведы.
— Дурак! — согласился тот, что постарше. — Кого кликать-то? Где тот Дмитрий? А поляков да шведов нам не надоть — своих дармоедов не прокормить.
— А, может, правду кричал человек-то? — встрял в разговор третий, зло сверкая глазами и выставив вперед клочковатую бороду. — За правду-то скорее язык вырвут, правды-то нонче, ох, как боятся. Коли бы брехал, так никто бы и не суетился. Я вот от верного человека слышал…
— Слышал, так молчи! — рявкнул на него мужик в армяке. — Я твои враки знать не хочу — мне своя спина дорога.
Человек на «кобыле» снова взвыл после очередного удара, задергался всем телом, засучил ногами, а палач уже снова замахивался.
Алексея трясло, окружающий мир превратился в черно-белый негатив, затянутый серой дымкой. От мельтешения нитей паутины, местами толстых как корабельные канаты, закружилась голова, рот наполнился вязкой слюной, которая закапала с удлинившихся клыков. Начавшаяся трансформация испугала и привела в чувство. Алексей постарался дышать спокойно и глубоко, загоняя зверя в самый отдаленный уголок души, отвернулся от окровавленного тела и сосредоточился на паутине. Толстые, дрожащие нити тянулись и к человеку на помосте, и к палачу, и к спорящим рядом с ним мужикам, закручивались тугими жгутами в толпе, местами напоминая комки спутавшейся в колтуны пряжи. Молодой человек заметил, что некоторые из тех, кого коснулась паутина, торопились убраться подальше, суетливо протискиваясь сквозь толпу, другие, наоборот, подходили к самому помосту, вытягивали шеи, выглядывая из-за спин стрельцов, кричали что-то злобное, матерились, брызгая слюной. Сил смотреть на это уже не было, к горлу подкатывала тошнота, и Алексей начал выбираться из толпы, с брезгливостью шарахаясь от черной дряни, облепившей людей.