А отец Паисий улыбнулся и сказал:
— Никакой он не зверь. Эко, придумали — нечисть поганая! Нет в этом человеке зла, душа у него светлая и Господу угодная. Вот и весь мой сказ! — Священник повернулся к настоятелю и устало потер глаза. — Устал я, отче. Пойду-ка отдохну, а то утром еще в Патриарший приказ надо наведаться.
Когда дверь за отцом Паисием закрылась, настоятель строго посмотрел на казначея.
— Ну, вот и выяснили. Сказки твой Митроха рассказывает, чтобы себя обелить, а ты тем сказкам веришь. Прикажи развязать парня, накормить да проводить в свободную келью. Выдашь ему сухое платье, а его одежду вычистишь и высушишь. Сам. Это тебе епитимья за твое самоуправство. Коли надо будет, то и исподнее[21] постираешь, — увидев, как возмущенно вскинулся отец Кондратий, строго добавил. — С кротостью, смирением и благодарственной молитвой.
— Э-э-э… — вмешался обрадованный таким поворотом дел Алексей, — отец Софроний, прикажи, чтобы сумку мою отдали, там деньги у меня, и клеврец пусть вернут.
— Слышал? — обратился настоятель к казначею. — Смотри, если недостача какая обнаружится, то строго с тебя спрошу. А о твоем деле, Алексей, завтра поговорим… и о колдуне тоже. Сомнения у меня остались, так что прикажу я тебя запереть… на всякий случай.
Глава 15
Алексея разбудили колокола, звавшие насельников монастыря к заутрене. Тусклый утренний свет только слегка разбавил черноту зимней ночи, и можно было еще поспать. Но сон испарился, сменившись привычным уже ощущением уходящего времени и жаждой деятельности. Впервые за время пребывания в XVII веке молодой человек проснулся с надеждой — все будет хорошо. Хотя с трудом верилось, что после стольких неудач, вчера ему удалось выпутаться из, казалось бы, безвыходной ситуации. Даже шапка с амулетом нашлась — ее принес чернобородый послушник.
Настоятель его встретил все в том же кабинете, и, казалось, он сегодня вообще не ложился спать.
— Зачем пришел в обитель, Алексей?
Отец Софроний выглядел уставшим, бледное лицо осунулось, а под глазами залегли темные тени, видимо, ночь прошла в тяжких раздумьях или в молитве. Молодой человек даже посочувствовал настоятелю, которому, наверное, приходится заниматься массой разных дел, а ту еще он свалился как снег на голову.
— Или нет, погоди, скажи сначала, что тебя связывает с этим колдуном? — настоятель смотрел строго и требовательно. — Не может бы, чтобы целовальник, вот так, ни с того ни с сего, на тебя напраслину возвел?
— Ну… — замялся Алексей, — я, действительно, хотел помочь колдуну. Но я его раньше не знал, впервые увидел, когда по дороге в Москву в село завернул. И я его не освобождал, он сам ушел.
— Помочь?! — удивленно вскинул брови отец Софроний. — Зачем? Какое тебе дело до совершенно незнакомого безумного старика?
— Так его же сжечь хотели! Я… мне, просто, жалко стало… И, вообще, как можно сжигать живых людей?! — вырвалось у Алексея, и он тут же пожалел об этом — не то было время и место, чтобы демонстрировать свой гуманизм.
— Вот как?! Пожалел, стало быть… — настоятель не казался ни рассерженным, ни возмущенным, скорее озадаченным. — Странный ты, не от мира сего… Ну, а коли колдун зло творил, и в своих злых умыслах никого не жалел? От его черного колдовства много бед случилось… и много еще случится из-за твоей жалостливости. Вот ты говоришь — живого человека на костре сжигать нельзя? Можно и должно. Чтобы других людей от беды спасти, да землю от скверны очистить. А ее этой скверны, ох, как много расплодилось. Дышать, индо, тяжко! И страшно. Словно петля тугая на шее затягивается.
Ты чужой здесь человек, видать, издалека пришел. Я это вижу. Хоть и говоришь по-нашему, но что-то в тебе нездешнее. И взгляд у тебя… открытый, ясный, не наглый, но упрямый. Здешние люди так не смотрят, словно, боятся взглядом друг с другом встретиться. Но я не о том сейчас. Хотя… сие мне очень интересно. Откуда ты?
Алексей задумался, он снова встал перед необходимостью обманывать и выкручиваться, это было противно. Рассказать байку о том, что он из страдающей под игом турок Сербии? Отец Софроний не поверит ему, не такой это человек.
— Я пришел издалека, — и это было правдой. — Сам я русский и… православный, но родился и вырос вдалеке от этих мест, — и это тоже не было ложью. — Ты прав, отче, я здесь чужой человек, и многое мне не понятно и странно.
— Хорошо… — задумчиво произнес настоятель, — ты не хочешь говорить правду, но и лгать не желаешь. Пусть будет так. Вот скажи мне, чужой человек, что ты чувствуешь? Как тебе в Москве?
— Не знаю, — растерялся молодой человек. Он не был уверен, стоит ли говорить с отцом Софронием о странной паутине. — Ты прав, отче, неуютно здесь и страшно. Словно черная туча нависла над городом.
— Вот! — оживился настоятель. — Плохо нынче в Москве. Чувствую я, беда идет, и нынешний неурожай — только начало. Пробудилось древнее зло, которое в земле московской захоронено. Не само пробудилось — люди разбудили, от них вся пагуба. Злые они стали, нет в них ни жалости, ни сострадания. Богу молятся, а бога в душе-то и нет. Ты другой, вон, и колдуна пожалел. А невдомек тебе, что колдун-то об этом зле радеет? Спит и видит, как бы помочь злу пожрать землю русскую? Он же старых богов разбудить хочет! И так бояре да иноземцы разные пытаются растащить, разодрать нашу землю на клочки, ради поживы своей и корысти. Токмо церковь одна способна сдержать их алчность, на ней лишь единство народа русского держится. Един Бог, едина вера и един царь на Руси. Государь Борис Федорович за это радеет, да слаб он, много у него врагов, все только и ждут момента, чтобы в горло ему вцепиться. Кто тогда на престол взойдет? Нету никого. А коли древние боги проснутся, так совсем беда будет.
Алексей потрясенно молчал. Слушая рассуждения колдуна на эту же тему, он как-то не воспринимал серьезно чудаковатого старика. А ведь должен был бы уже понять, что магия и колдовство гораздо более серьезная и разрушительная сила, чем принято считать в двадцать первом веке, и игры с древним злом могут привести к катастрофическим последствиям. Чурила уже не казался таким безобидным, но это он еще успеет обдумать.
Отец Софроний сокрушенно качал головой и потирал виски, затем махнул рукой.
— Ну, да ладно об этом. Авось переможемся, не впервой, чай. С Божьей помощью и с этой бедой справимся. Давай о твоем деле поговорим, а то недосуг мне. Старец Ефимий, который на воротах тебя встретил, сказывал, что ты богомаза Сергия ищешь. Зачем он тебе?
Алексей облегченно вздохнул — разговор о колдуне был закончен, а свою просьбу молодой человек обдумал еще с утра.
— Я служу у одного французского дворянина, — начал он, тщательно подбирая слова, чтобы не сказать что-нибудь не то. — Он изучает разные науки, искусства и ремесла. Граф послал меня в Москву, чтобы найти одну книгу, которую привез на Русь из Италии Аристотель Фиорованти — зодчий, построивший Успенский собор в Кремле.
Господин мой готов заплатить за эту книгу большие деньги, но никто про нее здесь ничего не слышал. Я разных людей расспрашивал, и мне посоветовали обратиться в Спасо-Андроников монастырь, так как именно он является центром книжного знания, здесь собраны самые древние и редкие книги. Но книга эта не богословского содержания, и я сомневался в том, что она может быть в монастыре. А потом услышал об иконописце, иноке Сергии из вашей обители. Люди говорили, сей мастер постиг все тайны искусства и не только образа пишет, но даже палаты в Кремле расписывал и рисовал портреты — парсуны[22]. Я подумал, что этот монах может знать о редкой книге, возможно, он даже видел ее. Вот я и отправился в вашу обитель с нижайшей просьбой разрешить встретиться с иноком Сергием. Только во двор вошел… как на меня налетели и начали бить.
— Да… неладно с тобой получилось, — отец Софроний смущенно потеребил четки.
— Да, если бы я был в чем виноват или, тем паче, оборотнем являлся, разве бы я пошел в святую обитель? — Алексей горестно вздохнул, сетуя на несправедливость. — Но я на вас не в обиде. Время сейчас такое, что много темного люда по Москве шастает. Тут беречься надо.
— Да, да, — согласно закивал настоятель. — Именно, беречься. А береженого сам Бог бережет. А что за книга такая? Книги-то разные бывают, не все они Богу угодны, иные пострашнее лихих людей будут.
— Книга эта никакой опасности не представляет, иначе разве бы ее привез такой достойный и богобоязненный человек как сеньор Фиорованти? В этом труде итальянского мастера, как мне говорил господин граф, рассказывается о том, как делать зеркала.
— Зеркала? — отец Софроний был явно удивлен. — Видал я эту диковину, никакой пользы от нее нет, один соблазн мирской. Странно мне, что одни люди об этом книги пишут, а другие читают. Искусство да ремесло своим умом постигается, а не чтением чужих мыслей. Книги же должны душу просвещать и ум вострить. В Псалтыре-то что сказано? «Не слов ловитель, а ума искатель человек должен быть». Впрочем, греха в сей книге я не вижу. Можешь спросить о ней у инока Сергия. Только… хворал он по весне долго. С тех пор образов больше не пишет. Я его приставил за переписчиками присматривать, да следить, чтобы книги в порядке содержались. Иди с Богом, сын мой.
Настоятель благословил молодого человека, и Алексей, облегченно вздохнув, отправился на поиски богомаза.
Инока Сергия удалось найти не сразу. Переписчики, старательно скрипевшие перьями, посоветовали наведаться в иконописную мастерскую. Но и в мастерской, пропитанной густым запахом красок, рыбьего клея и олифы, богомаза не было. Совсем молодой монашек, сказав, что отец Сергий сюда теперь редко заходит, вызвался проводить в хранилище книг.
На вопрос Алексея, почему иконописец, пусть и бывший, не заглядывает в мастерскую, провожатый словоохотливо ответил:
— Беда приключилась с отцом Сергием. По весне он в царских палатах стены расписывал, да, видно надорвался — денно и нощно трудился. Захворал он, стало быть, да три дни не ведомо где пропадал без памяти. Отца-то Сергия аж за Неглинной один кузнец подобрал, да у себя в избе выхаживал, не ведая, кто он. Уж когда инок-то опамятовал, да сказал, откуда он, вот, кузнец тогда к нам в обитель пришел. А у отца Сергия с той поры рука стала сохнуть — кисть не удержать. Уж он и молился без устали, и постом себя изнурял, и каялся — ничего не помогает. Вот и не ходит в иконописную, чтобы, значит, не одолевала тоска. Отец архимандрит поставил его над книгами надзирать.