ки глаз, староста испуганно закрестился, вытаскивая из сумы распятие.
— Чего суетишься-то? Ты же меня искал? — Черная тень зашевелилась, приблизилась и превратилась в колдуна. Старик с издевкой смотрел на старосту и качал головой. — По кой ты в лес пошел, дурная твоя башка? Али думаешь, тебе по силам со мной сладить?
Лапша вскочил, попятился, дергая тяжелый крест, он за что-то зацепился в сумке и никак не хотел выниматься. Тогда, плюнув на распятие, староста попытался выхватить топор, но рука онемела, обвиснув плетью. От нахлынувшего ужаса перехватило горло, грудь разорвал хриплый кашель, и из глаз покатились слезы.
— Плохо тебе, болезный? — насмешливо спросил колдун, неожиданно оказавшийся совсем рядом. — Ничего, сейчас полегчает.
Староста почувствовал у себя на шее тугую петлю, рванул ворот рубахи, силясь вдохнуть хоть немного воздуха, но петля затягивалась сильнее. В глазах потемнело, в этой душной тьме на мгновение вспыхнули красные искры, а затем и они погасли.
Лапша с трудом приходил в себя. Сознание плавало в кровавой мути, голова, казалось, была налита раскаленным свинцом, а тела он вообще не чувствовал. Приоткрыв слипшиеся веки, староста увидел невдалеке заснеженный лес, словно он стоял, хоть ног и не чувствовал. Да и голова не ворочалась. Лапша глянул вниз, но рассмотрел только свою слипшуюся от крови бороду. Стало страшно, клацнули зубы, прикусив распухший, не помещающийся во рту язык. Староста скосил глаза в сторону — совсем рядом с ним скалился торчащий на колу козлиный череп, а дальше виднелись такие же колья с черепами. Поняв, наконец, что с ним случилось, Лапша заорал от ужаса, но из перерезанного горла вырвался только слабый хрип.
Из монастыря молодой человек уходил в приподнятом настроении — цель была близка, и проблем в ее достижении не предвиделось. Настоятель даже приказал выдать ему бумагу о том, что в ограблении Тихона Лапши он не виновен, значит, преследования в городе можно не опасаться. С проникновением в Кремль ему поможет Петр Аркудий, в этом Алексей не сомневался — уж очень посланник Ватикана хотел увидеть таинственную Либерию.
Вот только занозой сидело в голове опрометчиво данное Чуриле обещание принести Велесову книгу. Молодой человек вспомнил, что говорил настоятель о колдуне, и выполнять обещание расхотелось. Насколько могут быть опасны древние артефакты, сотни лет хранившиеся под землей, молодой человек знал по собственному опыту. Слово и само по себе наделено магической силой, а уж если эти слова сложены в заклинания и вырезаны на дереве… Возможно, с помощью их старику, и впрямь, удастся пробудить старых богов и изменить ход истории.
Судя по рассказу богомаза, в подземельях Кремля, действительно, обитало зло. Было ли это как-то связано с черной паутиной или являлось следствием хранения собранных в одном месте магических гримуаров, трудно сказать. Ощущение ужаса, испытанное иноком вполне могло быть иллюзорным, своеобразной защитой от проникновения. В конце концов, пострадал-то отец Сергий не от потусторонних сил, а от сработавшего защитного заклинания. Местной нечисти после общения с анчуткой Алексей не боялся — с ней вполне можно договориться. Сомнительно, чтобы в подземельях Кремля обитали совсем уж чуждые человеку твари.
Улочки и переулки московских окраин вились, переплетались замысловатыми петлями, как заячьи следы на снегу. Город, выплеснувшись за земляной вал, разрастался стихийно. Работный люд селился слободами и строился зачастую как попало. Дома, словно цыплята вокруг наседок, жались к многочисленным церквям, обрастали хозяйственными постройками и огородами. Поэтому прямая, казалось бы, улица загибалась иной раз под немыслимым углом, а то и вовсе заканчивалась тупиком.
Алексей, торопясь добраться до Пречистенки, старался срезать углы, но только еще больше плутал. Наконец, вышел на более или менее широкую улицу, явно ведущую к центру города, облегченно вздохнул, и сразу же попятился назад — навстречу ему, бормоча что-то себе под нос шел отец Паисий. Первой мыслью было удрать, но такое поведение казалось не солидным, да и интересно, почему священник заступился за него перед настоятелем.
— Добрый день, отче, — вежливо поздоровался Алексей.
Отец Паисий поднял глаза, в них мелькнуло удивление.
— Как же тебя, чадо, так угораздило? — спросил он вместо приветствия, словно давно уже беседовал с молодым человеком.
— Что угораздило? — опешил Алексей.
— Как что? Волкодлаком-то как стал? Али тот колдунишко постарался? Ты для того за него радел, думал, что в благодарность расколдует? — Отец Паисий пожевал ус и задумчиво покачал головой. Он рассуждал сам с собой, словно не замечая Алексея. Внимательно вгляделся в лицо молодого человека и вздохнул. — Нет. Давно это в тебе. Да и не здешний ты. Совсем не здешний. Даже сказать не знаю как — чудной, одним словом.
— Э-э-э… — протянул Алексей. От удивления все слова куда-то делись. — Ты-то, отче, откуда это знаешь?
— Да уж знаю чадо, знаю… Пойдем-ка, вон, в кружало[23], зеленым винцом погреемся, да поговорим. А то морозно нынче, аж чоботы к снегу примерзли.
— Да я… — замялся молодой человек, посещение кабака в его планы не входило, — дела у меня.
— Дела подождут. У них ног нет, не убегут, поди.
Послушать, что скажет священник, все же, хотелось, и Алексей согласно кивнул головой.
В низенькой избе с бараньим черепом над входом было дымно, сумрачно и воняло прокисшим пивом. Народа в кабаке немного, видимо, работный люд собирался ближе к вечеру. Лишь пара забулдыг дремала за столами, да жался к печи оборванный нищий, трясущийся то ли с холода, то ли с похмелья.
Отец Паисий разлив водку или, как в это время ее называли, вареное вино по чаркам, подвинул одну к Алексею. Тот покачал головой и отказался. Священник не настаивал, мол, потчевать велено, а неволить — грех. Целовальник, правда, покосился неодобрительно, но промолчал.
— Как звать-то тебя, чадо? — спросил отец Паисий, опрокинув оловянный стаканчик и занюхав рукавом.
— Алексеем, — молодой человек снова почувствовал себя неуютно под пронзительным взглядом попа.
— Алексеем, стало быть… И что же тебе, Алексей, здесь надобно? Пошто явился-то?
Алексей поморщился, чувствуя, что снова придется врать и изворачиваться и коротко ответил:
— Книгу одну ищу.
— И как, нашел?
— Да, вроде, нашел.
— А Чурила на что тебе сдался? Не связывайся с ним. Он душу свою бесам продал. А что за человек без души, так, оболочка одна. — Отец Паисий покосился на чарку Алексея, махнул рукой и выпил. Крякнул, огладил бороду и продолжил, — Много зла он учинил своей ворожбой. Рыщет вокруг аки зверь в ночи, все думает, как веру православную порушить, да старых богов воротить. Видано ли это? На Руси сейчас и так неспокойно. Бояре грызутся, все власть делят, а о народе не радеют, только бы свое брюхо набить. Царский трон и тот шатается.
— А разве может человек все вспять повернуть? — спросил Алексей, помня, что изменить ход историю одному человеку не по силам, разве что, он использует очень мощный артефакт.
— Кто знает, сынок, кто знает. Гляди-ко, что деется-то в Москве? Тьма бесовская уж из-под земли сочится…
— Черная паутина! — воскликнул Алексей.
— И ты ее видишь? — священник удивленно посмотрел на молодого человека. — Вот оно, значит, как… Пробудили, знать, люди древнее зло, что под землей дремало. Грядет година тяжелая, кровавая… Много беды будет. Выживет ли Русь-то?
Вопрос был задан не Алексею, отец Паисий просто рассуждал сам с собой. Молодому человеку захотелось успокоить помрачневшего священника, но слова не шли с языка. Эти знания были из его времени, а история оберегала себя даже от такого незначительного вмешательства. И молодой человек спросил совсем о другом:
— Так ты колдуна-то бил за то, что старых богов вернуть хочет?
— Дык, это… — отец Паисий смутился, закашлялся в кулак, — во хмелю я был. Гневлив я по пьяни-то. Грешен аз, не могу сдержаться. Уж сколько Бога молил, епитимьи строгие на себя налагал, по недели пищи не вкушал, а все без толку. Видно, наказание это мое… А колдун что? Поганый он, и не человек, ровно, а упырь болотный!
Раскрасневшийся от водки священник потряс кулаком, забормотал проклятия, поминая Бога и сатану, и снова приложился к чарке.
— Я вот тоже… не совсем человек, — молодой человек решился, наконец, спросить, о том, что его интересовало больше всего, пока собеседник совсем не запьянел. — Ты же меня из беды выручил и перед настоятелем заступился. Разве оборотень лучше колдуна?
— Подумаешь, оборотень! Что человек, что волк — одинаково тварь божья. Волк-то безгрешнее человека будет. Коли и убивает, так ради пропитания, а не из зависти или подлости.
— Так, это волк… — пробормотал Алексей.
— Ну, да, ну, да… — покивал головой отец Паисий, задумчиво рассматривая снова наполненную чарку. — Человек с черной душой даже безгрешного зверя испоганить может. Только у тебя душа-то светлая, нету в ней зла. Так я и отцу Софронию сказал… Нету в тебе зла. Да и в звере зла нет. Тебе, вот, тяжко. А ему-то каково? Ведь ровно в темнице в твоем теле томится… — Отец Паисий пьяно всхлипнул и закручинился, подперев рукой голову. — Ты ненавидишь его, зверя-то, ну и он тебе не рад. А вы ведь едины. Так-то…
— Да как ты это знаешь? — удивился молодой человек. — И оборотня во мне распознал. Неужели так заметно, что я… не человек.
— А я видеть могу. Есть у меня это… Вон, например, в углу нечистик из бочки пиво тырит. Сунул соломинку, да сосет. А и пусть его… Чай и бесу пивка-то хочется.
Алексей присмотрелся и, действительно, даже не увидел, скорее, почувствовал темное существо, копошащееся у бочки.
— Давно это у меня, — продолжил помрачневший священник и выпил. Он был уже изрядно пьян, язык начал заплетаться, а глаза помутнели. Отец Паисий сморщился, по его щекам потекли слезы. Он их вытирал рукавом и бормотал.