— Я же все имел… приход был большой, богатый… Село-то наше ого-го какое было… Жена, попадья то есть, красавица, детки — две дочки да сынок. Нынче уж такой бы как ты был… А Бог-то по-своему рассудил… Все преставились, за неделю Черная смерть всех прибрала. И жену, и деток… Сам я их отпевал, сам в землю закапывал. Тогда больше половины села померло, а живые их и хоронить боялись… цельные избы покойников. Я ходил по селу, отпевал, могилы копал, да на волокушах их и стаскивал. А вот жив остался… пошто только не знаю… — Священник всхлипнул, приложился к чарке, расплескивая водку по бороде. — С тех пор и запил. Долго пил, а потом опамятовался. Думаю, Бог-то за-ради чего меня, сирого, на земле оставил? Знать, нужен я людям-то. Пошел в церковь, службу повел… Ан нет, не могу… Все жену свою вижу, сына Степку на клиросе. Начало всякое мерещиться… Думал, спьяну чудится, но потом понял, видеть я стал то, чего простому человеку не дадено. Испугался, побежал в монастырь, в ноги отцу Софронию кинулся, покаялся. Тот меня выслушал, утешил, благословил постриг принять, но в монастыре не оставил. Иди, мол, в мир — служи. А дар, де, твой от бога. Вот и служу… как могу.
— Отец Паисий подпер кулаком трясущуюся голову, покачался из стороны в сторону, взял пустую бутылку, посмотрел на просвет и поманил целовальника.
— Хватит тебе, отче, не пей больше, — остановил священника Алексей, потрясенный его историей.
— Эй, ты! Чего оговариваешь-то? — Зарычал на него целовальник. — Сам не пьешь, так другим не мешай! А то сейчас робят кликну, враз тебе бока-то обломают.
— Нишкни, чадо! — поддержал его священник. — Чай, не малое я дите, чтобы мне указывать! А ты не сувайся! — бросил он уже целовальнику. — Коли надо, так я сам этому щенку уши оборву, чтобы старших-то не поучал.
— Ну, и пей! — обиделся молодой человек и направился к выходу.
— Стой, Лешка! — сердито окликнул его отец Паисий. — Я же тебе сказать должен… Вот, ить, забыл, что хотел-то… Чурила-то… Ты бойся его, чадо… Беги отседова… Он…
Священник пьяно икнул, уронил голову на стол и захрапел. А Алексей нерешительно потоптался, размышляя. Ему было и жалко несчастного старика, и зло на него — вот неплохой же человек, а спивается. Заниматься старым пьяницей было некогда, поэтому молодой человек дал целовальнику несколько монет, велел позаботиться о попе и с облегчением вышел из кабака.
Время было уже далеко за полдень, солнце скрылось за высокими стенами белого города, окрасив его башни в нежно-розовый цвет. Сиреневые тени от крестов многочисленных церквей расчертили городские улицы, дома и заборы перекрестьями тюремных решеток. Неуютно и жутковато.
Алексей торопился, опасаясь, что к Петру Аркудию его уже не пустят, сославшись на позднее время. Но посланник Ватикана его ждал и искренне обрадовался, сказав, что уже не надеялся на удачу, пообещал завтра же договориться о посещении Кремля и постараться, чтобы не было лишних людей. От предложения переночевать в посольском доме молодой человек отказался — он там чувствовал себя неуютно. Поляки, узнав «бешеного» московита, зло топорщили усы, скалились и хватались за сабли. Молодой человек решил, как и обещал, навестить Малого, и надеялся, что коробейник не откажется приютить. Тем более дом-то его совсем рядом.
На улице уже стемнело, но Демида дома не оказалось, и Алексей, ожидая хозяина, присел на завалинку. Прислонившись спиной к шершавым бревнам, задремал. Несмотря на морозный зимний вечер, сон был летним — ему снилась лесная поляна, запах земляники и нагретой солнцем сосновой хвои и улыбающаяся Леся. Лесавка что-то весело говорила, протягивала руки и звала за собой. Алексей пытался встать, чтобы обнять девушку, ему так хотелось коснуться шелка огненных волос, погладить по щеке, поцеловать земляничные губы, но подняться не получалось. Молодому человеку, казалось, что он примерз к земле, а зеленая трава холодными змеями оплетает тело и тянет его в темную морозную мглу. Там таилась какая-то злобная тварь, Алексей это чувствовал, он извивался, дергался, просил Лесю помочь ему, но лесавка только весело смеялась. Что-то вцепилось в его плечо, молодой человек вскрикнул, проснулся, вскочил, готовый ударить, и увидел Демида, который тряс его за плечо.
— Ну, ты даешь! Чуть что, так сразу махаться! А я уж думал, что ты больше не появишься, — расплылся в радостной улыбке Малой. — Идем в избу, а то замерз, поди.
Демид затопил печь, к счастью, с нормальной трубой, загремел чугунками, собирая на стол, рассказывал, что беспокоился и еще вчера поджидал Алексея, даже на Торг не ходил, а сегодня решил, что уж не придет, ушел, да, вот, задержался. Купчиха знакомая весточку прислала, что, мол, муж в отъезде, так она, стало быть, Малого ждет, вся, де, истосковалась.
Алексей слушал краем уха, с трудом избавляясь от наваждения сна. Образ смеющейся лесавки вызвал болезненное ощущение утраты и глухую тоску. Молодой человек в свои двадцать с небольшим лет впервые расставался навсегда с человеком, за несколько дней ставшим близким и родным.
Пока ели кашу, закусывая ее пирогами с курятиной (гостинец благодарной купчихи), Демид нетерпеливо ерзал на лавке, выразительно поглядывал на Алексея, но вопросов не задавал — соблюдал обычай. Но, когда разлил по кружкам горячий душистый сбитень, не выдержал.
— Ну, сказывай, что с девкой-то? А то уж я извелся весь. Померла она, али Бог миловал?
— Миловал, — кивнул головой Алексей.
— Э-э-э-э… ну, и слава Богу, — было видно, что такой ответ Малого не устроил, он насупился, но настаивать на подробном рассказе не стал.
— Ну, что ты сразу обиделся? — вздохнул молодой человек. — Вот я сейчас расскажу тебе правду, а ты меня выгонишь из дома на ночь глядя.
— Как это, выгоню? — Демид опешил, в недоумении уставился на гостя и поставил кружку со сбитнем мимо стола, чертыхнулся и пошел за тряпкой.
— А так, — усмехнулся Алексей, наблюдая, как Малой ползает, вытирая липкую лужу. — Девка-то лесавкой была, а я ее к колдуну вез.
— Кем?! — Демид вскочил, стукнулся головой об стол так, что задребезжали плошки, и плюхнулся на пол, охая и потирая ушибленное место.
— Кем была? — переспросил он.
— Лесавкой. Это дух лесной. Неужто, не слыхал?
— Как не слыхать… Слыхал. — Малой подозрительно косясь на Алексея перебрался на лавку. — Только ты брешишь, поди.
— Да вот еще! Что я собака, брехать-то? Я правду говорю.
— Вот здорово! — Демид забыл про больную голову и восторженно уставился на Алексея. — А к тебе-то как она пристала?
— Да вот, приглянулся я ей. Не одного тебя бабы любят, — ответил молодой человек удивленный реакцией Деимида. Он-то боялся, что коробейник осудит столь близкое знакомство с нечистью. — Леся по дороге в Москву мне встретилась, а в городе без лесного воздуха ей плохо стало. Да еще попы эти протестантские ее в подвал заперли. Вот и надо было лесавку в родной лес отвезти.
— Эх, — сокрушенно вздохнул Малой, — я лесавок прежде не видывал. Кабы знал, так получше бы рассмотрел. Так-то вроде девка, как девка… А это… ну, — коробейник подмигнул Алексею, — по бабьей-то части, как она?
— Да ну, тебя! — отмахнулся молодой человек. — Вот, кому до чего, а тебе до баб!
На столе незаметно, словно сами собой, появились жбан с пивом и вяленые окуньки. Разговор под пиво, как ни странно, пошел не о бабах, а о книгах и поисках Либерии. Демид, услышав, что Алексей разузнал-таки, как попасть в хранилище, стал активно напрашиваться в сопровождающие — мало ли какая помощь потребуется. Уж больно ему хотелось посмотреть на старинные книги.
Алексей долго отнекивался. В подземелье могло быть опасно, и неизвестно, как поведет себя коробейник, столкнувшись с какой-нибудь сверхъестественной тварью. Да и выступать в роли экскурсовода не хотелось, одного Аркудия было более чем достаточно. Но тут он вспомнил рассказ инока Сергия, и ему в голову пришла одна мысль.
— Малой, а ты молитвы знаешь?
— Конечно, знаю, — ответил озадаченный коробейник. — Я, почитай, весь Псалтырь наизусть выучил. А тебе пошто?
— Пригодиться может. Ладно, уговорил, пойдем.
Весь следующий день прошел в ожидании. Алексей несколько раз наведался через улицу к посольскому дому, но ему неизменно отвечали, что господина Аркудия нет. Наконец привратник, не выдержав, пообещал надоедливому парню передать посланнику Ватикана, где его можно найти. Мол, вот вернется господин Аркудий из Кремля и сам за ним пошлет.
Демид тоже маялся дома. На Торг он не пошел из опасения, что Алексей уйдет без него, и весь день что-то делал по хозяйству. Расчистив дорожки вокруг дома от снега, вычистив и вымыв чугунки и плошки, уселся поближе к окну, латать рубаху.
— Жениться тебе надо, Малой, тогда будет кому портки с рубахами зашивать, — зевая, сказал молодой человек, который валялся на лавке, пользуясь случаем, чтобы отоспаться.
— Дык вот, собираюсь после Великого поста.
— Да ну! — удивленный Алексей даже сел. — Так ты, значит, решил распрощаться с вольной жизнью? А как же купчихи да боярыни без твоих ласок? Ведь, зачахнут же. Или одно другому не мешает?
— Скажешь тоже! — обиделся Малой. — Нешто, я буду от жены гулять?! Грех это, да и к чему тогда жениться, коли на стороне шастать. Пора остепениться уж. Девица пригожая приглянулась, да и я ей мил. Не здесь, правда, в Суздале. Я летом там коробейничал. А оно и к лучшему. Дурно в Москве-то, суетливо да муторно как-то. Так что, деньжат поднакоплю, чтобы домишко с лавкой купить, и оженюсь.
— Ну, и правильно! — согласился Алексей. — Нечего в чужих постелях греться. И из Москвы уезжай, не спокойно здесь, и в ближайшее время покоя не предвидеться.
— А ты почем знаешь? — насторожился Демид. — Али слышно что, нехорошее.
— А, что тут слышать? — отмахнулся молодой человек, понимая, что ничего конкретного он не скажет, даже если бы захотел. — Поляки, да немцы всякие на Москву как на кусок пирога облизываются, а бояре уж тот пирог делят, между собой дерутся, кому больше достанется. Уезжай, Малой, подальше из Москвы и дом свой продай, чтобы назад не тянуло.