езность сопротивления, он затих, стараясь не раздражать кусачих тварей.
Чурила, появившийся из-за печки, весело хохотал, хлопал в ладоши и приговаривал:
— Вот и хорошо, вот и славненько! А то, эвон, с оружием в гости явился. Ты думал, Чурило-то дурак? Ан, нет, не дурак! — Затем глаза колдуна сверкнули красным, и голос стал злым. — Ты, что, пащенок, с книгой-то сделал? Ей же цены не было! Она одна такая во всем мире осталась, а ты ее угробил! Ты, молокосос, меня обмануть думал? Кишка у тебя тонка! Тот оберег, который я дал, непростой был. Я все видел, что ты в подземелье творил. Ну, ладно, с этими двумя дурнями возился, так, то твое дело. Но за книгу со мной расплатишься.
Старик махнул рукой, и пауки разбежались по углам. Алексей вздохнул с облегчением — присутствие этих тварей, мягко говоря, напрягало. Он с ужасом думал, что пауки его сейчас начнут жрать, но, видимо, колдун решил зачем-то оставить пленника в живых или просто растянуть удовольствие.
— Если бы я книгу не выкинул, мы бы сгинули в этом подземелье, — прохрипел молодой человек. Онемение проходило, видимо, паучий яд был слабый или не действовал на оборотня.
— Ты-то бы не сгинул, для того тебе оберег и даден. А ты, лудило[27], вместо того, чтобы самому бежать, друзей спасал. — Чурила уселся на лавке, с ненавистью разглядывая опутанного паутиной пленника, и сам был похож на тощего голодного паука. — Ты хотел меня перехитрить, да в свой мир уйти. Только я нашел способ, как тебя из города выманить. Вишь, сам прибежал! Что, стащила твоя лесная потаскуха книгу-то? — язвительно спросил старик. — Так это я ее послал. Девка-то — дура. Все они дуры, когда дело до мужиков доходит, мозги-то куриные. Я ей говорю, мол, скоро уйдет твой дружок, а про тебя и не вспомнит. Надо, говорю, волчонка твоего ко мне заманить, а уж я найду, как его уговорить остаться. Книгу, мол, его принеси мне, он за ней и придет. Она, тетеха, в город-то и полетела за тобой.
— Ах ты, козел старый! — зарычал Алексей, дернулся, пытаясь освободиться, но паутина была прочной и держала крепко.
— Не дергайся, а то сейчас паучков кликну, так враз успокоишься. А то, ишь, извивается ровно червяк на крючке. Червяк ты безмозглый и есть! Нечего было с лесавкой связываться, ума у нее, что у той деревяшки. Да и у обычных-то баб не больше. Так что, по своей дурости ты попался, теперь жди моего решения. А я еще подумаю, что с тобой сделать. Может, служить заставлю, а, может, на коврик к двери пущу. Человеком только точно не оставлю, волком погостишь — дикого-то зверя проще приручить, чем человека. Вот сейчас оборочу тебя, да на цепь посажу. — Колдун достал с полки полоску кожи и наклонился над Алексеем. — Ошейничек это не простой, он человечью волю подавляет, а звериную сущность на свободу выпускает. Так что, назад в двуногого уж не перекинешься. Э-э-э, да у тебя и рисунок колдовской почти стерся, — довольно проговорил Чурила, — стало быть, прощай Алексей Артемьев сын.
Молодой человек закрутился на полу, пытаясь увернуться от колдуна с ошейником, дернул ногами, удачно пнув старика в колено. Тот взвыл, отскочил и попытался зайти с другой стороны. Алексей, не желая сдаваться, изогнулся, щелкнул удлинившимися клыками, вцепился в жилистое запястье колдуна, и зарычал, почувствовав во рту соленый вкус крови.
— Ах, ты, пащенок! — завизжал Чурила. Пытаясь освободить руку, ударил Алексея кулаком в лицо, но тот лишь сильнее сжал челюсти так, что послышался хруст кости.
Старик, воя от боли, молотил кулаком, кровь из разбитого носа хлынула в горло и, молодой человек, чувствуя, как захлебывается, выпустил руку, закашлялся, сплевывая кровавые сгустки.
Матерно ругаясь и скуля от боли, Чурила метнулся к печке, схватил кочергу и, обрушил ее на голову пленнику.
Отец Паисий выслушал Демида, мрачно качая головой, и, пробормотав: «Одно к одному», велел ложиться спать, мол, утро вечера мудренее. А завтра с утра он с сельчанами все равно к колдуну собирается. Старика давно проучить пора, совсем озверел, вон, старосте голову оторвал. Что там дальше еще учудить может?
На следующий день засветло мужики собрались на небольшой площади перед церковью. В свете факелов мелькали сумрачные бородатые лица, зажатые в руках топоры, вилы и прихваченные из дома иконы. Отец Паисий вынес из церкви две бутыли. Одну — побольше — со святой водой сунул в руки Демиду, другую оставил себе и всю дорогу к ней прикладывался, наверное, для храбрости.
Шли с молитвами и образами. Священник время от времени останавливался, что-то бормотал, крестился и даже, кажется, принюхивался, но вел крестьян уверенно, по лесу не плутал. По глубокому снегу идти было тяжело, а снегоступы захватить не догадались. Мужики пыхтели, матерились, исходили потом, но упрямо перли вперед, ломая валежник. Наконец, процессия вывалилась из густого подлеска на небольшую круглую, словно блюдце, полянку. На ней утонула в снегу маленькая избушка, окруженная частоколом.
Разглядев украшения кольев, мужики попятились и начали креститься.
— Не пужайтесь, детушки! Это проклятый колдун для нашего устрашения черепа развесил. Нечего ворога своим страхом тешить, идемте. Бог нас не оставит, — успокоил отец Паисий и решительно двинулся вперед.
Но, пройдя несколько шагов, замер и охнул, осенив себя крестным знамением.
— Так вот она где?! Нашлася! — воскликнул священник скорее обрадовано, чем испугано.
Приободрившиеся было селяне с воплями ужаса шарахнулись обратно к лесу, чуть не сбив с ног Демида. Его же после кошмаров кремлевских подземелий мало что могло напугать. Но и Малой настороженно уставился на человеческую голову, торчащую на одном из кольев. Слегка обклеванная воронами голова зло сверкала уцелевшим глазом и скалила желтые зубы.
— Как это тебя, Тихон, угораздило? — сокрушенно вздыхая, спросил отец Паисий.
— Пшшел вон, с-с-тарый пьяница-а-а! З-з-загррызу! — просипела голова, дергая посиневшими губами.
— Тьфу, пакость какая! — в сердцах плюнул священник. — Как был ты при жизни охальником, Лапша, так им и после смерти остался. Ишь, расшипелся! Ни рук, ни ног, одна башка, да и та лается. Куда тебе грызть-то? Торчи уж, а то вот сейчас окроплю святой водой да распятьем по лбу припечатаю — враз скукожишься! — Старик погрозил голове кулаком, но потом сменил гнев на милость и добродушно проворчал, — Ну, да ладно, не буду, повиси покудова. Вот сейчас колдуна спалим, глядишь, и ты упокоишься.
Отец Паисий отвернулся от растерянно хлопающей глазами головы и удивленно всплеснул руками.
— А мужички-то мои где? Эвон, куда, родимые, убегли! Эй, ребятушки, наберите-ка хворосту, да тащите к избе. Сейчас мы ее запалим вместе с хозяином, пока он не очухался.
— Отче, как это «запалим»? — нахмурился Демид. — Там же, поди, Алешка?
— А ведь и верно… — священник растерянно почесал голову, сдвинув камилавку набекрень, так, что она стала похожей на шутовской колпак.
— Я пойду туда, — Малой кивнул на жилище колдуна.
— Один? — старик удивленно вскинул брови.
— Дык, один… Эти-то, думаю, в избу не сунутся. — Демид покосился в сторону леса. — Ладно, если половина с хворостом вернется.
— А коли, не ровен час, Чурила только того и ждет, чтобы еще одну голову на кол повесить?
— Да как-нибудь сдюжу. Не могу я просто так тут стоять — Алешку-то спасать надо.
Отец Паисий внимательно посмотрел на Малого, потеребил бороду и сказал:
— Коли есть, кого спасать… — но, увидев, как вскинулся Демид, замахал на него руками. — Ладно, ладно, иди, только на рожон не лезь. И еще… Ты ведь, поди, не знаешь, кто таков Алексей-то?
— Да не все ли равно! Он мне друг, а больше ничего и знать не хочу. Какого он там рода-племени, русский, немчин, али еще кто — это дело десятое, — раздраженно перебил священника Малой и направился по тропинке к избе.
Пробыл там он недолго и вышел, растерянно разводя руками.
— Нету там ни Алешки, ни колдуна этого. Никого нет.
— Вот оно как… — отец Паисий задумался. — А зверя никакого там не видал?
— Да нет, говорю, никого. Ни человека, ни зверя, разве что, тараканы за печкой. Так я их ловить не стал.
— Не… — протянул священник, — тараканы — это не то. Ну, Чурила, как его берлогу запалим, сам, небось, прибежит. А вот друга твоего, думаю, уже не сыщешь.
— Это почему? — спросил расстроенный коробейник.
— А потому… — отец Паисий замялся и добавил, — где ты в лесу его найдешь? Хоть живого, хоть мертвого.
Мужики из леса вернулись, действительно, не все, но зато натащили сушняка, сложили вокруг избы, даже стен стало не видать. А узнав, что хозяина дома нет, повеселели, приободрились и работали споро. Надрали бересты с ближайшей березы, сунули в промерзший хворост и подпалили избушку с четырех сторон.
Волк долго приходил в себя, с трудом выбираясь из вязкого небытия, наполненного болью и страхом. Воспоминания о ненавистном человеке, ударившем его по голове, заставили зверя зарычать и вздыбить шерсть на загривке. Он принюхался и не почуял рядом врага. Пахло застарелой кровью, плесенью, железом и землей. Но враг был где-то рядом, и его надо было убить.
В голове зверя теснились смутные образы-воспоминания: мрачный злой старик, рыжий парень, девушка с огненными волосами, от которой так сладко пахло. Он ее любил когда-то, а она предала его. Хаос образов вызывал чувство тоски и утраты чего-то очень важного. И еще волк вспомнил, что должен выполнить обещание и раздраженно зарычал. Нет, он никому и ничего не должен. И воспоминания это не его, а человека, которым он когда-то был. Того человека нет, и теперь зверь свободен и может, расправившись с врагом, убежать прочь из этой пропахшей болью и страхом норы на волю, в лес. Там свобода, упоительный запах добычи, радость легкого бега по пушистому снегу. Там пропахший хвоей ветер выдует из головы мучительные воспоминания.