– О вас, милочка, уже ходят слухи.
– То есть? – вспыхнула я.
– Ну, ну, не краснейте так. Ничего ведь страшного. Просто некоторые ценители выражали по вашему поводу, скажем, тихий пока, но восторг. Нет, это, разумеется, еще не полноценные слухи, зачем преувеличивать. Но точно – слушок. Такой, знаете, шелест. – Он пошевелил в воздухе пальцами, как будто в них зажата была банкнота. – В нашей среде провинциального центра все быстро становится известно.
Я ответила, что обязательно приду к нему в училище. А сама пребывала в растерянности. Что за слушки? О моих картинах? Меня подташнивало. Словно бы я долго пробавлялась спертым воздухом и вот вдруг на меня хлынул кислород. Каждая молекула в нем искрилась. Каждая молекула опьяняла. Неужели это я? Неужели все происходит со мной, а не с какой-нибудь Марией Башкирцевой во Франции? Мне даже становилось страшно. Зачем так быстро? Не надо! Я бы хотела еще немного победствовать. Ведь без этого не бывает настоящей биографии, настоящей судьбы художника. Да, мне было страшно, как будто внезапно я оказалась на каком-то гребне – на волне или на горе. Того и гляди рухнешь вниз. И мне хотелось побыстрее рухнуть. Почему вдруг меня закружила удача?
Но я уже чувствовала сладость первого успеха. У меня немел язык, словно под него сделали укол. И мне снились феерические сны. Меня окружали какие-то волшебные существа. И прозрачный столб уходил в космос. Мне снилась Япония или Корея, море и остров, наверное, Таити, не знаю… Но Корея мне точно снилась. Меня волновало название той картины, да и само имя художника: Ан Гён, Ан Гён… «Путешествие-сон к берегу Цветов персика». И мне снились тесные улочки, домики с черепичными и загнутыми по краям крышами, причудливые деревья, цветы. Чосон. Даже древнее название страны было как сновидение.
А «Семь лучей» я решила завершить самостоятельно. И сделала это. Твердо и спокойно. А потом собрала несколько картин и потащила их в училище на суд Французу. Да того в училище не оказалось. Что делать? Не тащить же обратно? Мне предложили оставить все в его кабинете. И я с легкостью так и поступила. Все-таки в глубине души я не верила, что эти мои холстинки и картонки представляют какую-то такую ценность. Собиратель-врач-дилетант, по-книжному говоря. Тем более его коллега из Улан-Удэ.
Вечером на крыльце что-то загрохотало. Я прильнула к окну, заслоняясь ладонями от света в комнате, скашивая глаза влево. На крыльце темнела фигура. Я сразу узнала высокую фигуру Кита. Но где же второй, Мишка?
Побежала открывать.
В дом ввалился Кит с лыжами, рюкзаком. Сразу запахло дымом, горелым хлебом, хвоей. На лице Кита серебрилась поросль, схваченная морозцем. В тайге он не брился.
– Сережка, а где Мишка?
– Шаман? – устало переспросил Кит. – Остался.
– В тайге?
– Ну, самое, да, а что? Там его дом, самое, как говорится.
– Но… Но… у него же там нет еды?
– Добудет.
– Чем?
– Ты дашь мне спокойно раздеться? – с раздражением спросил Кит. – Или, может, мне лучше и не раздеваться?
– Давай, давай, – сказала я и бросилась на кухню. – Сейчас приготовлю ужин, ты же голодный, из тайги.
Кит раздевался, потом умывался, а я разогревала на плитке картошку с тушенкой, заваривала чай. Кухонька там была совсем крошечная, и мы обычно трапезничали в большой комнате за круглым тяжелым столом на толстых резных ножках.
– Надеюсь, есть выпить? – спросил Кит.
– Да, вино, «Букет Молдавии».
– О, марочное. Давай.
С мороза лицо у Кита было красное, глаза и так блестели. Чуб свалялся. Я налила ему вина.
– А себе?
Я ответила, что утром пойду в училище и не хочу, чтобы от меня пахло.
Кит шумно потянул носом.
– От тебя всегда чудесно пахнет.
Я подобралась, настороженно глядя на него.
– Ну чуть-чуть плесни, поддержи компанию-то, самое, – попросил Кит.
И я слегка пригубила вина. И напомнила о Мишке. Кит азартно закусывал и не отвечал. Я снова спросила о Мишке.
– Да чего ты беспокоишься, самое. – Кит вскинул веселые серые глаза на меня, зачесал назад чуб. – Думаешь, я его в пропасть столкнул, да? Или в проруби утопил? – Он засмеялся на мой испуганный вид. – Даже если бы и хотел: что с ним с-станется? Шаман тут же полетит на крыльях своих помощников. А в проруби к его услугам щука, таймень. Первые слуги шамана. Он мне рассказывал в тайге, у печки…
– Вы ночевали в зимовьях?
– Ну, первую ночь так, устроили стенку из лапника, под себя тоже лапник, а три бревна положили, подожгли, они всю ночь горели, нормально было. А потом уже и в зимовье вышли, самое… Хорошо в горах, Лида! Ущелья в сосульках, сугробах. Солнце светит, как на курорте. Воздух чист, как перышко лебедя. Ух!
Он снова выпил и взялся за еду. Я терпеливо ждала. Он взглянул на меня исподлобья.
– Что, ждешь про Мишку? И самого Мишку?
Я смутилась, отвела взгляд, передвинула тарелки… Кит молча ждал ответа, медленно жевал. И был мне невыносимо противен. Да, в нем сейчас сконцентрировалось все душное, тяжкое, что есть в мужиках. Как запах грязных портянок ихних. Они смотрят на нас, как на собственность. Каждый из них считает тебя собственностью. Давай, мол, заголяйся, раздвигай ноги, ты создана для этого, ну. Как будто хотение мужика для женщины закон. Паскудство какое. Утри нос, донжуан! И дои себя сам.
Я снова посмотрела на него, но уже с вызовом, откинула волосы и ответила:
– Да.
Кит набычился, снова принялся за картошку. Взял бутылку и налил себе, залпом выпил.
– Сережа, – твердо сказала я, – это уже похоже на какой-то спектакль. Просто скажи, что с Мишей.
Кит мотнул головой, как будто отгонял надоедливую муху.
– Да ничего. Бегает по тайге, ставит капканы. Зверя добывает на бубен. Не с дырками же ему быть?
– Кому? – не поняла я.
– Да бубну, не Мишке, ему одну дырку прикрыли. А на бубен нужна кожа, а для этого надо специально убить зверя. Вот он и гоняется.
– С капканами?
– Ну а что.
– Но… но… что же он там будет есть?
– Жратву! – рявкнул Кит.
Я поморщилась:
– Не ори, а? Я не глухая.
– А чё ты пристала? Мишка да Мишка. Все у него хорошо. Он в том зимовье Виталика. Есть там запасы. А сам Виталик уже ушел. Мишка поохотится, себе там чего заберет, а остальное оставит в уплату этому егерю. Или вон ты заплатишь картинами?.. – Он нехорошо ухмыльнулся. – Гляди, Лидочка, потом к делу твои картины пришьют…
– К какому делу?
Кит вскинул брови.
– А ты забыла? Совсем забыла? Что наш шаманчик-то, с-самое, беглый, по сути, зэк, самое?
– Но ты же сам утверждал, что его оговорили?
– Хм, утверждал… Ну утверждал. Да не все.
– Что еще? – спросила я, глядя во все глаза на Кита.
– А то, что… когда на катере он удирал из заповедника, за ним поплыли на моторной лодке мент и лесничий. А тут как по заказу налетела сарма, да и не сама, а ее двойник. Но и этого было достаточно, чтобы перевернуть лодку, самое. Бултых! А катеру что, он шел и шел поперек волн. Так те двое и захлебнулись насмерть. Мы и не видели. Полуслепые были с похмелья… Чего нам назад глядеть. Скатились в каюту, чай сварганили. Рулевой вперед глядел… А что там позади? Ну поселок, заповедник, где нам уже ни капли никто не давал по распоряжению директора. Запойная была команда…
Я растерянно смотрела на Кита.
– Но ты не рассказывал…
– Не рассказывал, – согласился Кит, вздыхая и поглаживая ладонью поверхность стола. – Потому как… Необязательно все рассказывать.
– Так это Мишка виноват? В гибели людей?
Кит просмеялся трубно, как какой-нибудь сивуч.
– А кто? Я, что ли?.. Он, тунгус дырявый. Он! Всюду сеет смерть, пожар и неразбериху.
Меня как током ударило. Я точно уже слышала эту фразу! Или думала этими же словами. Или вообще – когда-то это все было.
– Ну что ты, самое, так глядишь? – спросил Кит. – Ладно, не будем слишком драматизировать… Но знаешь, лучше бы от него держаться подальше, вот, с-самое.
– Подожди, подожди… Но ты же сам кинулся его выручать?
Кит нехотя кивнул.
– А как иначе? Друг детства, земляк-островитянин. Что я, должен был, самое, с-сдать его с потрохами? Да и не он это явно поджег, не мог Мишка… И там нестыковки, я узнавал подробности потом. Слишком поздно загорелось, после его ухода много времени прошло. Даже если он по дурости кинул или обронил окурок – не выходит, не могло так долго это все тлеть. А может, и могло… Но дело не в этом… Даже если и он, так нечаянно. Привыкли все валить на тунгусов. Они уже как последние из могикан, самое. Мы к ним пришли вообще-то, а не они к нам, самое. Поперли их отовсюду, тунгусов-то. Сейчас на Байкале хоть с десяток наберется?
Я сжала виски руками.
– Ой, Сережа, тебя не поймешь. То ты одно говоришь, то у тебя ветер в другую сторону… Как флюгер. Или ты вспомнил, что и я тунгуска?
Кровь бросилась в лицо Киту, он побурел.
– Это самое, Лида, не пори чушь! Я всегда так думал и говорил.
– То ты одно, то другое…
– Говорю же, что друг детства и все такое, с-самое.
– А разве ты не знал, что на нем и два утопленника?
– Нет, клянусь! – вскидывая чуб, воскликнул Кит и даже пристукнул кулаком по столу. – Позже узнал подробности, в Усть-Баргузине.
Мы молчали. Кит искал сигареты.
– Не кури, пожалуйста, – попросила я. – Или иди на улицу. А то у меня хозяин интересовался, кто здесь дымит… Пришлось изворачиваться. Он врач.
– А, самое, тот кореец? Он что, приходил без нас?
– Да, за картинами.
– Снова купил? – удивился Кит.
Я с достоинством кивнула.
Кит покачал головой.
– Хм, что-то тут нечисто…
– Что?! – вскричала я. – Мои работы нечисты?!
– Нет, я, с-самое, в том с-смысле… это… Лид… Просто…
Я готова была разрыдаться, но Кит сумел меня убедить, что его огорошила скорость, с какой меня признали, и все такое. Ведь и меня это ошеломляло, честно сказать… Он вышел курить, а я убирала со стола. Женщина – вечная официантка, уборщица, повар, доярка…