Хотя после ухода Лиена я уже трезвее подумала обо всем. И поняла, что сейчас мне, как глоток воды страждущему в песках, нужен Мишка. Без него я не могла прикоснуться к кисти, палитре. Он точно нашаманил это наваждение! И сам скрылся в тайге. Мишка мне начал сниться.
А однажды утром я обнаружила в почтовом ящике извещение. Что? Кто? Сердце забилось. Сразу померещился вызов на суд по делу о беглеце Мишке Мальчакитове. Нет, это было приглашение на междугородние телефонные переговоры. Телефона-то в доме не было. Вызывал меня на связь город У. В назначенное время я пришла на станцию.
В телефонной трубке послышался голос Кита. Он спрашивал, как у меня дела, вернулся ли Мишка… Узнав, что еще не вернулся, Кит заметно ободрился. Хотя он и так был чем-то возбужден.
– Лида, слушай внимательно. Мишка может вернуться к себе в заповедник. Понятно?!
– То есть как? – опешила я.
– А очень просто. Пусть покупает билет на самолет и летит. Деньги я вышлю. А может, сам приеду к вам и дам ему денег. Пусть летит. Все. Он свободен. Ты слышишь?
– Да, – проговорила я, – но…
– Сейчас по-быстрому объясню. Я бы на выходные приехал, но шеф завалил работой, лечу к оленеводам в Усть-Мую, не знаю, когда вернусь. Там конфликт между бамовцами и оленеводами, надо срочно разбираться…
– Так что с Мишкой? – нетерпеливо спросила я.
– Да ничего, самое, – ответил Кит. – Он невиновен. Поджигатель сам сознался. Точнее поджигательница. Это начальница аэропорта. Она сейчас здесь, в Улан-Удэ, в больнице. У нее нервный срыв, ее проверяют на шизофрению, или что там, черт ее знает. Но она уже дала признательные скрупулезные, самое, п-показания. Это она взяла канистру у лесника Шустова, ну стырила, там же дома не закрывались, чтобы подставить его.
– Зачем?
– Да как, самое? Она этот дом хотела своей дочке, вышедшей замуж. Там же та еще чехарда с домами. Битва.
– Переговоры через пять минут заканчиваются, – послышался резкий женский голос.
– Блин, самое, как в тюрьме. Короче, потом подробнее расскажу. Но, в общем, хотела Шустова, а подставила своего кровного эвенка. Вот и все. А всем это и было ясно, ну, что Мишка невиновен. Вот и открылось.
– Но может, это бред? Ее галлюцинации? Ты сам говоришь…
– Да все точно. Все совпадает. Потом я…
Связь прервалась. Я глубоко вздохнула. Как будто вынырнула из воды. Нет, Мишка просто фантастический какой-то человек. Как же его, бедолагу, мотает жизнь, ну словно щенка или котенка, правда. И я начала думать про Мишку, про Мишку… Вспоминала тот день, когда мы вчетвером, еще подростки, бежали на коньках по Байкалу вдоль острова Ольхон. Как же нам было весело! Мы с Полинкой смеялись над мальчишками, так не похожими друг на друга: большущий Кит и юркий невысокий Мишка. А Полина засматривалась на Кита, это уж так… Но он… он засматривался на меня… А я… ни на кого. Потом полюбила Кита… И Мишку… Вот же наказание-то. Я слишком любвеобильная какая-то.
Но… что все это означает? Теперь Мишка свободен? Ему нечего больше бояться?..
Я напряженно раздумывала над словами Кита.
Что же будет дальше? Когда вернется Мишка? А вдруг он придет сюда, а я уже перееду? Но в таком случае надо оставить записку для него, пусть дедушка этот передаст. А если Мишка выследит, что меня в доме нет, и просто уйдет? Куда? Да куда глаза глядят. Он же не знает, что эта начальница аэропорта во всем созналась.
Я пыталась представить, что же предпримет Мишка, услышав эту весть. Останется со мной? А если нет? Если захочет тут же вернуться в свой медвежий угол? Я ведь за ним туда не последую, как жена декабриста. Я и так живу здесь, как декабристка.
И я отчетливо поняла, что на самом деле боюсь потерять Мишку. И мне хотелось бы забыть о нашем разговоре с Китом. И забыть, что тут у нас было… Да, да, я выбираю Мишку. И мне надо крепко привязать его. Я хотела бы, чтобы эта наша жизнь на Ангаре продолжалась бесконечно. И готова пожертвовать столицами.
Хм, как будто в столицу путь открыт.
Я со страхом ждала продолжения этой запутанной истории.
По рекомендации Лиена я попала в областную больницу, где мне под наркозом сделали эту ужасную операцию. Я ничего не ощутила. Лишь когда очнулась, испытала тянущую боль и чувство какой-то пустоты… Персонал ко мне относился чудесно. Что значит – по блату. Медсестра решила, что Леонид Робертович мой любовник. Я ее как могла разуверяла. Но она не поверила. И недоумевала, почему Леонид Робертович не настоял на рождении ребенка. Ведь у них с его Наташей нет детей.
Дурочка, это был сынок Мишки Мальчакитова, бедного тунгуса, скрывающегося в тайге, я точно знаю.
От Мишки, конечно, я решила все сохранить в тайне. Ни к чему ему знать.
О ребенке…
И может быть, о своей… то есть его – невиновности… Ну по крайней мере пока.
Я все еще жила в доме на Ангаре. В дом переехал старик. Боясь, что Мишка все-таки может уйти куда-нибудь насовсем, не застав меня здесь, я осталась. Попробую, что из этого получится?
И в общем, жизнь с Чой Соком оказалась сносной. Это был молчаливый старик. Правда, сразу дом наполнился странными запахами. Старик любил готовить свою корейскую еду. А это значит, что все – картошка, рис, макароны, ну буквально все, все было под рыбными или другими соусами. Меня от них мутило. Он поначалу угощал меня, но я просто не могла это есть. Красный перец, чеснок, кориандр, горчица, имбирь, сахар, мед – все само по себе и пахнет вкусно, но когда это смешивается, когда в смесь добавляется рыбный соус – о-о нет, нет!.. А Чой Сок ведь был рыбак. Поэтому рыбу он любил и ел постоянно.
Но вот наблюдать за процессом приготовления было любопытно.
Старик приносил с реки свежую рыбу, он же сам ее и ловил на удочку и спиннинг. Дав ей немного вылежаться, он брал разделочную доску, остро наточенный нож и начинал быстро и ловко разделывать. Чешуя так и летела с треском во все стороны, серебрилась на его смуглом морщинистом лице. Затем он отрезал ловкими точными движениями голову, плавники. Все тщательно промывал, вынимал кости и нарезал тонкими пластинками. Клал кусочки в пластмассовый тазик и засыпал солью, кольцами лука, перцем, потом заливал уксусом, аккуратно перемешивал и оставлял в покое на час. С его позволения я делала наброски: печь, корейский старик с рыбой и ножом. Старик сворачивал цигарку. Он не признавал ни сигарет, ни папирос. Сын привозил ему табак и папиросную бумагу, которую ему присылал из Китая коллега, бывавший в Иркутске, на Байкале в туристической поездке. И, сдвинув заслонку, он курил, пускал дым в печку, посматривая на меня искоса, задумчиво. Потом натирал морковь, посыпал ее нарезанным мелко чесноком и кориандром, заливал подсолнечным маслом и слегка обжаривал. Час истекал, и, глянув на свои большие часы, которые он всегда держал в боковом кармане, старик бросал лавровый лист, перец в горошинах, выворачивал сковородку с морковью и медленно перемешивал все в тазике. После этого рыба дозревала несколько часов, обычно до вечера. И вот к ужину блюдо было готово. Из вежливости я могла съесть пару кусочков. Мне не нравился запах кориандра.
Кроме рыбалки и приготовления рыбы, старик любил зажечь огонь в печи и сидеть смолить свои самокрутки, глядя на пламя, слушая треск поленьев. Лицо у него было – как у индейца Хау. Редко я видела на нем улыбку. Оно было поистине бесстрастным. Но Лиен, приехав через недельку после переселения отца, нашел, что он совсем переменился и выглядит здоровым и бодрым, радостным. Что значит близость к природе, реке, рыбе, огню!
Лиен просил у меня что-нибудь новенькое. Но я ничего не могла ему показать, кроме карандашных набросков. Семь лучей стали для меня такой вот решеткой. Я не могла продвинуться.
От Кита не было слухов.
И Мишка не возвращался…
Но однажды он все-таки пришел.
И пришел он ночью. Я спала и видела какой-то сон про Ольхон. Мне снился дом, занесенный песком. Мне было не по себе. Я ожидала, что сейчас сюда придет Песчаная Баба и спросит: зачем я ее рисовала? Зачем продала картинку? Но и уйти оттуда я почему-то не могла. Обреченно ждала… И услышала стук в стекло: тук-тук. Сначала мне представилась какая-то большая худая птица на тонких ногах, с длинным клювом… Но тут же я сообразила, что это… это скорее всего Мишка! Эвенк мой вернулся. Я вскочила и подбежала к окну, раздернула занавески и увидела чью-то лохматую морду – отшатнулась. Да просто ветер раскачивал фонарь на столбе, и тени шарахались повсюду. Нет, это был Мишка.
Я поспешила в сени. По пути приостановилась, прислушалась. Старик похрапывал в своей спаленке.
Я открыла дверь и обняла Мишку, схватила его, как самую большую драгоценность во всем мире, схватила его за шею, за плечи, за руку, потянула в сени.
Как же густо и вкусно от него пахло тайгой! Мишка вернулся!
– Мукус, – прошептала я его эвенкийское имя и еще имя его тотема: – Микчан…
Что значит – Кабарга, мой Клыкастый Олень…
Но тут же я приложила палец к губам.
– Тсс. Тут теперь живет старик. Чай С Соком, помнишь? А я не захотела уже съезжать. Боялась, ты меня не найдешь…
Я прижималась к нему всем телом. Мишка всматривался в темноте в мое лицо, гладил мои растрепанные волосы. Он был немного ниже меня, и я чувствовала, что он привстает на цыпочки, чтобы казаться выше…
– Так мне уходить, ага? – сказал он, останавливаясь.
– Нет, зачем? – в тон ему ответила я.
Ох, как я соскучилась по его голосу, запаху, по его присказкам, песням, по его странному миру.
– Но… как же? – спросил он.
– Ничего. Старик вообще молчун. Из него слово клещами не вытянешь. У него нет тут друзей. Он сам по себе. Скажем, что ты мой земляк, с Ольхона, да и все. Мол, поживешь немного.
– А зачем, а?
– Ну какая разница. Приехал отдохнуть, погостить в Иркутске. Или ищешь работу.
– А где я ее найду?
– Ой, Миша, да нигде! Ладно, скажем, что отдыхаешь. Работаешь в тайге. Хоть в заповеднике. Или вон вообще на Чаре оленеводом. Кит к ним поехал в Усть-Мую. Там конфликт к