– Но священный олень всегда белый, – возразила я.
Мишка отрицательно покачал головой.
– Хорошо, она будет серебряной, – сказал я, вспомнив все наши сказки, в которых так много было серебра: серебряные птицы, серебряные лыжи, дом из серебра.
Мишка махнул рукой.
– Да, так? – спросила я.
– Не-а, зачем? – откликнулся Мишка.
– Какой же мне ее писать?
Мишка пожал плечами.
– Еще не знаю… подожди…
– А чего мне ждать?.. Ты же вон все со своей игрушкой возишься!
– Это ружье, – сказал уважительно Мишка.
– А это я, – ответила я с вызовом и просто сбросила халат, под которым уже ничего не было.
Мишка так и застыл, как в детской игре «замри!» Рассыпавшиеся волосы щекотали мои сосцы, лопатки, тело покрывалось мурашками. Мишка откладывал ружье, вытирал руки о штаны, загипнотизированный моим телом… Как бы увидеть себя его глазами? И написать серебром?
Пахло красками. Мишка подходил ко мне, вытягивал руки, клал ладони на сосцы, и по моему телу пробегали волны, как по морю. По нему летели чайки. И где-то глубоко зарождалась сарма – оглушительный и самый свирепый ветер. И Мишка готовился стать мореплавателем… Сюда, сюда… Лепестки трепетали напряженные, как плавники рыб.
Но тут послышались шаги в сенях, и я кинулась прочь, подхватив одежду. Мишка срочно выдергивал из штанов полы рубашки, чтобы прикрыть торчащий уд. Потом сгребал ружье и коробки с гильзами, свинцом, порохом…
Вскоре послышался голос пришедшего. У меня открылся рот от изумления. Это был женский голос. Застегнувшись и торопливо заправив волосы, я вышла из комнаты. У двери стояла невысокая женщина с черными крашеными, видимо, волосами, в светлой куртке, джинсах. Нет, цвет волос был ее, природный. Потому что она была не русская, армянка. Это я узнала потом.
Мы смотрели друг на друга. И я уже догадывалась, что это Наташа, или Ншануи. У нее было тяжелое выразительное лицо с большими глазами, крупный нос, второй подбородок, большая задница. Она смотрела и не здоровалась, хотя вошла гостьей сюда. Я уже хотела вспылить, но вовремя спохватилась, сообразив, что она-то и есть хозяйка этого дома, купленного ее мужем.
Она осматривала внимательно меня всю, с головы до пят. И наконец разлепила толстые густо накрашенные губы:
– Как понимаю, художница?.. Мм… как там вас?
– Лида. А вы, как я догадываюсь, Наталья… простите, отчество? – с трудом, но все-таки нашлась и я.
Наталья не ответила сразу, видимо, прикидывая, стоит ли открывать свое отчество. Но все же сказала:
– Владимировна.
Нет, все-таки ее жгуче черные волосы были не такими, как у моей мамы, которая никогда не красила их. Наталья Владимировна, конечно, красилась.
Она прошла, не разуваясь и не раздеваясь, по залу, осматривая все, заглянула в комнаты и в одной из них узрела Мишку.
– Здрасьте, – сказал он.
– А это кто такой?
– Мишка.
Тут уже мне пришлось объяснять извиняющимся тоном, кто такой Мишка и откуда он взялся.
– Гм, – произнесла Наталья Владимировна, – а платите вы за одного. Лёня мне ничего не говорил о втором аборигене.
Она вернулась в большую комнату и остановилась у мольберта.
– Это вообще-то столовая дома моего свёкра, – сказала она. – Или ваша личная мастерская? – спросила она, оборачиваясь ко мне.
– Зачем, – произнес Мишка, покидая свое убежище, – тут мы кушаем, ага, смотрим с амакой передачи, а Лида рисует то здесь, то в комнате, а то и на улице, там света больше.
На лице женщины появилось брезгливое выражение. Она проигнорировала речь Мишки и снова обратилась ко мне:
– Так гостиница или мастерская?
– И то и другое, – сказала я, проглотив ком.
Ноздри крупного носа подрагивали. Она пронзительно смотрела на меня.
– Я хотела бы узнать, как долго вы еще будете стеснять моего свёкра? Лёня утверждал, что вы ищете квартиру. Не отыскали?
– Нет пока…
– Что ж, поживите пока у знакомых.
– Я, экэ[20], скоро совсем в тайгу уйду, – сказал Мишка.
Наталья Владимировна тяжело взглянула на него. Думаю, Мишка ей казался каким-то гнусом, надоедливым комариком.
– Охотник? – соизволила спросить она.
– Ага, – сказал Мишка, широко улыбаясь.
– Так и надо забирать свою подружку, кочевать…
– Я зову, а она не хочет. В большом городе жить хочет, ага. Все великие художники горожане.
Я гневно посмотрела на Мишку. Вот же дулбун!
Женщина засмеялась, прикрывая рот рукой в золотых кольцах. Я готова была налететь на Мишку и загрызть его.
– А разве Иркутск большой город? – спрашивала она.
И ее второй подбородок ходил волнами от смеха.
– О-ё! – воскликнул Мишка. – Конечно, экэ!
– Ты бурят, что ли? – спросила Наталья Владимировна.
– Не-а, зачем. Эвенки мы, ага.
Женщина теперь внимательно разглядывала Мишку.
– Ну, после вашего Ольхона, может, и большой город Иркутск. Только художнице хочется еще больше, – сказала она, качая головой. – О-о-о, она не так проста, как и все творческие люди. Как Сальвадор Дали и Врубель вместе взятые.
Женщина издевалась над нами, это было ясно. Но что мы могли сделать?
– В общем так, – сказала она в заключение. – Я приду в следующую субботу. И не застану здесь ни охотников, ни художников. Так и решим полюбовно. Договорились? В качестве платы поколите и сложите дрова, Лёня заказал машину, завтра привезут. И это все.
Она с улыбкой осмотрела нас, повернулась и вышла. Мишка шагнул к окну, пригнулся, вглядываясь.
– О-ё! На такси приехала экэ.
– Дулбун! – накинулась я на Мишку.
Он затравленно оглянулся.
– А? Чего ты, Лида?
– Что ты лез?! Зачем говорил?
– А? А? Что такого говорил? – переспрашивал Мишка.
– Тайга, города, великие живописцы! Ты дулбун таежный и конченый! Тебе бы только в зимовье забраться и дымить своей трубкой, петь свои идиотские песенки, стучать в дырявый свой барабан! Экэ, экэ! – передразнила я его. – Породнись с этой крысой!
– Зачем, – возразил Мишка, – она на выдру похожа.
– На жирную такую крысу! Американскую крысу.
– Ондатру? – деловито уточнил Мишка.
– А ты как хорек! – продолжала бушевать я. – Жалкий хорек вонючий, попал в капкан, начал все выкладывать со страху. Как же я тебя ненавижу! Ольхонский дулбун, дулбун! Дулбун!
Да, надо было срочно искать новую квартиру, зря мы пригрелись там, в доме на Ангаре. Как-то расслабились. А на самом деле, кто там была я? Квартирантка. А Мишка и вовсе беглый элемент. Меня разбирала досада. Ну почему Кит не шаман? Почему не умеет вселять мусун в краски и линии? И почему не умею этого делать я сама?!
На следующий день действительно приехал грузовик с дровами, березовыми и еловыми. Все сгрузили во дворе. И Мишка послушно взялся за колун. Старик тоже начал помогать – относил поленья в сторону и складывал их. Я нервничала, не получив Мишкиной подсказки о Матери-оленихе. И из-за того, что надо было искать квартиру. И вообще – из-за всего! Из-за дурацких подозрений, которые так и стояли курчавыми баранами в глазах этой толстозадой тетки, пропахшей какими-то карамельными и вместе с тем горькими духами. Как я не люблю эти восточные духи! Эти душные восточные краски… Мне милее северные прозрачные цвета.
Что может быть между мной и престарелым Лиеном? Вот же сволочные обстоятельства. Стоит только тебе дать слабину, поддаться им, и все, ты уже в капкане, отгрызай теперь лапу. Буквально чуть-чуть уступить, согласиться на небольшое предательство, и все. Это превращается в какой-то липучий комок, и он тяжело ворочается рядом, тащится за тобой, прилипнув к хосту, и делается все тяжелее, больше. Это надо обрубать сразу! Не давать никакого шанса чужим надеждам чужих далеких людей.
Так думаю я сейчас, все изведав. А тогда лишь смутно подозревала, что влипла в какую-то историю… Меня будоражило желание творчества, славы. Это желание лишало меня сил что-то прервать, сказать «нет». Меня влек за собой липкий ком призрачной славы, и он катился вниз. Но этого понять я еще не могла.
Я заказала переговоры с Танхоем, и уже вечером говорила с тетей Олей, Мэнрэк. Я просила у нее помощи. Сказала и о том, что от Мишки мне надо передать им подарок. Тетя Мэнрэк не могла понять, за что и какой подарок, по телефону я не хотела говорить. Она спросила, где сейчас Мишка. И я призналась, что со мной. Повисло тяжелое молчание. Наконец тетя Мэнрэк сказала, что я могу хоть прямо сейчас упаковать вещи и поехать к ней в Танхой. Без Мишки. Но этого сделать я не могла. Во-первых, мне надо было дотянуть хотя бы до летнего отпуска в детском кружке, а во-вторых, Мишку упустить я просто не могла. И это, пожалуй, главная причина. Тогда тетя предложила поехать к ее родителям – хоть там и тесновато, но жили же они когда-то в чуме целой огромной семьей.
– А Миша? – спросила я.
– Лида, ну что он тебе? На что?.. У тебя же есть давний и лучший ухажер – Сережа, – сказала Мэнрэк. – А этот Мальчакитов просто балбес. Дулбун. У него в голове гречневая каша.
Я не выдержала и коротко просмеялась. Так и увидела бледное лицо тети с раскосыми глазами, ударяющей себя кулачком по лбу.
– Тетя, я… люблю его.
– Кого? Дулбуна?
– Да.
– Так разлюби его! – воскликнула она. – Зачем он тебе нужен?! Рано или поздно… Как говорится, вейся, веревочка, а все равно оборвешься.
– Ой, тетя, если бы все так просто было.
– Ладно, – сказала тетя, – ты там не нервничай, береги себя, тебе рисовать надо, детишек воспитывать, много еще чего, твой аргиш[21] только начинается… Э-э, не телефонный разговор, хватит. Я завтра приеду и поговорим.
Ну, завертелось! Я предупредила Мишку о приезде тети Мэнрэк. Мишка, уставший после колки дров, сидел на крыльце, курил. Старик ушел в дом и лежал там, у него поясницу схватило.
– Не хочу с ней говорить, – сказал Мишка. – Уйду куда-нибудь. А еще дня через три и совсем пойду в тайгу, ага. Продам еще соболя, выдру. Остальное ты ей передай.